Осень бедствий

Непоправимо поздно.





* * *


На пороге часовни стояли двое молодых людей. Обоих она знала, к обоим привыкла. Оба давно уже были среди их охраны... назовем вещи своими именами - сторожей. Конвоя...

Этих людей волновала не безопасность императорской семьи.

Их волновало, чтобы никто не сбежал, Анна это отчетливо понимала...

Обычно они были...

Нет.

Сейчас они были другими. Словно в них какая-то пружина сжалась. Словно...

- Пройдемте с нами, жом Петер.

Отец поднял брови.

- Что случилось? Обычно...

- Пройдемте, - повторил еще суше второй, тот, который постарше.

Более молодой, Анна даже знала - его зовут Дима, слышала в разговорах, посмотрел на нее - и отвел глаза.

Словно...

Словно ему было и стыдно, и больно, и сделать он ничего не мог...

Анна прикусила губу так, что ощутила во рту вкус собственной крови.

Неужели?

Неужели - конец!?

- Папенька, я боюсь...

Прильнуть к груди отца.

Она слабая, она хрупкая, она в слезах... и никто не замечает, что из-за пояса отца к ней в руку перекочевал парадный кортик. А там и исчез в складках платья.

Даже отец ничего не сказал. Видимо, растерялся.

А Анну словно какая-то сила вела.

Смерть?

Так хоть не овцой на бойне!

Ей нельзя умирать, нельзя...

Именно ей нельзя, но...

В доме они обнаружили всех родных, собранных в одной комнате. Анна прикусила губу.

Да, похоже...

Вот маман, недовольная - ее оторвали от вышивания. Вот Диди, вот Нини, Мими и Эсси. Растерянные, не верящие в худшее, и...

А вот и новые действующие лица.

Мужчина средних лет, с серым, невыразительным лицом, сидящий в кресле.

Полноватый, волосы острижены под горшок, усы щеточкой... лицо лавочника или аптекаря. Лицо совершенно обычного человека, по которому скользнешь взглядом - и не обратишь внимания.

Если бы не глаза.

Они у него светло-карие, и такие...


Анна не сразу подобрала определение.

Такие глаза бывают у человека, которому все равно - убивать или нет. Он будет копать землю и резать людей с одинаковым выражением лица, он не различает.

Он даже не чудовище...

Бывают монстры, а бывают...

Бездушные.

Страшная сказка, рассказанная на ночь.

Бездушный, да...

- Для чего вы побеспокоили нас, жом...

- Жом Хваткий. Можете называть меня так, - откликнулся мужчина из кресла, не выказывая желания встать даже из вежливости. Маменька кривилась от такого нарушения всех правил, но пока еще молчала. - Я прибыл сюда, жом Воронов, чтобы сообщить вам о принятом Союзом Освобождения решении.

- Решении?

- В отношении вашей судьбы, жом Воронов.

- Слушаю вас?

Голос отца не дрожал.

А вот Анна...

Анна украдкой оглядывалась, но выхода не видела.

Они все в одной комнате, двери заперты, рядом с ними стоят солдаты, вооруженные, и снаружи, наверняка, тоже.

Ах, было бы у нее оружие!

Анна ненавидела охоту, но здесь и сейчас, она бы выстрелила в любого, кто встанет между ней и свободой.

Раньше надо было думать, дуреха!

Не полагаться на отца, на мать, не ждать милости от подонков, а решать самой... неужели вся ее решимость осталась там, в Звенигороде?

Дура, дважды и трижды дура!

Мужчина встал из кресла, медленно прошелся по комнате. И Анна видела - он наслаждается своей властью. Он счастлив... от чего?!

Ответ она знала слишком хорошо. Только признаться себе боялась.

Мужчина достал лист бумаги, вгляделся.

- Союз Освобождения постановил, что жом Воронов и его семья виновны в преступлениях против народа Русины. Волей народа жом Воронов, а также все члены его семьи приговариваются к смертной казни через расстрел.

Петер медленно поднял руку ко рту...

- Но за что!? Мы же все отдали...

Мужчина оскалился.

- Так-таки все?! А кто ответит за тех людей, в смерти которых ты виновен? Кто?!

- Я.... Была война!

- тобой развязанная и тобой проигранная, ты, ничтожество...

Петер словно съеживался на глазах.

- Но... вы не можете! - подала голос Аделина. - Небеса вас покарают!

- Я бы тебя ..., - грубое слово заставило Анну поежиться - и отступить к стене. Потянуть за собой оказавшуюся рядом Нини. Хоть кого закрыть... - Да брезгую, ... и ...!

Аделина побелела, как мел.

- Мразь!

- Детей хотя бы пощадите! - умоляюще произнес Петер. - Это же дети!