Открытие

Яркий клинок утреннего света проник сквозь тяжелые шторы. Роуз взглянула на часы. Восемь часов! Она встала и вышла из библиотеки. Дома было необычайно тихо в такой час. Повариха Ширли ничего не варила на кухне, Кэлвин на улице не чистил снег лопатой. «Наверное, все дело в солнцестоянии», – подумала Роуз. Должно быть, люди еще не проснулись после самой долгой ночи. Она поднялась по лестнице и постаралась вести себя как можно тише, чтобы не разбудить Марисоль.

Но Марисоль стояла на коленях у подножия кровати. Похоже, она молилась, но когда подняла глаза, Роуз увидела, что та плачет.

– Марисоль, что с тобой?

Она шмыгнула носом и прижала что-то к груди:

– День рождения моей мамы. День исчезновения света.

– Ты имеешь в виду солнцестояние?

Марисоль молча кивнула.

– Solsticio[17], – прошептала она.

– Но на самом деле это совсем не так. Ты перепутала: с этого момента каждый день будет длиннее, а сумерки – короче.

– Это здесь, – сказала Марисоль.

– Здесь? – Роуз была слегка озадачена. И тут до нее дошло. Марисоль неместная! Она приехала из Боливии, из южного полушария, где все наоборот. В это время года дни становились все короче и короче.

– Но… – на лице Марисоль появилась легкая улыбка, – мою маму зовут Лус, что значит «солнечный свет»!

Марисоль пересела к Роуз.

– Смотри. – Девочка протянула ей потрепанную фотографию матери.

– Роуз прекрасна, Марисоль. Ты так похожа на нее.

Она почти почувствовала, как в горле у Марисоль встал ком, и едва сдержалась, чтобы не заплакать.

– Знаешь что? – внезапно сказала Марисоль.

– Что?

– Мой день рождения будет ровно через полгода, двадцать первого июня, когда наступает зимнее солнцестояние. В моей стране дни теперь будут становиться все короче и короче.

– А… – Роуз замолчала.

– Что «а»? – спросила Марисоль.

– Не бывает света без тьмы.

На лице Марисоль промелькнула мимолетная улыбка. Потом она нахмурилась:

– Но… найду ли я ее?

Роуз почувствовала, как внутри нее что-то ломается.

– Найду ли я его? – прошептала она, хоть и не хотела говорить это вслух.

– Его? О ком ты говоришь? – спросила Марисоль.

– О своем папе. – Голос Роуз, похоже, дрогнул.

– Я думала, у тебя нет ни отца, ни матери.

– Это трудно объяснить. Мне кажется… Кажется, у меня где-то есть отец.

– И мне. Думаю, мама тоже где-то есть.





* * *


Беседа с Марисоль преследовала Роуз весь день, и идея праздновать Рождество с отцом продолжала зреть у нее в голове. Но ведь после каждого возвращения она не знала, в какой день или месяц появится там снова. В прошлый раз это оказалось началом ноября. Какой месяц или год будет дальше? А вдруг каким-то образом это окажется Рождество и она сможет отпраздновать его с отцом и Фрэнни? Что можно им подарить? Она, конечно, знала, что нужно скорее попасть в Хэтфилд, чтобы предупредить Фрэнни о растущей опасности для протестантов, но все же…

Роуз обратилась к Марисоль:


– Если бы ты могла приобрести маме подарок на Рождество, что бы это было?

– О, я уже придумала. И уже почти сделала.

– Сделала?

– Да.

Марисоль потянулась за рюкзаком, который несла в школу в тот день, когда Роуз нашла ее в снегу. Она достала маленькую плоскую коробку, перевязанную красной ленточкой, развязала ее и стала осторожно вынимать листы бумаги. На каждом листе был рисунок акварелью и цветными карандашами.

– Мама любит цветы, как и твоя бабушка. Я рисую их с тех пор, как появилась в школе Линкольна. Мисс Адамс, учительница изобразительных искусств, такая милая! Хочу сделать еще несколько рисунков для твоей бабушки, спуститься в оранжерею и написать те прекрасные розы.

– Какие красивые, – сказала Роуз, пролистывая стопку рисунков. – Очень заботливо с твоей стороны, Марисоль. Уверена, для бабушки это будет много значить.

– Она особенная дама, твоя бабушка.

Среди рисунков были не только цветы. Попадались лица.

– Кто это?

– Гваделупе – девушка, с которой я познакомилась, когда ехала на поездах из Боливии на север. Очень хорошая девушка. Защищала меня.

В Роуз все содрогнулось от страха. Она не осмелилась спросить, от чего Гваделупе ее защищала. Всего рисунков было почти тридцать. На одних были люди, на других – цветы, на третьих – закаты и восходы.

– Ты очень талантливая, – сказала Роуз.

– Ты тоже. Я видела галстуки-бабочки, которые ты продавала. Для меня они слишком дорогие.

– Я сошью тебе на Рождество!

– А-а-а, как это мило!

Роуз сразу же решила, что, если они с папой когда-нибудь будут праздновать Рождество вместе, она сделает ему галстук-бабочку. Он бы опередил свое время примерно на два столетия, зато стал бы законодателем моды. Итак, что можно сделать для Фрэнни? Та всегда жаловалась на грубую, колючую конопляную ткань, которую носила. Пятьсот лет назад в Англии существовали глупые законы, которые указывали людям, как тем следует одеваться. Если ты простолюдин, слуга, тебе не разрешается носить атлас, бархат и парчу. Под запрет попадают даже определенные цвета, например, фиолетовый – он был предназначен строго для королевских особ.

Но почему бы не сшить Фрэнни панталоны в бархате? В конце концов, никто не узнает. Это ведь нижнее белье. Роуз даже нашла новую ткань под названием «велтру» – синтетический бархат из полиэстера, такой мягкий. Осмелится ли она сшить для Фрэнни фиолетовые панталоны? Нет, лучше не надо. Она сделает их серыми, приятного унылого серого цвета. Главное – что материал будет мягким. Мягче, чем любая из их колючих тканей. С таким же успехом Фрэнни могла бы носить вместо нижнего белья мешковину.

Остаток дня Роуз и Марисоль трудились над своими работами. Роуз чувствовала, что одного галстука-бабочки мало. Она решила сделать совершенно новый наряд для Марисоль, чтобы та могла надеть его на рождественский ужин. К ним собирались прийти Сьюзан с мамой, папой и старшей сестрой. Они всегда наряжались по случаю. Несмотря на то что были евреями, они все равно пели рождественские гимны, охали и ахали, разглядывая елку. По крайней мере, так говорила Сьюзан. Это было первое Рождество, которое Роуз с бабушкой встречали вместе.

Пришла пора вернуться к работе. Главной задачей было прокрутить блог до записи, которую она оставила давным-давно. Раздел под названием «Зернышки». Одежды, которые вдохновляли ее, из которых потом вырастали другие вещи. Там было платье, которое носила известная художница Джорджия О’Кифф, – оно стало частью экспозиции вместе с ее картинами. Роуз всем сердцем обожала это платье.

Вот оно!

– О-о-о…

Она довольно вздохнула, глядя на потрясающую фотографию черно-белого платья с выставки. Выставка называлась «Искусство, образ, стиль». По мнению Роуз, Джорджия О’Кифф и Фрида Кало были двумя самыми стильными художницами на свете.





Чудо-художник


Так же, как когда-то паучиха Шарлотта написала на своей паутине для Вильбура «Чудо-поросенок» в книге «Паутинка Шарлотты»[18], я хотела бы сказать «Чудо-художник» о своей любимой иконе стиля. Вот что написали о Джорджии О’Кифф в ее школьном ежегодном альбоме: «Девушка, которая отличалась характером, стилем и одеждой». Поэтому, дорогие читатели, когда я впервые увидела эти слова, то подумала: вот мой герой. Обратите внимание, я не сказала «героиня». Бывают определенные модели поведения, которые полностью свободны от ограничений пола. Например, модельер – странно говорить «модельерка». Эти слова принадлежат нам всем.



Следом Роуз прокрутила ленту к более ранним постам. О Фриде Кало.



Экспонат А: настоящая женщина





Экспонат Б: я





Роуз посмотрела на фотографию, моргнула и охнула. Точно, это была она. 14 августа, до автомобильной аварии с ее мамой!