Открытие

Пусть моя это вина, но идти мне некуда.

Нет места, нет спешки, прошу, прости меня.

Ла-на-ла-ла-на-ла-на.





Эти глупые слоги нежно лились Роуз в ушко и успокаивали, пока она гуглила королеву Марию Тюдор. Она жила в ту же эпоху, когда появилась лепра, став второй чумой того века. Мария стала королевой 6 июля 1553 года, в день смерти своего сводного брата, короля Эдуарда. До ее коронации оставалось еще три месяца, но она уже и так считалась правительницей. Она может нанести много вреда до того, как ей наденут на голову корону. Роуз продолжала гуглить.

– Боже милостивый, – пробормотала она, – кто это?

Перед ней была фотография молодой женщины, некой леди Джейн Грей, которая… В сердце Роуз загорелась надежда.

– Она занимала трон целых девять дней!

Роуз широко открыла глаза. Она вспомнила, как молодой король говорил с ней о леди Джейн Грей. Он хотел, чтобы его преемницей стала она, а не Мария. Ну, она и стала, пока через девять дней ее не бросили в тюрьму. Джейн держали в Тауэре как заключенную, осудили за государственную измену и обезглавили. Роуз наклонилась ближе и прочитала запись в «Википедии»: Леди Джейн Грей имела превосходное гуманитарное образование и репутацию одной из самых просвещенных молодых женщин своего времени.

– И посмотрите, к чему это привело! – пробормотала Роуз.

«Быть гуманистом среди дикарей – дело неблагодарное», – подумала она и продолжила чтение. Первой жертвой сожжения королевы Марии стал Джон Роджерс в феврале 1555 года. Роуз знала, когда последний раз была в Гринвичском дворце: 6 июля 1553 года. Первые сожжения случатся через два года. Но время не синхронизировалось с точностью до дня. В том мире оно вело себя по-другому. Когда она вернется в Англию, может пройти год или всего неделя. Нельзя сказать наверняка, появится ли она в Гринвиче на Пасху или отправится в Хэмптон-Корт на Рождество в совершенно другом году, скажем, в 1554-м или, что еще хуже, в 1555-м, когда бедного мистера Роджерса будут казнить. Согласно «Википедии», к концу того года сожгли еще семьдесят пять человек. Может, даже ее отца или Фрэнни! Она должна вернуться, это просто необходимо. Если она сумеет спасти Фрэнни и отца, это окупит все. Она будет шить одежду этой Злой Королеве до… до… до второго пришествия, как говорила ее мама. Она любила старинные поговорки, «анахронические» (слово для списка орфографии на следующей неделе).

Роуз почитала еще несколько минут и резко отклонилась от курса больных лепрой, начав составлять перечень симпатий, антипатий и привычек Марии Тюдор. Она знала многое, о чем не знала «Википедия»: например, что та ходила в часовню как минимум четыре раза в день, что ей нравились пережаренное мясо и недожаренные яйца. Роуз также знала благодаря двадцать первому веку, что недожаренные яйца могут вызывать сальмонеллу, а сальмонелла, в свою очередь, – диарею. Когда королева Мария была принцессой Марией, то часто была «нездорова» – мама называла это «медвежьей болезнью», которую иногда подхватывала и сама Роуз.

Девочка написала длинный список всего, что знала о своем «враге», Марии, нынешней королеве Англии. «Я могла бы стать криминалистом ФБР», – подумала девочка. Но ей не хотелось ловить Марию. Она просто хотела сбежать от нее, но сделать это лишь после спасения отца и, может быть, Фрэнни, если больше никогда туда не возвращаться. Пока отец в том веке, нет ни минуты покоя.

Дома стало тихо. Сентябрина выскользнула из комнаты – наверное, вернулась в любимый уголок в переулке за домом. Сентябрина, по большей части, была кошкой шестнадцатого века. Социальные сети и игры с кошачьими приложениями не занимали ее надолго. Завтра будет день мусора, в котором она иногда рылась. Несмотря на свою привередливость, как и большинство кошек, Сентябрина могла ввязаться в приличную драку за рыбьи потроха, и Роуз казалось, что двадцать первый век был для нее чересчур аккуратным. Рыбьи кишки, куриные сердца и печень сейчас измельчались в мусородробилках, и их редко бросали в мусорные баки. Но кошка все равно рыскала там-сям.

И Роуз – тоже. Она спустилась и направилась в оранжерею. Как только шагнула на вторую ступеньку, раздался скрип. Она надеялась, что бабушка его не услышит.

Но та услышала. Лежа в постели, бабушка Роуз открыла глаза. Розалинда вздохнула и пробормотала:

– Опять она пересекает границу.

