Осколки прошлого

— Я не была уверена, что ты скажешь мне правду.

Лора, хоть и не напрямую, но подтвердила справедливость таких подозрений:

— Это была вариация на тему того, что я сказала Нику. Что я увижу ее в аду.

— Серьезно?

— Да. — Лора не могла точно сказать, почему ее последние слова, адресованные Пауле, тоже включались в длинный список того, что она пока не желала открывать Энди. Наверное, она не хотела проверять на прочность ее новоприобретенную моральную гибкость. Говорить безумной женщине с лезвием, воткнутым в горло: «Теперь Ник никогда тебя не трахнет» казалось мелочным и мстительным.

Наверное, именно поэтому Лора так и сказала.

— Тебя беспокоит то, что я сделала с Паулой?

Энди снова пожала плечами:

— Она была плохим человеком. Да, сейчас можно сказать, что она все-таки была живым существом и стоило поступить как-то иначе. Легко так говорить, когда не твоя жизнь подвергается опасности.

«Твоя жизнь», — хотела сказать Лора. Когда она засовывала лезвие в свою забинтованную руку, она знала, что собирается убить Паулу Эванс за то, что она сделала больно ее дочери.

Энди задала еще один вопрос:

— Сегодня в тюрьме, когда ты уходила, почему ты не сказала ему про наушники? Ну, как будто последнее, заключительное «Пошел ты».

— Я сказала то, что должна была сказать, — ответила ей Лора, хотя с Ником она никогда не была до конца уверена, что все сделала правильно. Было так приятно сказать все это ему в лицо. Но теперь, когда он был далеко, ее уже мучили сомнения.

Йо-йо снова возвращается обратно.

Энди вполне устраивало, что разговор завершился на этой ноте. Она включила радио. Стала переключать станции.

— Тебе понравилась песня, которую я играла? — спросила Лора.

— Да, наверное. Она вроде как старая.

Лора прижала руку к груди, потому что это задело ее за живое.

— Я выучу что-нибудь другое. Только скажи.

— Как насчет «Филси»?[49]

— Как насчет настоящей музыки?

Энди закатила глаза. Она продолжала нажимать кнопки на панели, очевидно, в поисках очередного музыкального аналога сладкой ваты. Такого же безвкусного и легковесного.

— Мне жаль твоего брата.

Лора закрыла глаза, которые внезапно наполнились слезами.

— Ты правильно поступила с ним, — сказала Энди. — Ты боролась за него. Это дорогого стоит.

Лора нашла салфетку и вытерла глаза. Она до сих пор не могла смириться с тем, что произошло.

— Я не отходила от него ни на минуту. Даже когда мы обсуждали сделку с ФБР.

Энди прекратила копошиться.

— Эндрю умер через десять минут после того, как бумага со всеми договоренностями была подписана, — продолжила Лора. — Он ушел очень спокойно. Я держала его за руку. Я должна была попрощаться с ним.

Энди шмыгнула носом, пытаясь справиться со слезами. Она всегда была очень чувствительна к настроению своей матери.

— Он задержался на этом свете, чтобы удостовериться, что с тобой все будет хорошо.

Лора снова убрала прядь волос Энди ей за ухо.

— Мне тоже нравится так думать.

Энди вытерла слезы. Она не трогала радио, пока они проезжали через пустынную границу штата. Очевидно, над чем-то размышляла. И так же очевидно пока хотела держать это при себе.

Лора откинула голову на спинку сиденья. Смотрела, как мимо пролетают деревья. Пыталась наслаждаться приятной тишиной. Каждую ночь с тех пор, как Энди вернулась домой, Лора просыпалась в холодном поту. Это был не посттравматический синдром и не тревога за Энди. Она до смерти боялась снова увидеть Ника. Боялась, что трюк с пианино и наушниками не сработает. Что он не попадется в эту ловушку. Что она, ослепленная, снова окажется обманутой.

Она слишком сильно его ненавидела.

В этом и состояла проблема.


Ты не можешь ненавидеть человека, если часть тебя все еще его любит. С самого начала эти две крайности были заложены в их ДНК.

Долгие годы — даже тогда, когда она его еще любила, — какая-то часть нее ненавидела его, как по-детски ненавидишь то, что не можешь контролировать. Он был упертым, тупым и привлекательным, что компенсировало чертову тучу ошибок, которые он постоянно совершал. Причем одних и тех же ошибок, снова и снова. Действительно, зачем браться за новые, если старые прекрасно работали на него?

А еще он был очаровательным. В этом и заключалась проблема. Он мог очаровать ее. Потом вывести из себя. Потом снова очаровать, так что она уже не понимала, был ли он змеем или змеей была она, а он был заклинателем.

Йо-йо вновь возвращалась прямо ему в руки.

Так что он плыл по волнам своего очарования и своей жестокости, причиняя людям боль, и находил себе новые увлечения, оставляя обломки прежних за бортом.

Джейн была одним из таких старых, брошенных увлечений. Ник отослал ее в Берлин, потому что устал от нее. Сначала она наслаждалась свободой, но потом испугалась, что он не захочет принять ее обратно. Она умоляла и упрашивала его. Она делала все, что только можно, чтобы привлечь его внимание.

А потом случилось Осло.

Ее отец погиб, Лора Жено погибла, и внезапно его чары перестали работать. Трамвай сошел с рельсов. Поезд остался без машиниста. Ошибки стали непростительными, и в конечном счете было уже невозможно закрыть глаза на повторную оплошность, а та же оплошность, допущенная в третий раз, повлекла за собой тяжкие последствия: жизнь Александры Мэйплкрофт прервалась, Эндрю был подписан смертный приговор. А потом это все чуть не привело к еще одной потерянной жизни, ее жизни, в ванной дома на ферме.

Это было невозможно объяснить, но Лора до сих пор любила его. Может быть, любила даже больше, чем раньше.

Ник оставил ее в живых — вот что она продолжала повторять себе, когда сходила с ума в тюремной камере. Он оставил в доме Паулу, чтобы охранять ее. Он планировал вернуться за ней. Чтобы забрать ее в их маленькую квартиру заветной мечты в Швейцарии — стране, у которой не было международного договора с Соединенными Штатами об экстрадиции.

И это давало ей какую-то безумную тень надежды.

Эндрю был мертв, и Джаспер отвернулся от нее. Лора продолжала глядеть в потолок своей камеры, и слезы текли по ее лицу, шея все еще пульсировала, синяки все еще заживали, живот с его ребенком внутри округлялся, и она все еще отчаянно любила его.

Клэйтон Морроу. Николас Харп. В бескрайнем океане ее горя — какая ей была разница?

Почему она была такой глупой?

Как она могла по-прежнему любить того, кто пытался ее уничтожить?

Пока она оставалась с ним (а она еще очень долго по собственной воле оставалась с ним, когда он уже катился по наклонной), они вместе боролись против системы, которая нанесла столь непоправимый вред Эндрю, Роберту Жено, Пауле Эванс, Уильяму Джонсону, Кларе Беллами и другим членам их внезапно сложившейся маленькой армии: системы домов помощи. Приюты. Неотложки. Интернаты. Лечебницы для душевнобольных. Грязь. Сотрудники, которым наплевать на пациентов. Санитары, которым только дай потуже затянуть ремни смирительных рубашек. Медсестры, которые делают вид, что их это не касается. Доктора, которые раздают таблетки направо и налево. Моча на полу. Экскременты на стенах. Запертые вместе, больные злобствуют, терзаются, кусаются и дерутся.

Но по-настоящему его воспламеняли не несправедливости окружающего мира, а яркие искры ярости. Новизна очередного дела. Возможность что-то уничтожить. Опасность игры. Угроза насилия. Обещание славы. Их имена в свете огней. Праведные деяния на устах школьников, которые будут изучать их на занятиях, посвященных великим преобразованиям.

