Пациент

Потеряв счет времени, я очнулась через несколько часов, когда за окном уже светало. Прошла целая ночь, но я чувствовала себя хуже. Наступило утро понедельника. Дрожащей рукой я написала Роджеру, что заболела, но приду попозже. Тот прислал ответное сообщение со строгим требованием оставаться в постели. Прием во вторую смену все равно отменили, и он считал, что справится без меня.

В это время Люк передвигал мебель наверху в комнате Лиззи. Я слышала, как он бегал вверх-вниз по лестнице, что-то бормоча себе под нос. Через открытую дверь спальни я увидела пятно желтой краски на его руке, схватившейся за перила. У меня не хватило решимости спросить, что он затеял. Он был полон энергии и чрезвычайно оживлен, а я измотана и слишком больна.

Занавески в моей комнате переливались красными и синими цветами, которые то набухали, то съеживались по мере того, как у меня поднималась или падала температура. Вошел Люк, и я попыталась рассказать ему об этом. Держа в руках ножи, он сообщил, что собирается вырезать какие-то фигуры. Он положил мне на лоб влажную марлю и широко распахнул окно. Когда я снова очнулась, было уже поздно, в комнате стало прохладнее и горел свет. Занавески колыхались на ветру, то вздуваясь, то опадая. Сумерки сгущались. И тут я увидела, что занавески не расправились в очередной раз, им что-то мешало. Нечто формой и размером похожее на человека.

Я вскинулась на постели, ничего не соображая от страха. Та темная фигура из сада проникла в дом! Кровь стучала в висках барабанной дробью.

Мой преследователь находился со мной в одной комнате.

— Кто здесь? — От ужаса я охрипла. — Брайан, это ты?

Фигура не издавала ни звука, но я различала очертания головы и туловища, линию рук. Я ошибалась, благодушно решив, что никакой угрозы нет, и все это время пребывала в опасности. Я скатилась с кровати, поползла по полу и стала карабкаться на четвереньках по лестнице, призывая Люка на помощь. Он распахнул дверь, сбежал вниз, перепрыгивая через две ступеньки, поднял меня на руки и отнес обратно в постель.

— Там, за шторами! — Я указала на окно, обессилев от страха.

Люк раздвинул занавески с такой силой, что одна из них сорвалась с крючков.

За ними ничего не было. И никого.

Люк выглянул в окно.

— Не думаю, что кто-то забрался бы так высоко.

— Я его видела, уверена, что видела. Брайан знает, где я живу. Похоже, ты был прав насчет него.

Люк погладил меня по волосам:

— Это все из-за лихорадки, невозможно залезть сюда и так быстро сбежать.

— Я позвоню в полицию, — прошептала я.

Люк промолчал. Мы оба понимали, что я этого не сделаю, ведь наша тайна может быть раскрыта, наши семьи разрушены, а моя карьера закончена. Люк спустился вниз, чтобы посмотреть, нет ли следов взлома. Я сидела очень тихо, обхватив себя руками и стуча зубами. Я слышала, как он запирает окна и проверяет двери. Наконец он вернулся, качая головой.

— Ничего. Это все твое воображение, любовь моя.

— Не уходи, — прошептала я. — Останься со мной.

Я взяла Люка за руку и, стараясь удержать, переплела свои дрожащие пальцы с его. Он стал гладить мой лоб, и я все же уснула, хоть и не думала, что смогу. Мне приснилась Кэрол. Она хмуро смотрела на меня, сжимала в руке красную ручку и непрестанно чертила линии на листе бумаги — глубокие царапины, похожие на кровавые следы. Ее макияж был размазан, вокруг глаз лежали темные круги. Какие-то черные силуэты надвинулись на нее сзади, и она начала кричать. Я проснулась, дернувшись так, что содрогнулся каркас кровати. Простыни были мокрыми от пота. Окно теперь было заперто, незадернутые занавески безвольно болтались на нескольких крючках. Люк был наверху, я слышала, как он ходит по комнате. Я лежала, истекая потом, повернув лицо к двери. Я могла различить только очертания кофра под моим халатом, но одно это уже успокаивало.