Вздохнула второй раз.

– Бог в помощь, – прошептала она.

Когда Розалинда путешествовала во времени, было не так опасно. Тогда мать Марии, Екатерина Арагонская, была счастлива. Счастлива так, как никогда не была с братом Генриха, который как раз так удачно умер. После смерти брата Генрих сразу же начал атаковать Екатерину. О, молодой король Генрих был в те дни стройным, веселым, полным остроумия и трепета, в десять раз красивее и живее своего брата. Но потом все пошло наперекосяк. Бедная Екатерина не смогла родить больше ребенка, кроме хилой дочки Марии. Розалинда никогда не встречала таких младенцев. Она родилась с воем и хмурым выражением, которое никогда не покидало лица. Самый угрюмый ребенок, которого Розалинда когда-либо видела. У принцессы Марии, по-видимому, было только две эмоции: она либо хмурилась, либо ухмылялась. И ничего не могла с собой поделать, как предполагала Розалинда. Одному богу известно, как все они пытались ее рассмешить. Бесполезно. А теперь родная внучка Розалинды возвращалась в то время.

Розалинда, конечно, не знала, в эпоху чьего правления переместится Роуз. Она никогда не задавала много вопросов. Сама она служила в начале правления Генриха VIII и чувствовала, что ее дочка, мама Роуз, попала в самые мрачные дни брака Генриха с его второй женой, Анной Болейн. И если время идет так же, возможно, Роуз пропустит эпоху монарха и будет служить Елизавете.

Однако Розалинда знала: Роуз чувствовала, что ее отец – мужчина из того века, и, скорее всего, была права. Но у них имелось негласное правило: ни Роуз, ни ее бабушка не будут слишком глубоко вникать в дела друг друга в тех давних временах. В конце концов, эпохи нельзя изменить, они никому неподвластны.

Задача Розалинды в современной эпохе заключалась в том, чтобы в меру своих сил воспитывать осиротевшую внучку. А когда она умрет… что ж, Роуз достанутся большие деньги. Что же касается любви… Она любила Роуз так сильно, как умела, и не собиралась совершать ту же ошибку, что сделала с мамой Роуз, Розмари, когда запретила той возвращаться. Было глупо с ее стороны. Потерять живую дочку из-за безрассудного упрямства – просто нелепо. Больше она так не поступит. НИКОГДА!





Глава 5. Другая Роуз




Однажды Роуз задумалась, стоя в оранжерее. Она коснулась пустоты между ключицами, где раньше висел медальон с красивой дамасской розой, который отлил из золота ее отец, Николас Оливер. Роуз знала, что о нем не стоит так волноваться, но будь проклята эта принцесса Елизавета, которая забрала у нее медальон! Забрала по своему глупому «праву Тюдора». Это роза Тюдоров. Носить ее могут только Тюдоры. С такими словами Елизавета его и потребовала. Роуз молилась, чтобы принцесса не узнала, что розовый кулон был не просто украшением, а медальоном. Если она найдет потайную булавку, он откроется. Две фотографии внутри непостижимы для умов шестнадцатого века.

Роуз пыталась представить себе, как принцесса Елизавета смотрит на эти изображения. На первом – Роуз на пляже, во всем своем диснеевском обмундировании, с мамой в купальнике, который они называли «мамакини», а на второй – Николас Оливер. Его принцесса признала бы сразу.

С того дня, как Елизавета забрала медальон, Роуз скучала по приятному теплу, которое раньше касалось ключиц. Ей особенно не хватало медальона, когда она каталась на пони по кличке Айви в академии верховой езды «Охотничья долина», где брала уроки. Было так приятно, когда он бился о грудную клетку, пока она ехала легким галопом. Естественно, она постоянно переживала, что Елизавета найдет булавку и откроет медальон. Как Роуз это объяснит? Хотя ей было всего пять или шесть, когда сделали эту фотографию, но узнать ее было просто. А что насчет мамы в мамакини? Разве позволено в шестнадцатом веке настолько оголяться в общественном месте? И отец, Николас, тоже может оказаться в опасности, если будет суд. Его признают виновным и, вероятно, колдуном. Да, в той Англии этим до сих пор занимались. Жену Генриха VIII Анну Болейн, помимо всего прочего, признали ведьмой, а потом отрубили голову. Колдовство не зависит от пола. За него могли осудить кого угодно.

