Особые поручения: Декоратор
Часть 13 из 23 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Его совершенно безумные глаза скользнули по лицам и остановились на Захарове, который единственный из всех сидел: молча, с кривой улыбкой, засунув руки в карманы кожаного фартука.
– Что ухмыляешься, Егор? Тут твое царство, да? Твое царство, твой шабаш! Восседаешь на троне, правишь бал! Торжествуешь! Плутон, царь смерти! А это подданные твои! – Он показал на обезображенные трупы. – Во всей красе! – Дальше сумасшедший понес и вовсе что-то бессвязное. – Меня взашей, недостоин! А ты, ты чего достоин оказался? Что ты так гордишься-то? Посмотри на себя! Стервятник! Трупоед! Вы посмотрите на него, на трупоеда! А помощничек? Ну и парочка! "Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит: «Ворон, где б нам отобедать?»
И зашелся в истерическом, трясучем хихиканье.
Рот эксперта выгнулся презрительным коромыслом. Грумов же неуверенно улыбнулся.
Славный «эксперимент», подумал Анисий, глядя на держащегося за сердце следователя и подозреваемых: одна выкрикивает проклятья, другой хохочет, третий хихикает. Ну вас всех к черту, господа.
Анисий повернулся и вышел.
Уф, до чего же хорош свежий воздух.
* * *
Заскочил к себе на Гранатный проведать Соньку и наскоро похлебать палашиных щей, а после сразу к шефу. Есть что рассказать и есть в чем повиниться. Более же всего не терпелось узнать, чем это таким таинственным занимался сегодня Эраст Петрович.
Путь до Малой Никитской недолгий, всего пять минут. Взбежал Тюльпанов на знакомое крыльцо, нажал на звонок – нет никого. Ну, Ангелина Самсоновна, надо полагать, в церкви или в больнице, но где Маса? Кольнуло тревожное чувство: а вдруг, пока Анисий вредил следствию, шефу понадобилась помощь и он послал за своим верным слугой?
Уныло побрел обратно. На улице с криком носилась ребятня. По меньшей мере трое мальчуганов, самых отчаянных, были чернявенькие, с раскосыми глазенками. Тюльпанов покачал головой, вспомнив, что у окрестных кухарок, горничных и прачек фандоринский камердинер слывет «дусей» и погубителем сердец. Если так дальше пойдет, то лет через десять вся округа япончатами переполнится.
Снова пришел два часа спустя, уже после темноты. Увидел, что окна флигеля светятся, обрадовался, припустил через двор бегом.
Хозяйка и Маса оказались дома, но Эраст Петрович отсутствовал, и выяснилось, что за весь день весточек от него не поступало.
Ангелина Самсоновна гостя не отпустила, усадила пить чай с ромом, есть пирожные-эклеры, до которых Анисий был большой охотник.
– Так ведь пост, – неуверенно произнес Тюльпанов, вдохнув божественный аромат свежезаваренного чая, сдобренного ямайским напитком. – Как же ром-то?
– Вы ведь, Анисий Питиримович, все равно пост не соблюдаете, – улыбнулась Ангелина.
Она сидела напротив, подперев щеку. Чаю не пила и пирожных не ела.
– Пост должен не в лишение, а в награждение быть. Другое говение Господу не надобно. Не требует душа – и не поститесь, Бог с вами. Эраст Петрович вот в церковь не ходит, церковных установлений не признает, и ничего, нестрашно это. Главное, что у него в душе Бог живет. А если человек может и без церкви Бога знать, так что ж неволить.
Не сдержался здесь Анисий, брякнул давно наболевшее:
– Не все церковные установления обходить следует. Допустим, если даже сам значения не придаешь, так можно бы и о чувствах ближнего подумать. А то что же это получается. Вы, Ангелина Самсоновна, живете по церковному закону, все обряды соблюдаете, грех к вам и близко подступиться не смеет, а с точки зрения общества… Несправедливо это, мучительно…
Все-таки не смог проговорить напрямую, скомкал, но умная Ангелина и так поняла.