«Пенни, никель, десятицентовик, четвертак, долларовая купюра…»

В конце концов, их деяния действительно стали достоянием общественности, но не в том виде, как обещал им Ник. В своих показаниях под присягой Джейн Квеллер рассказала весь их план, от его зарождения до бесславного конца. Тренировки. Пробные забеги. Зубрежка. Джейн забыла, кто первый высказал эту идею, но, как это всегда и случалось, план быстро разошелся от Ника ко всем остальным, как дикий пылающий огонь, который в конце концов поглотил все их жизни, до последней.

Но она не могла признаться в том, что первую искру зажгла она.

Упаковки с красителем.

Вот что должно было быть внутри пакета. Тогда они остановились именно на них. План в Осло был такой: унизить Мартина Квеллера перед всем миром, символически запятнав его кровью его жертв. Ячейка Паулы в Чикаго внедрила своего человека на завод-производитель. Ник передал упаковки Джейн, когда она прилетела в Осло.

Как только он ушел, Джейн выбросила их в мусорный ящик.

Все это началось с шутки — не с шутки Джейн, а с шутки Лоры Жено. Эндрю писал про нее в одном из своих закодированных писем:

«Бедная Лора сказала мне, что она предпочла бы найти в пакете пистолет, а не упаковки с красителем. У нее навязчивая фантазия о том, как она убивает отца из револьвера — точно такого же, каким ее муж убил их детей, — а потом направляет его на себя».

Никто, даже Эндрю, не знал, что Джейн восприняла шутку всерьез. Она купила револьвер у немецкого байкера в дешевом баре — том самом, куда послал ее Ник, когда она только приехала в Берлин. Том самом, где Джейн так испугалась, что ее пустят по кругу. Том самом, где она оставалась ровно час, потому что Ник сказал ей, что узнает, если она уйдет хотя бы на минуту позже.

Почти целую неделю Джейн оставляла пистолет на подоконнике своей съемной квартиры в надежде, что его украдут. Она решила не брать его в Осло, но потом все же взяла. Она решила оставить его в своем номере в отеле, но потом все же забрала его. И принесла его в коричневом бумажном пакете в женский туалет. И примотала пакет к бачку, как в той сцене из «Крестного отца». И села в первом ряду, смотрела, как ее отец проповедует со сцены, и молилась Богу, чтобы Лора Жено не воплотила в жизнь свою собственную фантазию.

И так же молилась, чтобы она это сделала.

Ника всегда привлекало все новое и волнующее. Предсказуемость утомляла его больше всего. Джейн ненавидела своего отца, но мотивировало ее нечто гораздо большее, чем жажда возмездия. Она отчаянно хотела привлечь внимание Ника, доказать ему, что она на его стороне. Она отчаянно надеялась, что жестокий шок, в который его повергнет ее помощь Лоре Жено в совершении убийства собственного отца, заставит его снова полюбить ее.

И это сработало. Но ненадолго.

Потом на Джейн навалилось чувство вины, и Ник отогнал его своими речами.

Джейн убедила себя, что это бы случилось и без пистолета.

Но потом она задумалась…

И это был стандартный сценарий их отношений на протяжении шести лет. Притяжение и отталкивание. Вихрь. Йо-йо. Американские горки. Она боготворила его. Она презирала его. Он был ее слабостью. Он был ее убийцей. Ее последним всем или ничем. Этой маленькой части нее, которую Ник всегда мог утянуть в пучину безумия, подходило множество названий.

Джейн могла отступиться только в одном случае — ради кого-то другого.

Сначала ради Эндрю, потом ради Андреа.

В этом была истинная причина, по которой она пришла сегодня в тюрьму: не наказать Ника, а оттолкнуть его. Запереть его навсегда, чтобы освободиться самой.

Она всегда верила, с убежденностью и страстностью, что единственный способ изменить этот мир — это его уничтожить.