Лунный свет проникал сквозь купол, окрашивая серебром листья виноградной лозы. Ветер, появившийся из ниоткуда, шевелил свисавшие растения. Роуз почувствовала, как влажный, прохладный воздух оранжереи растворился и его перебил новый запах: внезапно появившейся плесени, смешанной с камфорой. На стенах затанцевали тени от свечей. Она была в швейных комнатах Уайтхоллского дворца в Лондоне. Диван с костюмами для фигурного катания пропал, вместо него возникли двадцать платьев, а может, и больше, подвешенных на сетке из веревок. Платья для коронации, которая должна состояться через несколько недель, 1 октября 1553 года. Роуз загуглила эту дату, пока была в родном веке. В тот единственный день королева меняла платья и наряды полдюжины раз. Сквозь лес подвешенных платьев и нарядов к ней шел роскошно одетый джентльмен. Он то и дело наклонял голову, лавируя среди одежды. Его звали Эдуард Уолдегрейв, хранитель гардероба. Позади него двигался маленький человек, Симон Ренар, испанский посол при дворе.

– И, Роуз, ты уже пришила вставки, да?

– Как раз этим сейчас занимаюсь, сэр.

Она опустила взгляд на безвкусный кусок ткани с бело-золотой блестящей нитью. Если бы платье не выцвело от времени, то выглядело бы точь-в-точь как то, которое было на Эльзе, Снежной королеве из шоу «Дисней на льду». Но здесь не «Дисней», это уж точно. И наряд не для фигурного катания, а для коронации, и королева не Эльза, а Мария Тюдор.

Симон Ренар подошел к столу, где шила Роуз.

– Вам не кажется, что это может… испортить фасон платья? – спросил он.


– Королева настояла, – ответил Уолдегрейв. – Это подарок ее отца на первый день рождения.

Роуз закатила глаза. Трудно было представить более скучный отцовский подарок годовалому ребенку. Ух ты, белый атлас с блестками! Спасибо, папа!

– Мне кажется, в нем она будет выглядеть несколько старой, а может быть, даже обрюзгшей, – возразил Ренар.

«Старой – да, – думала Роуз, – но не совсем обрюзгшей». Мария была довольно сухожильной, хотя кожа у нее свисала заметно для человека, которому нет еще и сорока. Посмеет ли она что-нибудь сказать?

– Я… я склонна согласиться, сэр Ренар.

– Она так хочет, – твердо произнес Уолдегрейв. – Она – наша первая королева за четыреста лет и получит все, что хочет!

Хоть до Марии и были королевы, но фактически сэр Эдуард был прав. Они достигали своего положения только благодаря браку. А Мария пока не замужем, хотя изо всех сил пыталась это исправить. Она была королевой по собственному праву, следующей в очереди на престол после смерти брата. Людям по двадцать раз на дню напоминали, что она – настоящая первая королева по праву рождения. Мария и сама не упускала возможности ввернуть это во всех разговорах, а ее придворные дамы непрестанно высказывались по данному поводу. Слуги тоже часто повторяли это, словно ждали чаевых, грош-другой, делая так в пределах слышимости королевы.

– Будет ли оно готово к примерке? – спросил Уолдегрейв.

– Да, сэр, я уже делаю последние стежки.

– Превосходно, моя девочка. Превосходно!

Роуз почувствовала, как ее плечи опустились. Ты можешь просто замолчать? Я не твоя девочка! Интересно, что хуже – мистер Росс, называющий ее «юной леди», или сэр Уолдегрейв с этой «моей девочкой»? Она ничья, кроме отца, Николаса Оливера.

Что такое с этими мужчинами из шестнадцатого и двадцать первого веков? Моя девочка, юная леди. Однако указать сэру Уолдегрейву на покровительственный тон не было никаких шансов.

Эдуард Уолдегрейв продолжил:

– Она мгновенно переоденется в синее бархатное платье, на которое сверху накинет малиновую мантию парламента. Вон тот наряд, слева. – Он указал на бордовую накидку, отделанную горностаем и кисточками из золотого шелка.

Роуз смутно вспомнила, что именно ей поручили пришивать новые кисточки, и попыталась подсчитать, как долго ее не было при дворе. Последний раз она видела королеву в июле, точнее, 7 июля, на следующий день после смерти короля Эдуарда и того, как Мария заставила ее поклясться в верности. Но время в этом расколотом мире Роуз шло странно. Месяц в Англии шестнадцатого века мог равняться всего пяти-десяти минутам в ее родном веке. Люди старого мира, похоже, не скучали по ней и даже не замечали ее ухода. Как будто в ее отсутствие прислуживал призрак. Часто, когда она возвращалась, у нее оставалось что-то вроде воспоминаний, как полузабытые сны. Она знала то, над чем работала или чем занималась, пока отсутствовала в этом времени. Такие же ощущения просачивались в нее сейчас.