– Это вы про то, что мы невенчаные живем? – спросила она спокойно, словно бы речь шла о самом обычном предмете. – Зря вы, Анисий Питиримович, Эраста Петровича осуждаете. Он мне дважды предложение делал, честь по чести. Я сама не захотела.
Анисий так и обмер.
– Да отчего же?!
Снова улыбнулась Ангелина Самсоновна, но уже не собеседнику, а каким-то своим мыслям.
– Когда любишь, не про себя думаешь. А я Эраста Петровича люблю. Потому что красивы очень.
– Это уж да, – кивнул Тюльпанов. – Красавец, каких мало.
– Я не о том. Телесная красота, она непрочная. Оспа какая или ожог, и нет ее. Вон в прошлый год, как в Англии жили, в соседнем доме пожар был. Эраст Петрович полез щенка из огня вытаскивать, да и опалился. Платье обгорело, волосы. На щеке волдырь, брови-ресницы пообсыпались. Куда как нехорош стал. А могло и вовсе лицо сгореть. Только настоящая красота не в лице. А Эраст Петрович, он красивый.
Это последнее слово Ангелина произнесла с особенным выражением, и Анисий понял, что она имеет в виду.
– Только боюсь я за него. Сила ему дана большая, а большая сила – великое искушение. Мне бы вот в церкви сейчас быть, чистый четверг нынче, Тайной Вечери поминование, а я, грешница, и положенных молитв читать не могу. Все за него, за Эраста Петровича Спасителя прошу. Уберег бы его Господь – и от людской злобы, а еще более от гордости душепогубительной.
При этих словах Анисий взглянул на часы. Сказал озабоченно:
– Я, признаться, больше насчет людской злобы тревожусь. Вон уж второй час пополуночи, а его все нет. Спасибо за угощение, Ангелина Самсоновна, пойду я. Если Эраст Петрович появится, уж пошлите за мной – очень прошу.
Тюльпанов шел обратно, думал об услышанном. На Малой Никитской, под газовым фонарем, подлетела к нему разбитная девица – в черных волосах широкая лента, глаза накрашены, щеки нарумянены.
– Приятного вам вечера, антиресный кавалер. Не пожелаете ли девушку водкой-ликёром угостить? – Поиграла насурьмленными бровями, жарко прошептала. – А уж я бы тебя, красавчика, отблагодарила. Так бы осчастливила, что век бы помнил…
Ёкнуло у Тюльпанова где-то в самой глубине естества. Недурна собой была гулящая, очень даже недурна. Но с последнего грехопадения, на масленой, окончательно зарекся Анисий от продажной любви. Скверно потом, совестно. Жениться бы, да Соньку куда денешь?
Анисий сказал с отеческой строгостью:
– Поменьше шлялась бы в ночное время. Не ровен час, налетишь на какого-нибудь душегуба полоумного с ножиком.
Однако разбитная девица нисколько не растрогалась.
– Ишь, заботливый, – фыркнула она. – Небось не зарежут. Мы под присмотром – дролечка приглядывает.
И точно, на той стороне улицы, в тени виднелся силуэт. Поняв, что замечен, «кот» неспешно, враскачечку подошел. Шикарный был «котище»: бобровая шапка спущена на глаза, шуба залихватски распахнута, белоснежное кашне в пол лица и гамаши тоже белые.
Заговорил с ленцой, блеснула золотая фикса:
– Я, сударь, извиняюсь. Вы или берите барышню, или идите себе куда шли. Неча трудовой девушке время отымать.
Девка смотрела на своего покровителя с обожанием, и это разозлило Тюльпанова еще больше, чем наглость сутенера.
– Ты мне поуказывай! – засердился Анисий. – Я тебя живо в участок доставлю.
«Кот» быстро двинул головой влево-вправо, увидел, что улица пуста, и, еще ленивей, с угрозой, осведомился:
– А доставлялка не обломается?
