Пациент

— Мне захотелось въехать прямо в него, но следовало сначала позвонить в полицию, чтобы они успели убрать месиво, прежде чем кто-то на него наткнется.

Я кивнула, скрывая свое потрясение. Он говорил правду, и столь сухое изложение фактов лишь усугубляло ситуацию. Я промолчала. Если начать отвечать слишком быстро, пациент может «закрыться». Вполне вероятно, что в случае с Лиамом так и произошло.

Молчание тянулось, пока Люк снова его не нарушил:

— Все вокруг серое. И тишина. Я будто брожу по пепелищу. И в воздухе тоже пепел, как после всемирного пожара.

Пепел. Мне всегда нравилось, как звучит это слово. Оно ощущалось на языке как нечто очень мягкое, и это было странно — настоящий пепел скрипел бы на зубах и был невыносимо горьким на вкус.

— Память стала ни к черту. Не хочу ничего делать, даже то, что мне обычно нравится. Меня ни хрена не волнует. — Голос Люка звучал возмущенно-обиженно, как будто посреди ночи в его дверь ломился незнакомец. — И мне больше не хочется секса.

Не сдержавшись, я окинула взглядом его фигуру. Несмотря на развитую мускулатуру, я почему-то не могла представить его в спортзале. Кожа была обветренной. Он будто явился из какой-то глуши, где нет никого, кроме птиц в небе. Карточка в моей руке утверждала, что ему сорок; взъерошенные каштановые волосы, доходившие до воротника, уже начинали седеть. У него были крупные ладони и широкие плечи, длинный нос, темно-карие глаза и небольшой шрам справа около губ. Такой тип лица привлек бы мое внимание в толпе. Врачам не полагается думать о пациентах в подобном ключе, но это происходит непроизвольно, из-за привычки оценивать все так, как будто измеряешь рост или вес. Удивительно, как много можно понять с первого взгляда, выводы делаешь раньше, чем сама их осознаешь. Учитывая возраст, пол и имя, с невероятной точностью можно предугадать, в чем будет заключаться проблема, еще до того, как пациент произнесет первое слово.

— А раньше вы чувствовали себя подобным образом?

— Не до такой степени плохо.

— Но у вас уже бывала депрессия?

— Да.

— Достаточно сильная, чтобы потребовалось лечение?

Люк кивнул, но его глаза затуманились, будто он спрятал поглубже какую-то тайну. Никто не выкладывает всю подноготную на первом приеме. Роджер считал, что надо представить себя на месте пациента и ждать, сколько потребуется. Это замечательное правило, но если у тебя море времени.

— Понятно. Мне важно это знать.

Он немного расслабил руки на коленях. Мелькнуло массивное золотое обручальное кольцо и золотые запонки.

— У меня есть все, чего можно желать: красавица-жена, чудесный сын. Вернее, пасынок. И никаких денежных проблем. Пока, во всяком случае. Дела идут прекрасно. — Он говорил сердито, и это было хорошо: с гневом можно работать. Опасность кроется в апатии.

— А чем вы занимаетесь?

— Архитектурой. — Тут Люк опустил взгляд, и его голос стал тише — словно он признавался в чем-то личном: — Хотя я больше предпочитаю живопись. Я рисую, когда могу.

Представители некоторых профессий чаще совершают суицид; в группе риска анестезиологи и фермеры. Ветеринары тоже. Казалось маловероятным, что средство для самоубийства может оказаться под рукой у архитектора или художника.

— А как у вас в целом со здоровьем?

— Хорошо.

— У кого-то еще из ваших родственников бывали депрессии?

— У отца. Постоянно в это время года. — Люк слабо улыбнулся. — Генетика и погода — убойное сочетание.

Я отметила, что у него хорошие зубы. Наряду с подстриженными ногтями, это был еще один обнадеживающий признак. Значит, депрессия началась не так давно.

— Вы принимали какие-либо медикаменты?

— Таблетки. Не могу вспомнить название, память ни к черту. Все равно они у меня уже закончились.

Он чувствовал, что депрессия на подходе; она накатывала, предупреждая о себе ревом издалека, как приливная волна, от которой он надеялся убежать, но был слишком занят, чтобы возобновить прием лекарств. У него были заказы в Лондоне, а сейчас он восстанавливал дом в Уилтшире[4] и усадьбу, которую унаследовал во Франции.

— Это недалеко от города Арль, дом моего прапрадеда теперь принадлежит мне.

— Арль? — Я вскинула взгляд на календарь, и Люк тоже посмотрел в его сторону.

— Рядом с моим домом огромные поля подсолнухов. — Он кивнул на картинку. — Край Ван Гога. Летом там такие же яркие краски.

— Наверное, он был очарован этими цветами. Они написаны с большой страстью, хоть уже начали увядать…

Зачем я это сказала? Я никогда не делилась своими чувствами на приеме. Возможно, это случилось из-за его теплого голоса и взгляда, которым он смотрел на меня. Мне показалось, что его открытость требует того же самого в ответ. Моя бдительность ослабла, но он, похоже, ничего не заметил.

— Он выбрал их именно из-за зрелости. Такие самые красивые. — Люк перевел взгляд на меня, его глаза были глубокими, как омуты. — Их оттенки тоньше, лепестки нежнее, семена спелы.

Его слова звучали чувственно, и мне почему-то показалось, что они относятся лично ко мне. Безумие, конечно, он ведь описывал цветы, а не женщин. Я взяла себя в руки и взглянула на часы. Прошло уже сорок пять минут. Кэрол, наверное, уже была в ярости.

— Можете рассказать, что вызвало данный приступ?

— Мне не хватало времени на то, что помогает оставаться в здравом уме. Например, на рисование, — медленно начал он. — Работа поглотила меня с головой. Я чувствовал себя подавленно в течение нескольких месяцев, но не обращал на это внимания, уж слишком был занят. Я приехал в Солсбери, чтобы встретиться со строителями, и тут мне стало хуже, чем когда-либо. Я решил вернуться домой, но заблудился. Опомнился на трассе, ведущей в Стоунхендж, и увидел тот дуб. Я остановился, чтобы позвонить в полицию, и вдруг стайка птиц взлетела с поля неподалеку. Они сверкали в лучах заходящего солнца. Бог весть, как они правильно называются. Наверное, вы их видели. Такие маленькие коричневые птички, которые водятся в сельской местности и кормятся на сжатых полях.

Я представила голые деревья на фоне заката так ясно, как если бы была там вместе с ним, слышала трепет крыльев тех птиц и вдыхала запах влажной земли и прелой соломы. Я придвинулась ближе, чтобы не упустить ни слова.

— Я вышел из машины и смотрел на птиц, пока те не скрылись в деревьях. Было слышно, что они устраиваются на ночлег. Они меня спасли. Не знаю, сколько времени прошло, но я понял, что мне необходимо с кем-то поговорить, снова сел за руль и вернулся.


Он быстро провел ладонью по лицу, как будто что-то смахнув.

— Я увидел вывеску медицинского центра, припарковался рядом, вошел и зарегистрировался. Меня провели в ваш кабинет, и я сразу же почувствовал себя в безопасности.

— Я рада, что судьба привела вас ко мне.

Эта фраза прозвучала чересчур интимно, будто я всю жизнь только его и ждала. Я откинулась на спинку стула. Это был просто пациент, и требовался план лечения. В карточке не было сведений о том, что ранее у него наблюдались суицидальные мысли или попытки самоубийства, но он сам заполнял анкету и мог не упомянуть о таких важных вещах.

— Если пациенты склонны к суициду, я обычно предлагаю немедленно проконсультироваться у психиатра.

Сейчас я делала то, что была обязана. И настояла бы на этом в случае с Лиамом, если бы только знала.

— Тот порыв уже прошел, правда. Я больше не хочу себя убить.

— И тем не менее я должна убедиться, что вы в безопасности.

— Я пришел сюда, чтобы выговориться.

Теперь я видела в его глазах оттенки зеленого, а не только карего цвета — от зрачка к краю темно-коричневой радужки расходились темно-зеленые линии.

— Вы меня выслушали, и это все изменило. — Он помолчал и продолжил: — Кроме того, мне пора возвращаться домой. Я не совершу самоубийства. Я вам обещаю.

Он превращал происшедшее с ним в личное, в некий уговор между нами.