Люк прилег рядом со мной лишь около полуночи.

— Я так рада, что ты здесь, — прошептала я, но вряд ли он услышал. Перебирая пальцами мои волосы, он что-то бормотал, будто разговаривал с кем-то.

На следующее утро он исчез.





Глава 20




Июнь 2017 года

Худшее в полицейской камере — не то, о чем вы могли бы подумать. Не жесткая койка и не скудная еда. И даже не запертая дверь. Это мысли в вашей голове. Люди вечно твердят, что одиночество несет покой, но они сами не ведают, что говорят. В тишине мысли звучат громче, воображение мучает злее.

Когда настало время встретиться с инспектором Уэйнрайтом в третий раз, я была почти рада, ведь это означало хоть какую-то компанию. Он не сообщил мне никаких новостей. Это была традиционная, но все же сбивающая с толку уловка. Кажется, он хотел сохранить бесстрастное выражение лица, но не смог скрыть воодушевления, с которым подался вперед и посмотрел на меня, извлекая фотографию из пластикового бумажника в своей руке. Качество снимка не было столь идеальным, как у Виктории. Ее фотографии всегда отличались продуманной композицией, и глаза зрителя сами стремились к центральной точке, в которой начинался увлекательный сюжет. И все же на фото, лежавшем передо мной, можно было разглядеть начало некой истории. На нем было изображено уставленное книгами и переполненное людьми помещение. Мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы узнать библиотеку Норт-Кэнонри. Люк стоял в центре кадра, а слева виднелся мой профиль. В отличие от окружающих, Люк не смотрел в камеру, а устремил взгляд на меня, а я — на него в ответ. Это было похоже на танец или на приглашение к нему, и я вспомнила, что тогда почувствовала. Именно в тот момент я осознала, что влюбилась. Это случилось очень просто. Так нередко бывает, но иногда требуется время, чтобы во всем разобраться. Я надеялась, что инспектор Уэйнрайт не заметит того, что было так очевидно: фотограф невольно запечатлел начало любовной истории, хотя никто тогда не понимал, что происходит, и меньше всего — главные герои этой пьесы.





Глава 21




Июнь 2017 года

О наступлении следующего утра объявило нарушившее тишину радио. Я окликнула Люка по имени, но уже знала, что он ушел — дом казался пустым.


Когда я позвонила в клинику, трубку взяла Бетти. Мою утреннюю консультацию для беременных уже отменили. Роджер настоятельно рекомендовал мне не возвращаться, пока не поправлюсь.

Двери и окна были заперты, в доме не хватало свежего воздуха, но я чувствовала себя в безопасности, хоть и была слишком измучена, истощена и устала, чтобы о чем-либо думать.

Я проспала весь день. Нейтан прислал сообщение, что занимается выбором пансионата. В среду утром я вытолкнула себя из постели и отправилась в ванную. Мое лицо в зеркале выглядело похудевшим, волосы слиплись сальными сосульками. Я открыла краны и села на край ванны, вцепившись в эмалированный бортик. Холод пробежал по моим ладоням, по запястьям и выше. Ванна набиралась, минуты бежали, а я сидела совершенно неподвижно. Я представила Кэрол, та убеждала меня взять себя в руки, напоминала, что Роджер нуждается в помощи, что уже образовалась очередь из пациентов. «Ты справишься, — говорила она, не поднимая глаз и продолжая водить красной ручкой по своему списку. — Ты всегда справляешься, Рэйчел».

