Орден Сумрачной Вуали

Теперь я сама была ритуалом. Я была танцем. Я была схемой, каждой ниточкой и каждым всполохом энергии, каждой нотой заклинания и каждым щелчком внутри артефакта, вдруг показавшимся столь похожим на пульсирующее сердце колдовства.

Не Джеремия Барк исполняла ритуал. Ритуал сам исполнял ритуал.

Я была инструментом, импульсом, проводником чего-то большего. Это не были шаги, заученные мною в камере Гребня Проклятых, подсмотренные в бумагах Талвани. Эти шаги пришли откуда-то извне, и они были прекрасны.

Я стала рыбаком, тянущим сеть, сотканную из лунного сияния, полную пойманных звезд. Я слышала шепот полночной вселенной, подсказывающей, как быть. Мне чудилось, что я стою на предрассветном холме, и мимо меня летят белые лепестки цветов, подхваченные южным ветром.

Ita magnum aliquid nascitur. И так рождается нечто великое.

Вдохновение, которое всегда казалось мне эфемерным самообманом в поэмах классиков, унесло меня так далеко от реальности, что я с трудом вернулась в ощущение здесь-и-сейчас, когда рисунок схемы был успешно завершен.

Дрожа и мерцая, в центре зала пульсировало великолепное кружево, окружившее Тилваса Талвани, будто охранная система – бесценное сокровище. Я пропела финальную строчку заклинания, и мои пальцы перестали светиться.

Пригибаясь, чтобы не нарушить созданный узор, я проникла в центр кокона к спящему Талвани. Из-за мягкого переливчатого сияния вокруг по его лицу бродили тени, похожие на блики на поверхности подземных рек, по которым плывет одинокий лодочник с пустым фонарем. Я еще раз оглянулась на фигурку Белого Лиса, чуть светлеющую за кружевом схемы, и, выдохнув для смелости, резко сорвала с груди артефактора амулет двуглавого ворона.

– Еt domum tuam te exspectat! – возвестила я, приложив все силы, чтобы мой голос звучал уверенно. «Твой дом ждет тебя».

Тилвас продолжал спать.

Но его лицо побледнело, словно обратившись серым пергаментом. Из уголка рта потекла струйка крови, темные пятна, похожие на багряные розы, стали медленно проступать на тонкой тунике. Руки артефактора, сложенные на груди, задрожали, из груди донесся болезненный хрип, его выгнуло как одержимого, потом резко ударило обратно о каменный пол.

– Ну же! – крикнула я, в бессилии глядя на Тилваса. – Давай, пэйярту! Час пришел! Давай!

И вот это случилось.

Вся построенная мною схема вспыхнула еще ярче, чем прежде, и от фигурки Белого Лиса к Тилвасу протянулся будто перевитый канат сияющих белых нитей. Как и задумывалось, фигурка из склепа Льовезов вытягивала рёхха из аристократа, действуя как магнит. С замиранием сердца я смотрела за тем, как прозрачно-голубое облачко поднимается над Тилвасом и наконец, будто сдавшись, позволяет «канату» резко утянуть себя прочь.

Все подземелье вздрогнуло. Здание над нами ощутимо тряхнуло, на меня посыпалась каменная крошка, свечи потухли окончательно, и по подвалу разнесся едкий запах дыма от благовоний.

Но кружево схемы продолжало гореть. И в его пульсирующем свете я увидела, как тень от статуэтки пэйярту начинает расти в размерах. Она увеличивалась, пока не заняла всю стену, не стала больше потолка. Тень дернула хвостом, клацнула зубами, и тогда сама статуэтка вдруг

резко

открыла

глаза.





37

Прощание с ferkhen




Vale et memor sis mei.

«Прощай и помни обо мне».





Они сияли темно-оранжевым огнем, напоминающим лаву, еще более устрашающим, чем у Тилваса в моменты колдовства.

– Здравствуй, Джерри, – ощерился лис, поднимаясь на все четыре лапы и тоже, как и тень, увеличиваясь – до размеров крупного горного волка.

Голос пэйярту звучал как будто из-под земли. Он был низкий и раскатистый, очень древний, будто со мной говорили сами скалы и кедры, побережья и горы, ущелья и долины, составляющие Шэрхенмисту. Я вспомнила, как поразил меня голос паука оришейвы в монастыре Северного креста – но даже он по сравнению с голосом Белого Лиса был лишь тенью от тени.

– Здравствуй, пэйярту, – ответила я.

– Ты смогла вытащить меня из моего ferkhen.

Пэйярту медленно, хищно пошел по границе вокруг сияющей схемы. Мрамор, составлявший статуэтку, теперь казался текучей изменчивой субстанцией: то ли водой, то ли металлом, то ли самим временем, сгущенным до одного мгновения. Мне казалось, что если пэйярту дотронется до схемы, или меня, или Тилваса, то даже легчайшее прикосновение окажется сокрушительным, как падение многотонного храма.

Воздух трещал от переизбытка силы.

– Да, пэйярту. Я смогла, – твердо сказала я. – И я прошу тебя вернуться в Тилваса вновь.

– Зачем мне это? – Лис с притворным любопытством наклонил голову.


С такой же интонацией он мог бы сказать «мне это незачем».

– Затем, что на этот раз все получится – ровно так, как должно было быть изначально. Ты видел: артефакт работает, ритуал проведен по всем правилам. Ты больше не будешь разорван, твоя душа перестанет утекать сквозь трещины в медальоне. Ты объединишься с Тилвасом по-настоящему. Клянусь.

– Я не прошу гарантий, воровка. Я спрашиваю зачем.

Я почувствовала, как капелька холодного пота стекает у меня по виску.