– Ах вот ты как!
Одной рукой Анисий схватил мерзавца за рукав, другой рванул из кармана свисток. За углом, на Тверском, пост городового. Да и до Жандармского управления рукой подать.
– Бежи, Инеска, я сам! – приказал золотозубый.
Девка тут же подобрала юбки и припустила со всех ног, а зарвавшийся «кот» сказал голосом Эраста Петровича:
– Ну будет дудеть-то, Тюльпанов. Уши от вас з-заложило.
Пыхтя и звеня сбруей, бежал городовой, Семен Лукич.
Шеф сунул ему полтинник:
– Молодец, быстро бегаешь.
Семен Лукич монету у подозрительного человека не взял, вопросительно взглянул на Анисия.
– Да-да, Сычов, иди, братец, – смущенно сказал Тюльпанов. – Извини, что зря обеспокоил.
Только тогда Семен Лукич взял полтинник, почтительнейшим образом откозырял и отбыл обратно к месту службы.
– Что Ангелина, не спит? – спросил Эраст Петрович, поглядев на освещенные окна флигеля.
– Нет, вас дожидается.
– Тогда, если не возражаете, немного прогуляемся и п-потолкуем.
– Шеф, что это за маскарад? В записке было сказано, что вы попробуете зайти с противоположного конца. С какого такого «противоположного»?
Фандорин покосился на помощника с явным неодобрением.
– Плохо соображаете, Тюльпанов. «С противоположного конца» означает со стороны жертв Потрошителя. Я п-предположил, что женщины легкого поведения, к которым наш фигурант, кажется, испытывает особенную ненависть, могут знать то, чего не знаем мы. Допустим, видели кого-то подозрительного, что-то слышали, о чем-то д-догадываются. Вот и решил провести разведку. С полицейским или с чиновником эта публика откровенничать не станет, поэтому я выбрал наиболее подходящий камуфляж. Д-должен признаться, что в качестве «кота» имел определенный успех, – скромно присовокупил Эраст Петрович. – Несколько падших созданий вызвались перейти под мое покровительство, что вызвало неудовольствие со стороны конкурентов, Слепня, Казбека и Жеребчика.
Успеху шефа на сутенерском поприще Анисий нисколько не удивился – писаный красавчик, да еще при полном хитровско-грачевском шике. Вслух же спросил:
– Есть ли результат?
– Кое-что имеется, – весело ответил Фандорин. – Мамзель Инеска, чары которой, по-моему, оставили вас не в-вполне равнодушным, рассказала мне занятную историю. Месяца полтора назад, вечером, к ней подошел какой-то человек и произнес странные слова: «Какой у тебя несчастный вид. Пойдем со мной, я тебя обрадую». Но Инеска, будучи д-девушкой здравомыслящей, с ним не пошла, потому что заметила, как, подходя, он прячет что-то за спину, и это что-то сверкнуло под луной. И вроде бы еще с какой-то девицей, не то Глашкой, не то Дашкой, был похожий случай. Там даже кровь пролилась, но до убийства не дошло. Я надеюсь эту Глашку-Дашку разыскать.
– Это наверняка он, Потрошитель! – воскликнул Анисий в возбуждении. – Как он выглядел? Что рассказывает ваша свидетельница?
– В том-то и штука, что Инеска его не разглядела. Лицо человека было в тени, и она запомнила только голос. Говорит, мягкий, тихий, вежливый. Будто к-кошка мурлычет.
– А рост? Одежда?
– Не помнит она. По собственному признанию, была «в охмелении». Но, говорит, не барин и не хитрованец, что-то п-промежуточное.
– Ага, уже что-то. – Анисий стал загибать пальцы. – Во-первых, все-таки мужчина. Во-вторых, характерный голос. В-третьих, из среднего сословия.
– Все чушь, – отрезал шеф. – Вполне может специально переодеваться для своих ночных п-приключений. И голос подозрительный. Что такое «кошка мурлычет»? Нет, женщину окончательно исключать нельзя.