Я приняла ванну, вымыла голову, надела темно-синее льняное платье, сделала макияж и побрызгалась духами, будто следовала приказу Кэрол продолжать жить. Мое лицо побледнело, под глазами пролегли светло-лиловые морщины, но я все еще была — или притворялась — доктором, контролирующим собственную жизнь. Я стянула с кровати, заменила свежими пропитанные потом простыни и разглаживала их рукой, пока они не легли идеально ровно. Нейтан не должен был узнать о том, что здесь произошло. Я решила держать визит Люка в своем сердце как тайну, которая будет меня утешать. Люк не вернется. Мы снова пошли на риск, но ничего не изменилось — мы должны были продолжить жизнь, которую каждый из нас выбрал до того, как мы встретились, и не нарушать наши обязательства. По счастливой случайности нам все сошло с рук, но я знала, что мы никогда не будем вместе.

Кухня выглядела безупречно чистой, как после уборки, которую я сделала четыре дня назад, только в раковине стояла пара бокалов. Люк либо все убрал, либо ничего не ел. На полу валялась почта за два дня: счета, белый конверт с логотипом Кафедральной школы, адресованный Нейтану, листовка с расписанием служб в соборе и коричневый конверт формата А4 для меня. На конверте виднелся слабый отпечаток мужского ботинка. Люк, должно быть, наступил на него вчера, когда уходил, ничего не замечая вокруг, озабоченный и измученный. Я отложила счета в сторону и сунула конверт в свою сумку, чтобы открыть его на работе; я подумала, что пришли результаты моей аттестации — их всегда присылали в это время года.

День выдался жаркий. Когда я проезжала через Подворье, садовники подстригали траву. Косилки ездили взад-вперед и оставляли за собой светлые и темные изумрудные полосы. В машину проникал сырой аромат — резкий экстракт английского лета.

Здание Норт-Кэнонри выглядело безмятежно, когда я проезжала мимо. Я окинула взглядом верхние окна, отыскав одно открытое. Возможно, это была комната Люка — больного, истощенного, почти потерявшего над собой контроль. Я представила, как он спит там наверху — растянувшись на кровати, отключившись от всего мира. Лицо повернуто в сторону, одна рука под щекой, из окна доносится пение птиц, на прикроватном столике стоит стакан воды. Я надеялась, что он проснется, восстановив силы, и будет вспоминать дни, которые мы только что провели вместе, как сон — яркий, но безвозвратный. Он поймет, что ничего не вернуть, что мы больше не должны встречаться, что это слишком опасно для нас обоих.

Бетти сидела в регистратуре, сортируя почту по стопкам. Ее седые волосы были коротко подстрижены в виде аккуратной шапочки; одетая в бежевую блузку и твидовую юбку, она излучала материнское спокойствие. Ее дочь Роза, миловидная студентка-медик, молодая копия матери, разговаривала по телефону. Они подняли глаза, когда я вошла, и Бетти выскользнула из-за стойки, чтобы меня обнять. Я попросила ее позвонить Брайану и пригласить его на прием. Я решила наедине поговорить с ним о недавнем проникновении в мой дом и сообщить, что больше не буду с ним работать.

Атмосфера в клинике казалась на удивление обыденной, как будто наступил еще один рабочий день, и Кэрол только что скрылась за полками, чтобы расставить карточки.

В моем кабинете было убрано тщательнее, чем обычно. Кто-то, вероятно Бетти, аккуратно сложил бумаги и записи в стопки и приготовил документы для печати. Почта была рассортирована. Я вспомнила о конверте и, вытащив его из сумки, разрезала ножом для бумаг, который держала на столе в стаканчике со скрепками и резинками. В этот момент зазвонил телефон, и конверт вернулся обратно в сумку, отложенный на потом, когда для него найдется время.

Список пациентов был длинным, некоторые приходили, чтобы выразить соболезнования, но Брайана среди них не оказалось. Видимо, пристыженный, он притаился дома. Наверное, понял, что зашел слишком далеко. Нейтан был прав, а я ошибалась. Даже Люк меня предупреждал. Бетти сообщила, что не смогла дозвониться. Я и сама несколько раз безуспешно набирала номер Брайана и в конце концов оставила ему сообщение, в котором объявила, что отказываюсь с ним работать, а если он не свяжется со мной в самое ближайшее время, буду вынуждена сообщить полиции, что он следил за мной и даже проник в мой дом.