Роуз вспомнила, что отношения между Марией и ее сводной сестрой Елизаветой стали ухудшаться. Мария заподозрила, что сестра не ходит на мессу. Протестантские службы были теперь запрещены. Ярые католики порицали Библию, так как считали многие переводы антикатолическими. Ходили слухи, что Мария посылала шпионов наушничать на любых своих придворных, от слуг до послов, которые владели Библией или подозревались в ее чтении. Кондитер на кухне, ответственный за всю сахарную глазурь на тортах, был арестован за то, что его поймали с Библией. Она еще вспомнила, что у нее появилась новая соседка по комнате, так как ее лучшая подруга Фрэнни вернулась в Хэтфилд с принцессой Елизаветой. Теперь они жили в одной комнате с Сарой, которую королева тоже назначила служить в гардеробе.

Послышались быстрые шаги, приближавшиеся к швейному цеху. Дверь раскрылась.

– Ее величество королева направляется сюда, – объявил лакей.

Роуз и три помощницы швеи вскочили со стульев, вышли из-за швейного стола и опустились на колени. От сэра Эдуарда и испанского посла благодаря их высокому положению при дворе полагалось лишь глубоко поклониться, подойти к королеве и поцеловать ей руку. Роуз поблагодарила свои счастливые звезды за то, что ей целовать руку необязательно. Она могла не удержаться и укусить.

– Ваше величество, все почти готово, – сказал Уолдегрейв.

– Почти?

– Роуз Эшли, главная швея, заканчивает последние стежки на платье цвета слоновой кости, которое нужно надеть на пиршество.

– Хорошо, – сухо сказала королева. – Можете подняться.

Это замечание адресовалось Роуз и трем молодым девушкам, которые помогали ей. Роуз подняла голову и почувствовала, как кровь стынет в жилах. На шее у королевы Марии висел золотой медальон, ее медальон, тот самый, который забрала Елизавета, сделанный отцом. Ее охватило чувство тошноты. Это было хуже, намного хуже, чем когда Елизавета забрала медальон себе. Но как глупо было со стороны Роуз не догадаться, что так и будет! Разве Фрэнни не сказала ей, когда Мария впервые приехала в Хэтфилд, что та присваивала чужие вещи? Ей вспомнились слова Фрэнни. Елизавета никогда не держит при себе личную прислугу, когда рядом Мария. Она даже запирает все свои драгоценности. Итак, королева Мария уже забрала у нее Роуз. Так почему бы ей не забрать и драгоценность? Взгляд девочки не отрывался от медальона. Потом она поняла, что глаза королевы прикованы к ней.

– Что это за штуки висят у тебя на ушах – украшения?

Боже мой! Мои наушники! Как она могла забыть их вытащить?

– Ты знаешь, что слугам не разрешено носить украшения в моем присутствии?

Надо быстро соображать. Это первый раз, когда она принесла с собой что-то из родного века в этот. Роуз всегда попадала сюда в другой одежде и без «аксессуаров» XXI века: заколок, айфона и кроссовок. Всегда была идеально одета по эпохе, в форму прислуги: длинное черное средневековое платье с вшитым лифом и гофрированным воротником. Под платьем она носила сорочку, а на голове – французский чепчик, который напоминал монашеский. Волосы прятались под ним. Не должно быть видно ни единого волоска, а тем более наушников! Смена одежды была загадочным явлением: Роуз никогда не знала, во что ее оденут, но всегда соответствовала случаю.

– Отвечай! – Голос королевы был натянут как струна. Бледно-ореховые глаза оставались холодными и суровыми. Кончик носа, казалось, дрожал, и лицо выглядело дико, как у хищника, выслеживающего добычу.

– Простите, ваше величество. Это никак не украшения. – Она достала наушники из ушей. – Это просто дренаж, ваше величество.

– Дренаж?

– Да, видите ли, ваше величество, я подвержена ушным инфекциям… э-э-э… в ушах собирается жидкость… и…

– Сидр и чеснок не помогают?

– Не очень. – Роуз попыталась представить себе, как засовывает себе в ухо дольку чеснока. – А мне, конечно, очень важно слышать все указания сэра Эдуарда по поводу платьев и нарядов для коронации. Поэтому я ношу дренаж по несколько часов в день, это действительно помогает.

Королева протянула руку:

– Я хотела бы их осмотреть.

«О господи! – подумала Роуз. – Что она скажет? Провода в пластике. В пластике! Его ведь еще даже не изобрели». Но поднялась и отдала наушники королеве.