Тюльпанов вспомнил про рассуждения Ижицына:
– Что ухмыляешься, Егор? Тут твое царство, да? Твое царство, твой шабаш! Восседаешь на троне, правишь бал! Торжествуешь! Плутон, царь смерти! А это подданные твои! – Он показал на обезображенные трупы. – Во всей красе! – Дальше сумасшедший понес и вовсе что-то бессвязное. – Меня взашей, недостоин! А ты, ты чего достоин оказался? Что ты так гордишься-то? Посмотри на себя! Стервятник! Трупоед! Вы посмотрите на него, на трупоеда! А помощничек? Ну и парочка! "Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит: «Ворон, где б нам отобедать?»
И зашелся в истерическом, трясучем хихиканье.
Рот эксперта выгнулся презрительным коромыслом. Грумов же неуверенно улыбнулся.
Славный «эксперимент», подумал Анисий, глядя на держащегося за сердце следователя и подозреваемых: одна выкрикивает проклятья, другой хохочет, третий хихикает. Ну вас всех к черту, господа.
Анисий повернулся и вышел.
Уф, до чего же хорош свежий воздух.
* * *
Заскочил к себе на Гранатный проведать Соньку и наскоро похлебать палашиных щей, а после сразу к шефу. Есть что рассказать и есть в чем повиниться. Более же всего не терпелось узнать, чем это таким таинственным занимался сегодня Эраст Петрович.
Путь до Малой Никитской недолгий, всего пять минут. Взбежал Тюльпанов на знакомое крыльцо, нажал на звонок – нет никого. Ну, Ангелина Самсоновна, надо полагать, в церкви или в больнице, но где Маса? Кольнуло тревожное чувство: а вдруг, пока Анисий вредил следствию, шефу понадобилась помощь и он послал за своим верным слугой?
Уныло побрел обратно. На улице с криком носилась ребятня. По меньшей мере трое мальчуганов, самых отчаянных, были чернявенькие, с раскосыми глазенками. Тюльпанов покачал головой, вспомнив, что у окрестных кухарок, горничных и прачек фандоринский камердинер слывет «дусей» и погубителем сердец. Если так дальше пойдет, то лет через десять вся округа япончатами переполнится.
Снова пришел два часа спустя, уже после темноты. Увидел, что окна флигеля светятся, обрадовался, припустил через двор бегом.
Хозяйка и Маса оказались дома, но Эраст Петрович отсутствовал, и выяснилось, что за весь день весточек от него не поступало.
Ангелина Самсоновна гостя не отпустила, усадила пить чай с ромом, есть пирожные-эклеры, до которых Анисий был большой охотник.
– Так ведь пост, – неуверенно произнес Тюльпанов, вдохнув божественный аромат свежезаваренного чая, сдобренного ямайским напитком. – Как же ром-то?
– Вы ведь, Анисий Питиримович, все равно пост не соблюдаете, – улыбнулась Ангелина.
Она сидела напротив, подперев щеку. Чаю не пила и пирожных не ела.
– Пост должен не в лишение, а в награждение быть. Другое говение Господу не надобно. Не требует душа – и не поститесь, Бог с вами. Эраст Петрович вот в церковь не ходит, церковных установлений не признает, и ничего, нестрашно это. Главное, что у него в душе Бог живет. А если человек может и без церкви Бога знать, так что ж неволить.
Не сдержался здесь Анисий, брякнул давно наболевшее:
– Не все церковные установления обходить следует. Допустим, если даже сам значения не придаешь, так можно бы и о чувствах ближнего подумать. А то что же это получается. Вы, Ангелина Самсоновна, живете по церковному закону, все обряды соблюдаете, грех к вам и близко подступиться не смеет, а с точки зрения общества… Несправедливо это, мучительно…
Все-таки не смог проговорить напрямую, скомкал, но умная Ангелина и так поняла.