— Ну как ты? — Бетти, коснувшись моего плеча, поставила передо мной чашку кофе. — Старайся не утомляться, ты только что после болезни.

У меня возникло неодолимое желание во всем ей признаться. Я могла бы попросить ее задержаться, и она присела бы на стул, сложив пухлые руки на коленях, слегка озадаченная, но с улыбкой на губах и готовая помочь. Ее безымянный палец распух вокруг золотого обручального кольца. Оно буквально впивалось в кожу, Бетти не смогла бы снять его даже при желании. Я представила, как придвинусь к ней и выложу, что спала с пациентом, обратившимся ко мне за помощью, мужчиной моложе меня и состоящим в браке, и ее лицо тут же изменится. Она не поймет моих попыток объяснить захлестнувшую меня волну чувств, не похожих ни на что испытанное прежде. Ее улыбка увянет. Она встанет и тихо уйдет. А потом меня тактично попросят оставить клинику. Затем придет письмо из Главного медицинского совета, и моя карьера будет закончена.

Спустя некоторое время я разыскала Роджера. Беспорядка в его кабинете было больше чем обычно. Роджер пытался разгрести бумаги на рабочем столе. Когда я вошла, он встал и случайно зацепил одной рукой стопку документов, которые соскользнули на пол. Я наклонилась, чтобы помочь их собрать, но когда выпрямилась, комната поплыла у меня перед глазами. Я кое-как нащупала стул. Роджер налил стакан воды и протянул его мне.

— Ты слишком рано вернулась к работе. — Вблизи он выглядел постаревшим, его лицо было изрезано морщинами, глаза за стеклами очков полны слез.

— Все нормально, Роджер, я в порядке.

— Кэрол не выходит у меня из головы. — Он снял очки и вытер глаза тыльной стороной запястья. — Она не заслужила такой смерти. Конечно, никто не заслуживает, но почему-то Кэрол особеннно жаль… — Роджер нащупал в кармане пиджака скомканный носовой платок и шумно высморкался. — Полиция считает, что ее убили по ошибке.

— Нейтан говорит то же самое, но ее намеренно били ножом и, вероятно, повредили легкие.

— Он оставил ее еще живой. Говорят, если бы хотел убить сразу, так и сделал бы.

— У них есть версии, кто бы это мог быть?

— Только та, что он не дружит с головой. — Роджер расправил плечи и снова надел очки. — Я отменил обеденное собрание в среду. Собираюсь вернуться к Киту, чтобы он не сидел один.

Вызовов не было. Я записалась на прием к офтальмологу, а затем пешком отправилась в библиотеку. Влажный тротуар скрипел под ногами. Мне отчаянно хотелось увидеть Лиззи, вдохнуть ее запах. Я постаралась бы не ворчать и не задержаться надолго. Я все время оглядывалась назад, страх колотил молотком в моей голове, перекрывая шум уличного движения. Я боялась убийцы и боялась Брайана. Я вглядывалась в лица прохожих в поисках темной челки и очков с толстыми стеклами. Когда я написала Брайану, что подозреваю его в проникновении в дом, он, наверное, испугался последствий. Кто знает, к чему мог его подтолкнуть страх? Каждый извилистый переулок теперь казался мне мрачным и угрожающим.