Гурх. Я не так представляла наш разговор. Точнее, я знала, что лис спросит об этом. Но я думала, пэйярту будет больше похож на Тилваса, раз столько лет они были одним целым, пусть и сломанным… Я не ожидала увидеть настолько древнюю сущность. Глухую к жизни. К состраданию.

Глухую ко мне.

– Твой враг, горфус. Он тоже в человеке, о чем тебе должно быть известно. Ты ведь знаешь все, что знает Тилвас, верно?

Пэйярту медленно утвердительно кивнул и белой лапой потянулся к одной из ниточек схемы. Она задрожала при его приближении, зазвенела. Она бы неминуемо порвалась, но в последний момент лис лениво убрал лапу прочь, стабилизировав плетение.

– С помощью Тилваса ты сможешь избавиться от горфуса, остановить его, – продолжала с нажимом я. – Поквитаться с врагом, причинившим вред стольким людям и рёххам.

– Мне это неинтересно.

Мне показалось, что меня ударили под дых.

– Меня не интересует месть и дела горфуса, – скучающе повторил пэйярту. – Это он, Черный Волк, всегда хотел чего-то от меня. Ему нравятся боль и страдания других. Мне – нет. Если я буду в Тилвасе, мне придется бороться с горфусом. А мне этого не хочется. Зато, если я вновь буду свободным рёххом, я просто покину остров, и что будет твориться здесь, меня не касается.

– Хорошо. Предположим. Но Тилвас! Он умрет без тебя. Он погибает прямо сейчас. Ты шесть лет жил в нем. Неужели тебе не жаль его, Лис? Он был твоим домом.

– Он был моим ferkhen! – зарычав, перебил меня пэйярту.

Глаза рёхха полыхнули яростью.

– Он… он не хотел, – мой голос впервые за разговор дрогнул. Я понимала, как жалко звучат эти слова, но тихое отчаяние постепенно затапливало меня – соразмерно тому, как я слышала сзади затихающие хрипы умирающего во сне Талвани.

Лис зевнул, сел и почесался задней ногой.

Он играет. Он во что-то играет, чего-то ждет от меня… Но чего?

– В конце концов, ты ведь зачем-то вселился в Тилваса тогда, на острове Нчардирк? У тебя была веская причина, верно? – мой голос стал медленно обретать прежнюю уверенность. – Чего ты хотел, пэйярту? Скажи.

Лис навострил уши.

– Ты хотел познать жизнь человека, – прищурилась я, шагая к нему. – Ты хотел узнать, каково оно: жить в теле, как в тесном доме, из которого никак не выйдешь, и одновременно быть совершенно свободным – при условии, что тебе хватит смелости взять эту свободу. Быть таким маленьким по сравнению с миром – и одновременно почти всемогущим. Ошибаться и подниматься вновь. Поддаваться чувствам, мыслям, бросаться в жизнь, как в омут с головой, создавать себя и свой путь – самому… Видеть. Слышать. Обонять. Говорить. Трогать. Учиться сосуществовать с миллионами других таких, как ты. Ненавидеть. Любить. Бояться. Восторгаться. Смеяться и плакать. Ты хотел жить, Белый Лис. И ты все еще хочешь этого, раз сидишь здесь передо мной, а не сбежал в далекие кедровые рощи – ведь в нашем ритуале нет ничего, что держало бы тебя. Ты говоришь со мной, потому что это тебе интересно. Ты хочешь вернуться в Тилваса. Сам. Я зря тебя уговариваю, ведь ты и так вернешься в Талвани.

К концу монолога мой голос окреп.

Белый Лис ощерился.

– Какая самоуверенность, – почти выплюнул он, поднимаясь и отворачиваясь к выходу.

Мое сердце будто пробило стеклянной стрелой. Я ошиблась. Все кончено.

Но, поднявшись на первую из ступеней подвала – тени следовали за ним, как свита, – пэйярту вдруг остановился и обернулся.

– Впрочем, ты права. Я хочу вернуться в Тилваса Талвани. Но только при одном условии.

– Говори, Лис.

– Я хочу, чтобы ты дала ему то, что он ищет. От чего сама закрываешься. Не сразу. Не по принуждению. Но я хочу, чтобы ты зажгла свет.

– Я не знаю, о чем ты.

– Всё ты знаешь. В своих мыслях ты нередко называешь вас людьми, танцующими в темноте. Уставшими, спотыкающимися на каемке вечности. Людьми с дырами в груди, в которых нет ни любви, ни надежды, только долгая смерть, подкрадывающаяся из-за угла, людьми, обреченными на угасание, родившимися, чтобы исчезнуть, ничего не создав. Но я не для того становлюсь человеком, чтобы утонуть в темноте, Джеремия Барк. Либо однажды ты зажжешь для Тилваса свет, либо дай ему умереть прямо сейчас – потому что время неважно, если оно оканчивается темнотой.

– Нельзя зажечь свет для кого-то другого, Лис. Мы делаем этот выбор только для себя.

– Но можно показать, где находится свет. Зажечь свой фонарь и дождаться.

– Не факт, что другой на него пойдет.

– Тилвас уже шел.

– Я не понимаю.

Глаза пэйярту горели, как огромные костры на далеких холмах, что зажигают в но́чи приветствия мертвых. Лис сидел неподвижно, как статуя. Дым благовоний, заполнявший подвал, заставлял меня дышать медленно, осторожно. У меня слезились глаза, но я не знала от чего: от едкости горящего шалфея или оттого, что наш диалог, слишком смутный, слишком обскурный, заставлял мое сердце биться чаще.

– Я хочу дополнить историю Тилваса Талвани, которую ты знаешь, несколькими деталями, которые он опустил или исказил, – сказал лис. – Наши отношения были не такими простыми, как он рассказал вам с Мокки Бакоа.