– Это вы про то, что мы невенчаные живем? – спросила она спокойно, словно бы речь шла о самом обычном предмете. – Зря вы, Анисий Питиримович, Эраста Петровича осуждаете. Он мне дважды предложение делал, честь по чести. Я сама не захотела.
Анисий так и обмер.
– Да отчего же?!
Снова улыбнулась Ангелина Самсоновна, но уже не собеседнику, а каким-то своим мыслям.
– Когда любишь, не про себя думаешь. А я Эраста Петровича люблю. Потому что красивы очень.
– Это уж да, – кивнул Тюльпанов. – Красавец, каких мало.
– Я не о том. Телесная красота, она непрочная. Оспа какая или ожог, и нет ее. Вон в прошлый год, как в Англии жили, в соседнем доме пожар был. Эраст Петрович полез щенка из огня вытаскивать, да и опалился. Платье обгорело, волосы. На щеке волдырь, брови-ресницы пообсыпались. Куда как нехорош стал. А могло и вовсе лицо сгореть. Только настоящая красота не в лице. А Эраст Петрович, он красивый.
Это последнее слово Ангелина произнесла с особенным выражением, и Анисий понял, что она имеет в виду.
– Только боюсь я за него. Сила ему дана большая, а большая сила – великое искушение. Мне бы вот в церкви сейчас быть, чистый четверг нынче, Тайной Вечери поминование, а я, грешница, и положенных молитв читать не могу. Все за него, за Эраста Петровича Спасителя прошу. Уберег бы его Господь – и от людской злобы, а еще более от гордости душепогубительной.
При этих словах Анисий взглянул на часы. Сказал озабоченно:
– Я, признаться, больше насчет людской злобы тревожусь. Вон уж второй час пополуночи, а его все нет. Спасибо за угощение, Ангелина Самсоновна, пойду я. Если Эраст Петрович появится, уж пошлите за мной – очень прошу.
Тюльпанов шел обратно, думал об услышанном. На Малой Никитской, под газовым фонарем, подлетела к нему разбитная девица – в черных волосах широкая лента, глаза накрашены, щеки нарумянены.
– Приятного вам вечера, антиресный кавалер. Не пожелаете ли девушку водкой-ликёром угостить? – Поиграла насурьмленными бровями, жарко прошептала. – А уж я бы тебя, красавчика, отблагодарила. Так бы осчастливила, что век бы помнил…
Ёкнуло у Тюльпанова где-то в самой глубине естества. Недурна собой была гулящая, очень даже недурна. Но с последнего грехопадения, на масленой, окончательно зарекся Анисий от продажной любви. Скверно потом, совестно. Жениться бы, да Соньку куда денешь?
Анисий сказал с отеческой строгостью:
– Поменьше шлялась бы в ночное время. Не ровен час, налетишь на какого-нибудь душегуба полоумного с ножиком.
Однако разбитная девица нисколько не растрогалась.
– Ишь, заботливый, – фыркнула она. – Небось не зарежут. Мы под присмотром – дролечка приглядывает.
И точно, на той стороне улицы, в тени виднелся силуэт. Поняв, что замечен, «кот» неспешно, враскачечку подошел. Шикарный был «котище»: бобровая шапка спущена на глаза, шуба залихватски распахнута, белоснежное кашне в пол лица и гамаши тоже белые.
Заговорил с ленцой, блеснула золотая фикса:
– Я, сударь, извиняюсь. Вы или берите барышню, или идите себе куда шли. Неча трудовой девушке время отымать.
Девка смотрела на своего покровителя с обожанием, и это разозлило Тюльпанова еще больше, чем наглость сутенера.
– Ты мне поуказывай! – засердился Анисий. – Я тебя живо в участок доставлю.
«Кот» быстро двинул головой влево-вправо, увидел, что улица пуста, и, еще ленивей, с угрозой, осведомился:
– А доставлялка не обломается?
– Ах вот ты как!