Когда я добралась до библиотеки, моя спина была мокрой от пота. Еле передвигая ноги, я медленно поднялась по лестнице — все еще не прошедшая болезнь давала о себе знать. Лиззи сидела за своим столом на втором этаже. С ней был высокий темноволосый парень — тот, с которым она, улыбаясь, болтала в прошлый раз. Тогда я решила, что он молодой учитель. Сейчас они оба склонились над столом. Лиззи в поисках чего-то быстро листала книгу, прядь волос упала ей на щеку. Парень казался немного моложе моей дочери и с благоговением смотрел на нее, стараясь не пропустить ни слова. Лиззи выглядела великолепно. Она слегка пополнела, но это ей шло — она всегда была слишком худой. Все, что было на ней надето, выглядело новым, во всяком случае, для меня: свободное клетчатое платье, ковбойские сапоги, непривычные серьги-кольца. Она откинула волосы назад и одарила собеседника широкой незнакомой улыбкой, а потом положила ладонь ему на предплечье и снова заговорила, а тот внимательно слушал. Они были совершенно поглощены друг другом. Я давно не видела дочь такой переполненной счастьем.

Я развернулась и вышла. Я не должна была вторгаться в этот их обособленный мир. В клинику я возвращалась, по-прежнему оглядываясь по сторонам и всматриваясь в лица мужчин, которые шли позади меня или по противоположной стороне улицы, но теперь чувствовала себя немного приободренной. Моя дочь была влюблена, и, несмотря на мой страх и печаль, я начинала надеяться на лучшее.

Когда я вернулась, пришло сообщение от Нейтана. Он написал, что приедет вечером, но пока не знал в котором часу.

Несколько пациентов уже ожидали в приемной. Бетти передала мне карточки, которые я, обернувшись, чуть не выронила из рук. В одном из кресел сидели Офелия с сыном. На ней было светло-голубое платье-рубашка, шею обвивала массивная серебряная цепочка. Слегка улыбаясь, Офелия листала журнал, светлые волосы были собраны сзади в гладкий «конский хвост», одна загорелая нога закинута на другую. Я попыталась представить, как изменилось бы ее лицо, узнай она, что я занималась любовью с ее мужем в их французском доме, что мы провели неразлучно пять дней, делясь всеми своими секретами, что он и после навещал меня и ушел только вчера. Не думаю, что она поверила бы; она бы только рассмеялась, сочтя это шуткой, пусть и безвкусной.

На Оскаре были красные шорты и темно-синяя майка. Облокотившись на плечо матери, он играл на своем телефоне, его кудряшки, казалось, светились изнутри. Он что-то прошептал Офелии, та спокойно кивнула. Во мне росло чувство вины: они были членами семьи, которая имела репутацию нерушимой. Мне захотелось сбежать, но отступать было некуда — через несколько минут начинался мой прием.

Пришлось к ним подойти, мое сердце учащенно билось.

— Добро пожаловать в нашу клинику! — воскликнула я более высоким, чем обычно, голосом. — Вы ко мне?

Офелия подняла взгляд, ее лицо осталось безмятежным. Она покачала головой, и на меня повеяло легким ароматом фрезий. И она, и ее сын так ровно загорели, что казались смазанными медом. В отличие от бледной женщины, сидевшей с закрытыми глазами в следующем ряду кресел, и ее детей, которые ссорились из-за айпада, Офелия и Оскар буквально лучились здоровьем и элитарностью. Казалось, от всех остальных ожидающих их огораживала невидимая стена.

Оскар соскользнул со своего места и, вытянувшись по стойке «смирно», отрапортовал:

— Мы к доктору Моррису, потому что у меня болит голова. Наверно, мне нужны очки!

Его глаза сверкали, как у дяди Блейка; даже его улыбка была такой же.

— Сядь, Оскар. — Офелия положила руку ему на спину. Ее длинные пальцы с алыми ногтями были унизаны бриллиантами; мне стало любопытно, сама ли она их купила или когда-то подарил Люк. — Доктору Гудчайлд некогда. — Офелия улыбнулась сыну, игнорируя меня.

— Тебе понравится доктор Моррис, он очень хороший, — пообещала я. — Уверена, он быстро разберется, в чем дело.

Мальчик энергично кивнул, сел рядом с матерью, прислонившись к ней, и снова уткнулся в свой телефон.

— Удачи с очками. Надеюсь, они избавят тебя от головной боли.

Оскар улыбнулся, обнажив брекеты. Офелия так и не подняла глаз.