— В таком случае завтра вас должен осмотреть ваш лечащий врач. Я напишу ему по электронной почте. А пока, возможно, стоит возобновить прием лекарства. — Я взглянула в карточку, там не было указано название препарата. — Что вы принимали?

— Бог его знает. — Он наморщил лоб. — Когда я в таком состоянии, я все забываю.

— В подобных случаях обычно назначают ингибиторы обратного захвата серотонина. Циталопрам, например…

— Циталопрам! — Он просветлел лицом. — Звучит знакомо.

— Прежде чем эти таблетки начнут помогать, вам может казаться, что они ухудшают состояние; также может наблюдаться ряд побочных эффектов…

Я оттарабанила инструкцию, уделив особое внимание противопоказаниям. Делать это необходимо, больные легко забывают о симптомах, говорящих о том, что нужно прекратить прием препарата, если мысли о самоубийстве одолевают сильнее или, напротив, приближается маниакальная стадия. Я упомянула, как важны своевременные консультации у специалистов, физические упражнения и здоровый сон, еще раз посоветовала посетить своего врача и распечатала назначения.

— Если почувствуете, что вам необходимо с кем-то поговорить, вот мой номер. — Я написала его и отдала вместе с рецептом.

Если бы это увидел Роджер, он покачал бы головой и напомнил, что нельзя разглашать свои личные данные, что я нарушаю границы дозволенного. Я бы ответила, что дала свой номер на всякий пожарный. Но правда была в том, что после истории с Лиамом я хотела исключить любой риск.

Люк сунул листки бумаги в карман, глядя мне в глаза и словно гадая, почему так поздно вечером в четверг я до сих пор здесь, а не дома с мужем, который, вероятно, уже меня заждался. Когда он поднялся, я тоже встала. Он оказался выше, чем я предполагала, но тут же сообразила, что забыла надеть туфли.

— Уверен, люди часто вас благодарят, но я делаю это действительно от всего сердца; вы были… — Он помолчал, будто подыскивая подходящее слово, и посмотрел на меня с высоты своего роста. — …очаровательны.

Его слова прозвучали скорее непосредственно, чем неуместно, хотя я не сделала ничего особенного — просто дала ему выговориться. Он пребывал в том отвязном состоянии, в котором человек готов высказать все, что приходит на ум, и как раз в тот момент я, Рэйчел Гудчайлд, женщина-врач, имевшая взрослую дочь и двадцать пять лет брака за плечами, показалась ему очаровательной. Да я и сама сейчас ощущала себя такой.

Люк сжал мою ладонь в своих ладонях, и по всему моему телу разлилось тепло. Потом он улыбнулся, его глаза ярко засияли, отчего он сразу стал выглядеть гораздо моложе. Это превращение казалось волшебным.

— Спасибо вам. — Он выдержал паузу. — За все.

Когда он ушел, я посмотрела на часы. Прошел час. Целый час. Обычно я старалась не превышать время приема, хотя немало пациентов не отказались бы поговорить с врачом подольше. Наверное, я поступила несправедливо, уделив так много времени лишь одному из них, но этот случай был единственным и вполне удачным исключением, вот и все. Я пообещала себе, что больше такого не повторится.

Нейтан, наверное, уже поужинал и теперь спал на диване или составлял планы уроков на завтра. В кабинете было зябко, отопление в здании отключалось на ночь, но до сих пор я не замечала холода. Я убрала на столе, черкнула себе напоминалку отправить с утра электронное письмо врачу Люка Лефевра и пошла извиняться перед Кэрол, которая, раскладывая карточки, ходила туда-сюда между полками, сердито стуча каблуками. Список дел в ее блокноте был перечеркнут глубокой красной чертой. Она кивнула, не глядя на меня. Я была рада, что извинилась. Не думаю, что в этом был какой-то смысл, но так мне стало легче.

Стоявший снаружи «Мерседес» исчез, но та небольшая машина, возможно, еще оставалась в тени деревьев. Оглядываясь назад, я думаю, что так оно и было.