Одной рукой Анисий схватил мерзавца за рукав, другой рванул из кармана свисток. За углом, на Тверском, пост городового. Да и до Жандармского управления рукой подать.
– Бежи, Инеска, я сам! – приказал золотозубый.
Девка тут же подобрала юбки и припустила со всех ног, а зарвавшийся «кот» сказал голосом Эраста Петровича:
– Ну будет дудеть-то, Тюльпанов. Уши от вас з-заложило.
Пыхтя и звеня сбруей, бежал городовой, Семен Лукич.
Шеф сунул ему полтинник:
– Молодец, быстро бегаешь.
Семен Лукич монету у подозрительного человека не взял, вопросительно взглянул на Анисия.
– Да-да, Сычов, иди, братец, – смущенно сказал Тюльпанов. – Извини, что зря обеспокоил.
Только тогда Семен Лукич взял полтинник, почтительнейшим образом откозырял и отбыл обратно к месту службы.
– Что Ангелина, не спит? – спросил Эраст Петрович, поглядев на освещенные окна флигеля.
– Нет, вас дожидается.
– Тогда, если не возражаете, немного прогуляемся и п-потолкуем.
– Шеф, что это за маскарад? В записке было сказано, что вы попробуете зайти с противоположного конца. С какого такого «противоположного»?
Фандорин покосился на помощника с явным неодобрением.
– Плохо соображаете, Тюльпанов. «С противоположного конца» означает со стороны жертв Потрошителя. Я п-предположил, что женщины легкого поведения, к которым наш фигурант, кажется, испытывает особенную ненависть, могут знать то, чего не знаем мы. Допустим, видели кого-то подозрительного, что-то слышали, о чем-то д-догадываются. Вот и решил провести разведку. С полицейским или с чиновником эта публика откровенничать не станет, поэтому я выбрал наиболее подходящий камуфляж. Д-должен признаться, что в качестве «кота» имел определенный успех, – скромно присовокупил Эраст Петрович. – Несколько падших созданий вызвались перейти под мое покровительство, что вызвало неудовольствие со стороны конкурентов, Слепня, Казбека и Жеребчика.
Успеху шефа на сутенерском поприще Анисий нисколько не удивился – писаный красавчик, да еще при полном хитровско-грачевском шике. Вслух же спросил:
– Есть ли результат?
– Кое-что имеется, – весело ответил Фандорин. – Мамзель Инеска, чары которой, по-моему, оставили вас не в-вполне равнодушным, рассказала мне занятную историю. Месяца полтора назад, вечером, к ней подошел какой-то человек и произнес странные слова: «Какой у тебя несчастный вид. Пойдем со мной, я тебя обрадую». Но Инеска, будучи д-девушкой здравомыслящей, с ним не пошла, потому что заметила, как, подходя, он прячет что-то за спину, и это что-то сверкнуло под луной. И вроде бы еще с какой-то девицей, не то Глашкой, не то Дашкой, был похожий случай. Там даже кровь пролилась, но до убийства не дошло. Я надеюсь эту Глашку-Дашку разыскать.
– Это наверняка он, Потрошитель! – воскликнул Анисий в возбуждении. – Как он выглядел? Что рассказывает ваша свидетельница?
– В том-то и штука, что Инеска его не разглядела. Лицо человека было в тени, и она запомнила только голос. Говорит, мягкий, тихий, вежливый. Будто к-кошка мурлычет.
– А рост? Одежда?
– Не помнит она. По собственному признанию, была «в охмелении». Но, говорит, не барин и не хитрованец, что-то п-промежуточное.
– Ага, уже что-то. – Анисий стал загибать пальцы. – Во-первых, все-таки мужчина. Во-вторых, характерный голос. В-третьих, из среднего сословия.
– Все чушь, – отрезал шеф. – Вполне может специально переодеваться для своих ночных п-приключений. И голос подозрительный. Что такое «кошка мурлычет»? Нет, женщину окончательно исключать нельзя.
Тюльпанов вспомнил про рассуждения Ижицына: