Осторожно, женское фэнтези!

– Верно мыслите, мисс. И не осуждаете, гляжу.

– Не осуждаю. Но могут остаться какие-то записи.

– Найду и спалю к демонам.

– Успеете?

– Постараюсь. Пока никто не знает, что мы с вами замышляем, и мешаться не будет.

– Мы с вами? – восхитилась я его заявлением. – Ловко вы меня в соучастницы записали. А главное, не пойму, с какой стати. Не доверяете людям, которых знаете столько лет, а со мной вдруг делитесь планами?

– Тяжело одному. Надо ж хоть с кем обсудить. Да и… сон мне был. Считайте, знаменье божье. Хоть смейтесь, но я в такое верю.

Я тоже верила. А если вещие сны Крейга – привет от Мэйтина, тут уж не до смеха.

– Библиотекарь решит, что мои записи возвращают старую реальность, и возобновит попытки от меня избавиться? – уточнила я, встряхнувшись. – Спасибо, что предупредили. И не волнуйтесь, я никому ничего не скажу. Даже милорду Райхону. Кстати, что-то долго его нет.

– Так это, – Крейг повел плечами, взгляд его стал рассеянным, глаза затуманились и уставились опять в разные стороны, вернув старому магу облик неловкого простака. – Я ж Эда попросил задержать его маленько, а тот кого угодно заболтает.

– Не сомневаюсь, – вздохнула я. – А ему вы доверяете? Грину? У него есть причины для ритуала?

– Может, и нет, – ответил, подумав, полицейский. – Может, и доверяю. Но впутывать не хочу. Натура у него беспокойная. Еще влезет куда, кто нас с вами лечить будет?

И то правда. Беспокойная натура. Екнуло что-то внутри, кольнуло – то ли старая тревога, то ли новая уже. Не было времени с этим разбираться: Мэйтин без веской причины знаменьями не разбрасывался бы.

Но сам не пришел.

Вместо бога явился ректор и остановился в дверях. Я терла глаза и зевала, надеясь, что он тактично удалится, дав мне время отдохнуть, но, похоже, Оливер твердо решил разобраться в наших отношениях, не откладывая.

– Как вы себя чувствуете? – начал он издалека, присев на стул у кровати, успевший послужить доктору и инспектору. – Грин сказал, что оставляет вас под наблюдением до завтра, но не объяснил причин.

– Ничего серьезного, надеюсь.

– Возможно, вам нужно что-нибудь?

– Нет, благодарю, – отказалась я.

А руку под одеяло спрятать не додумалась и опомниться не успела, как ее уже баюкали теплые мужские ладони. Касались с такой нежностью, что я едва не взвыла, почувствовав себя последней тварью. Повторяла мысленно, что Элси, настоящая Элси, влюблена в него, но не находила внутри себя поддержки этим словам. Давно не находила. Другие чувства Элизабет, ее воспоминания о родителях, о друзьях, о магии, становились день ото дня ярче, а придуманная любовь меркла. Оливер нравился ей так же, как и мне. Нравился даже больше чем раньше, уже не далекий идеал, а живой человек, прекрасный человек, по-прежнему олицетворявший мечты любой женщины, но…

– Элизабет…

– Не говорите ничего, – попросила я, отвернувшись. – Особенно того, о чем будете потом сожалеть.

– Почему я должен о чем-то сожалеть?

– Мартина уже забывают. Реальность продолжает меняться, но, когда мы это остановим, все вернется на свои места. Понимаете, о чем я?

– О ком, – догадался он. – Но вы ошибаетесь, если думаете, что мои поступки продиктованы тем, что я начал забывать Камиллу. Я ничего не забыл, – он гладил мои пальцы, и через прикосновения, сильнее даже, чем через голос, мне передавалась его тихая грусть. – И, надеюсь, не забуду. Но все, что было у меня с Камиллой, в прошлом. Я не хотел этого признавать, как и она, наверное. Нас слишком многое связывало, и до последнего казалось, что можно еще что-то исправить. Но лишь казалось, теперь я это полностью осознал. Поэтому я сделаю все, чтобы вернуть ее, но не наши отношения. Их давно уже нет, и вы к этому непричастны. Вы появились уже после, и я…

– Милорд, пожалуйста, – прошептала я жалобно.

– Я рад, что узнал вас, мисс Аштон, – закончил он. – И не прошу о большем. Во всяком случае, пока вы продолжаете называть меня милордом. Но, быть может, вы хотите что-нибудь попросить? Например, шоколада, пока леди Райс не видит?

Я закивала, не оборачиваясь.

– Значит, договорились. Шоколад и пирожные.

«Вы самый лучший, – сказала я ему мысленно. И пусть он не мог услышать, добавила на всякий случай: – Милорд».



В палате он больше не появлялся, а обещанные сладости передал через сестер – столько, что я еще угощала примчавшихся вскоре Мэг и Сибил. Подруги пробыли у меня недолго. Убедились, что я жива и относительно здорова, пожурили за неосторожность, судя по лицам, особо не надеясь, что через пару дней я опять куда-нибудь не свалюсь или что-нибудь не свалится на меня, и ушли.

Оливер повел себя так, что прятаться от него в лечебнице уже не было нужды, но я не отменила добровольного заточения, намереваясь пострадать от души с перерывами на сон и поглощение лишних калорий.

Предаться тоске мне не позволили. Зато калориями обеспечили сверх меры. Не минуло и часа с визита Мэг и Сибил, как появился Рысь в компании Шанны и большого пакета с бутербродами. Бывшая соперница по курсу отлеживалась в прошлом году в лечебнице после травмы на практике и осталась не в восторге от местной кухни, а потому решила, что меня не помешает подкормить. Это было неожиданно, но приятно.

После пришел Саймон, неизвестно от кого узнавший о моем очередном несчастье. Принес огромный кусок пирога авторства своей дражайшей матушки и ворох приветов от нее же. Хотелось рассказать ему о проекции, о «пятне», которое заметил Рысь, и задумках инспектора, но я сдержалась, ограничившись благодарностями за угощение и ответными приветами мисс Милс. Саймону я доверяла, но Крейг прав: нужно беречь от неприятностей беспокойные натуры.

А когда за окнами уже стемнело, появился Грайнвилль.

– Мир волнуется, Илси, – сказал он мне.


– Из-за того, что я упала в яму?

– Даже если бы ты не падала.

– Реальность снова меняется, – сказала я, почти не сомневаясь в том, что он ответит на это.

– Мир справится. Одна переписанная судьба – песчинка. Мир отторгнет ее, если не сможет принять. Сведет к минимуму ее влияние на других. Лишит того человека друзей, не позволит иметь потомков, обесценит его деяния. Мир волнуется из-за тебя, Илси. Только из-за тебя.

– И что мне делать? Я не ты, мне мир не дает подсказок.

– Он никому не дает подсказок, – безмятежно улыбнулся эльф. – Он просто говорит, а я слушаю. Каждый может научиться слышать, хотя бы немного. Это помогает определиться со своими мыслями и чувствами.

– Угу, с чувствами не мешало бы, – пробормотала я. – Правда помогает? И что же мир говорит тебе о леди Каролайн?

Я не собиралась заводить разговор о его «пока еще», а возможно, «никогда уже» не невесте и даже не думала нарушать данного ей слова, но меня задело то, с какой уверенностью он вещал об умении слушать и слышать, когда у самого под носом беспринципная девица флиртует с «достойным» человеком.

Но эльф не заметил издевки. И улыбаться не перестал.

– О ней мир не говорит. О ней он поет.

Я позавидовала ему в тот миг.

Мой мир не пел, только всхлипывал тихонько…



Утро было не мудренее вечера. О ночи, прошедшей в странных снах и тревожных пробуждениях, и вспоминать не хотелось.

В последний раз, испуганно вскочив на кровати, я решила больше не засыпать, а когда небо за окном посветлело и затопали по подоконнику суетливые голуби, натянула полосатый больничный халат и пошла в уборную. Долго умывалась, словно надеялась смыть остатки невнятных страхов, свинцовыми тенями залегшие вокруг глаз. Репетировала перед зеркалом улыбку. Собирала растрепанные волосы. За все это – долгую возню и переглядывание со своим отражением – незнакомая тетка с въевшимся в лошадиную физиономию выражением брезгливой злобы обозвала меня бесстыжей девкой. Я пожелала тетке доброго утра и вернулась в палату.

Заглянула пожилая сестра – спросила, буду ли я овсянку с чаем. На чай я согласилась, а вместо овсянки у меня были булочки с корицей, которые принесла леди Пенелопа.

Кроме булочек я получила недлинную лекцию об осторожности на кладбищах и совет заказать у артефакторов специальный оберег, защищающий хронических неудачников, а попутно узнала, кем была встреченная мною в уборной неприятная дама. Была она, как оказалось, племянницей мэра Ньюсби и в лечебнице присутствовала в качестве сиделки той самой жертвы набедокуривших студентов, о которой говорил накануне Крейг. Дамочка состояла в комитете чего-то-там-блюстителей и, по ее словам, охраняла в нашем гнезде разврата против воли попавшую сюда невинную душу. Невинная душа ютилась в дебелом теле сорокалетнего мужика, гуляки и пьяницы, который со своими собутыльниками приставал в трактире к девчонке-разносчице, бывшей то ли подружкой, то ли просто знакомой одного из вступившихся за нее молодых магов. Наставница полагала, что именно тот факт, что ссора завязалась из-за хорошенькой девушки, и не давал покоя чванливой комитетчице, которая красотой не блистала и была старой девой в самом дурном смысле. Бесстыжие девки виделись ей повсюду, не только в больничных уборных; в трактирах же, по ее мнению, работали окончательно павшие особы, ибо не желали бы, чтобы их щупали пониже спины, – шли бы служить в пристойное место или сразу в монастырь. В сиделки эта блюстительница однобокой морали пошла не из человеколюбия, а чтобы помешать руководству академии заключить мировую с «невинной душой». Леди Пенелопа считала, что племянница ньюсбинского градоправителя науськивает «жертву» непременно судиться и, кажется, уже преуспела в этом подстрекательстве.

– Противники магов у власти могут так раздуть этот случай, что академию измучают проверками, – добавила наставница. – В конце учебного года, представляете? А на милорда Райхона некоторые давно зуб точат.

– Думаете, эту блюстительницу специально подослали?

– Думаю, она тупая курица, – со свойственной ей прямотой ответила настоящая леди. – Но если ей не помешать, найдутся люди, которые сумеют использовать ее тупость и жадность ее дядюшки, надеющегося что-то выиграть от грядущего процесса.

Академии и непосредственно ректору грозили серьезные неприятности. Не серьезнее, чем искажение реальности, но с этим тоже нужно было что-то решать. И, как ни странно, я нашла решение. Как раз странное решение и нашла, когда после ухода наставницы перебирала, в надежде разложить по полочкам, ту ерунду, которой была завалена моя голова.

Запахнула плотнее халат, пригладила волосы и отправилась на первый этаж, пока запал не иссяк. Выходной, да, но разве для Грина это повод не явиться на работу?

Не повод, подтвердила дежурная, но по выходным доктор приходил обычно ближе к десяти.

– Доброе утро, Бет. – Он появился без пяти десять и ничуть не удивился тому, что я топчусь у его кабинета. – Что-то случилось?

– У меня просьба… несколько необычная. Можно войти?

– Да, конечно, – он распахнул передо мной дверь.

В кабинете я дождалась, пока он снимет пальто и повесит его на вешалку.

– Так о чем вы хотели попросить?

– То приворотное зелье – вы его не уничтожили? Оно у вас? Здесь?

– Предположим.

– Можете мне его дать? Это не для меня. Для… общего блага.

– Да-а, – растянул он. – Ну что же, внимательно вас слушаю.

План я изложила быстро и четко, на удивление ни разу не сбившись.

– Какое коварство! – восхитился Грин. – Воистину в духе женских романов. А вы уверены, что реакция последует именно та, на которую вы рассчитываете? Вдруг дама воспримет… э-э… происшествие благосклонно?

– Я доверяю мнению леди Райс, – сказала я, пропустив шпильку о романах. – А она составила четкий психологический портрет. К тому же тот тип не стихи читать начнет, полагаю. Вы же сами говорили, что действие приворота зависит от фантазии. Не думаю, что у завсегдатая питейных заведений ее хватит на что-либо, кроме поиска удобной поверхности.

– Согласен. С фантазией там неважно.

– Так вы дадите мне приворот?

– Нет.