Когда я проезжала по территории собора, вокруг не слышалось ни звука. Я прожила здесь всю жизнь, но собор до сих пор поражал меня высотой своих стен, формой окон и сводчатых дверей. Казалось, его взметнувшийся ввысь шпиль удерживает от падения какое-то волшебство. Тень шпиля, отбрасываемая на небо прожекторами, темной полоской рассекала бледные облака. Вдоль моего пути одно за другим выступали из сумрака знакомые очертания деревянной будки присматривающего за Подворьем констебля, старого дома Теда Хита с угловатыми черными перилами и фасадом в георгианском стиле, почтового ящика на углу, статуи Мадонны на лужайке. Ее тонкая фигурка работы Элизабет Фринк брела куда-то, будто стремясь скрыться от своего горя. Все было как всегда, и в этом упорядоченном мире мы с Нейтаном занимали определенное место. Мы были учителем и врачом с безупречной репутацией, которую нужно беречь.

Проезжая мимо Норт-Кэнонри[5], я заметила, что здание стало выглядеть по-другому — строительные леса, окружавшие его на протяжении нескольких месяцев, исчезли. Я притормозила неподалеку. В детстве я проводила в этом доме долгие часы. Здесь жила моя лучшая подруга Кэти, и мы вместе все лето играли в саду. В семье Кэти было пятеро детей. Мне нравились ее братья и сестры. У меня не было ни тех ни других, и я стремилась сюда за приключениями, свободой и хаосом. С тех пор здание много раз переходило из рук в руки, но в последнее время пустовало. Теперь каменные стены стали выглядеть чище, раскрошившиеся оконные проемы были отремонтированы. Погруженный во тьму дом, вероятно, готовился к встрече с новыми обитателями. Перед моим мысленным взором предстали призрачные образы бывших хозяев и мой собственный среди них. Мы стояли внутри и глядели на мир из мрака, будто в ожидании шанса начать жизнь заново, пока все пути еще открыты, пока приключения и свобода зовут.

Мимо очень близко проехала машина, и я сразу пришла в себя. Все ключевые события моей жизни уже случились: первая работа, первый дом, первая любовь, первый ребенок. Поздно что-то менять в сорок девять лет. Я провела день с людьми, которые были больны или боролись с утратой или нуждой, выпавшими им в жестокой лотерее, правила которой действуют даже в этом респектабельном городке. У меня были муж, дочь, здоровье. Замечательная работа и достаток во всем. Как же вышло, что я, пусть даже и на миг, пожелала начать все с чистого листа?

Я запустила двигатель, и машина тихо заскользила по дороге мимо спортивной площадки Кафедральной школы справа и темнеющих слева, вдоль школьной стены, густых деревьев и кустов. В детстве я всякий раз старалась пройти мимо них побыстрее. От этих зарослей веяло чем-то призрачным, словно совершенное в них убийство оставило в воздухе некий след — невидимое пятно, которое не исчезло с ходом времени.

Вывернув через ворота тринадцатого века на нашу улицу — Де Вокс Плейс, я остановилась возле ряда террасных домов, вышла из машины и вытащила сумку из багажника. Окна дома, примыкавшего к нашему с левой стороны, были темными; горела только крошечная лампочка наверху, которую Эбби, уборщица Виктории, оставляла включенной, когда уходила. Я подавила легкое разочарование, хотя давно должна была привыкнуть, что Виктория часто отсутствует. Наша калитка, как и у всех соседей, открывалась в мощеный дворик; наш был выложен кирпичом и пуст, если не считать парочки велосипедов, мусорных баков на колесиках и магнолии в горшке. Двор Виктории летом был полон клематисов, взбирающихся по выбеленным стенам, горшков с лимонными деревьями и темно-красной геранью и корыт с лавандой. Во дворе Деншемов, соседей справа, размещались трехколесные велосипеды их внуков и мотороллер Колина.

Когда я зашла на кухню, Пеппер, черно-серый спаниель Лиззи, поднял голову. Он несколько раз стукнул хвостом по полу, но был слишком сонным, чтобы подойти поздороваться. Мой ужин стоял в холодильнике, накрытый пищевой пленкой, — бледная куриная грудка и горка риса. Я не притронулась к нему, а вместо этого взяла со стойки бутылку красного вина и налила себе большой бокал. Нейтан убрал за собой все следы готовки. Техника, которую он подобрал для кухни, вся была дымчатого цвета, краска на стенах — оттенка «оружейный металлик». А может, и наоборот, техника была «металлик», а стены дымчатые. Обведя взглядом всю эту серость вокруг, я почувствовала во рту привкус пепла.





Глава 3