Оправдание невиновных

* * *


Скверик возле следственного комитета был особенно хорош весной. Когда меж редких темных елей распушали свои бледно-розовые облака боярышник и неистребимая вишневая поросль. Еще лучше он был осенью, когда на бледном золоте кленов тяжко пламенели рябиновые кисти. Но и сейчас, на исходе зимы, когда на ветках не сохранилось ни единого листочка, когда всю рябину уже склевали неистребимые дрозды, когда даже еловая темная зелень, кажется, потускнела, даже сейчас обнесенный темным фигурным литьем скверик был хорош.

Даже холод не мешал думать. Хотя лучше бы мешал.

Арина перебрала уже всех, кто был хоть сколько-нибудь близок к Федяйкину — и что? И ничего.

Управляющего федяйкинской фабрички проверили еще тогда, во время первого следствия. Конфликтов с хозяином у него не имелось, финансовыми махинациями не занимался.

Кристина, у которой была, казалось бы, лучшая возможность для убийства отца, не справилась бы с этим чисто физически. Да и притвориться мачехой она не смогла бы, габариты не те.

Анна Гавриловна, хоть и соврала насчет египетского отдыха, тоже вряд ли при делах. Она, похоже, когда ее родственника убивали, личной жизнью была занята. Иначе бы не пришлось полтора месяца спустя в клинику обращаться.

Анна Михайловна?

Преданный Кристине Зайченко?

Анна Михайловна не стала бы подставлять племянницу. Зайченко обожает Кристину до звона в голове, но сомнительно, чтобы он был способен на убийство. Хлипковат.

Но главное: и Анну Гавриловну, и Анну Михайловну, и даже Зайченко узнала бы консьержка.

Кто же был тот парень в бейсболке, мелькнувший на записи камер наблюдения? Поддельная «Алиса» на балконе рядом с Федяйкиным — это ведь мог быть именно он, никому не известный визитер. Но кто — он?

Корявое письмецо, вложенное в самую первую папку — с материалами об убийстве священника — она помнила почти наизусть. Умирающий от туберкулеза староста Ферапонт писал Шубину: «Не убивал я батюшку, перед смертью клянусь — не убивал! Найдите злодея, очистите имя мое… Я молился много, думал, вспоминал… Когда со стоянки уходил… мне бы остаться, спасти, а я ушел… Парень какой-то заходил туда, вспомнил. Незнакомый, да не в том дело. На стоянке только свои машины были, кого я знаю, а парень чужой. Роста среднего, не худой, не толстый, куртка с капюшоном, лица не видать было. Так зачем он на стоянку заходил? Может, воришка автомобильный, а может, и нет».

Не худой, не толстый, среднего роста, вместо засветившейся у федяйкинского дома бейсболки — куртка с капюшоном. Это вполне мог быть тот же самый парень. И тот незапоминающийся посетитель с кинжалом — тоже.

Как ни крути, а та полубезумная идея насчет серийного убийцы, похоже, осталась единственной хоть сколько-нибудь рациональной (при всей свой безумности) версией. Именно это должен был иметь в виду Шубин, когда «признавался»: все — все! — эти убийства совершил я.

Правда, до сих пор нет ни единой мысли о том, как жертвы связаны. И хуже всего, что они могут быть вовсе не связаны. Битцевский маньяк выбирал жертв почти случайно, они просто оказались в плохое время в плохом месте.

Все, кто попал в список Шубина, убиты в разных местах и разными способами. Но если все они — жертвы одного и того же убийцы, что-то их объединять должно. Не тыканьем же в страницы телефонного справочника он их выбирает? Должно, должно быть еще что-то общее. Но как это «общее» вычислить? Правильно предположил Денис, они могли когда-то оказаться в одном и том же самолете, на одном киносеансе, в одной бане — и именно так стали объектами внимания этого невидимого охотника. Еще хуже то, что место, где он их «цепляет», может быть одно, а время — разное. Например, он стоит на каком-то перекрестке и отмечает тех, кто пересек улицу точно в полдень. Или в полночь. Или в тринадцать-тринадцать, к примеру.

Отмечает — и принимается выслеживать свою жертву. Похоже, его не слишком заводит само убийство, ему важнее именно выслеживание. Потому и способы убийства разные. Развлекается он так. Разнообразит свое хобби.

Кстати, почему все убитые — мужчины? У нашего «охотника» не поднимается рука на женщину? Или просто список Шубина — не полон? Мысль страшноватая, но увы, именно это может оказаться правдой.

Еще одно увы — повторная проверка обстоятельств федяйкинского убийства ни на шаг не приблизила ее к цели. То есть к этому невидимому убийце.

Что ж, отрицательный результат — тоже результат, вздохнула Арина, поднимаясь со скамейки. И тут же усмехнулась: не такой уж он и отрицательный, этот самый результат.

Пора было, собрав в кучу «федяйкинские» материалы, идти к Пахомову. Повиниться в самодеятельности, выложить перед ним добытые доказательства. В конце концов, факты свидетельствовали о невиновности Алисы вполне недвусмысленно. Исходя из несоответствия между записями с камер наблюдения и снимками Лилии Львовны, Алиса сидит ни за что. Точнее, «за чужого дядю».

Да, на этом этапе действительно нужно идти к начальству. Но — что будет дальше? Начальство проникнется идеей мировой справедливости и одобрит Аринину самодеятельность? И ходатайство подпишет — про возобновление старого дела по вновь открывшимся обстоятельствам? Чтобы подразделение получило неплановый втык от вышестоящего руководства? А уж если журналисты пронюхают… а они пронюхают, к гадалке не ходи.

Да и с идеей восстановления справедливости тоже как-то не очень вытанцовывается. Аргументы-то Пахомов, может, во внимание и примет. И оценить их весомость — тоже оценит. Вот только аргументы эти, ешкин кот, получены вне всяких процессуальных норм!

Тем более — а что аргументы? Вот если бы Арина вместо доказанной невиновности вдовы выложила на стол начальству готовое обвинение или хотя бы обоснованные подозрения против… против кого? Вот то-то же. Некого предъявить.

Арине вспомнилась фраза из какого-то фильма: «Никакие факты не способны поколебать устоявшееся мнение».

Но других вариантов, кроме доклада начальству, как ни крути, не было. Разве что еще немного поразмыслить над легализацией добытого.

Телефон в джинсовом кармане не только зазвонил, но и завибрировал, так что Арина едва не подпрыгнула посреди аллеи. Номер на экране высветился незнакомый. Впрочем, в этом при ее-то работе ничего необычного не было. Но раздавшийся в трубке голос… Да нет, не может быть, просто похож… Но звонил именно он. Эрик.

Арина посмотрела на плоскую черную коробочку, из которой журчал знакомый голос, почти с ненавистью. Что ему надо? Зачем? И вообще — какого черта?! Исчез и исчез, и слава богу, и век бы его не видеть, не слышать и не вспоминать.

И вот нате вам, здрасьте!

— Ты на меня, наверное, сердишься ужасно? — голос в трубке звучал нежно, даже умильно, лишь с легчайшим оттенком насмешливости, не то над самим собой, не то, скорее, над общей вселенской глупостью, в духе «чего только в жизни не бывает». Настоящий адвокатский голос, никакие присяжные не устоят. — Пропал внезапно, да? Такая дурацкая история, знаешь. Начальство меня в командировку внезапно отправило, думал, быстро обернусь, а вышло надолго. Да еще в суете телефон сперли. Пока книжку телефонную восстанавливал — чуть с ума не сошел. Твой номер вот только сейчас сумел отыскать.

Отмазка была, на Аринин взгляд, не то что хиленькая, а прямо таки издевательская. Телефон у него, понимаешь, сперли, номера он, понимаешь, не помнит. Угу. А когда после работы или возле дома поутру поджидал — ничего, никакой телефонный номер не был надобен? Да и телефонные номера следственного комитета — не сказать чтобы такой уж великий секрет. Или фамилию тоже внезапно забыл?

Первым движением было, разумеется, нажать отбой. И вовсе отключить телефон. И занести последний номер в черный список — немедленно, немедленно. Но рука, уже отводящая аппарат от уха, замерла. Как? Вот просто отключиться? И все? А чего тебе еще надобно, прошелестел в голове язвительный шепоток. Арина растерялась. Действительно — чего еще? Ну… ну хотя бы сказать: «Сволочь ты, Эрик!»

Глупо.

А что не глупо?! Он ведь меня за идиотку держит, если полагает, что я могу такие, с позволения сказать, отмазки проглотить!


А не глупо, вкрадчиво подсказал шепоток, сделать вид, что принимаешь предлагаемые правила игры. Ты-то сама знаешь, что не идиотка, так какая тебе разница, чего он там себе думает? Что тебе до Эриковых о тебе представлений? К тому же сделать вид, что ты проглотила фальшивую наживку, может быть не только не глупо, а очень даже умно. В прошлый раз господин помощник адвоката пытался тебя использовать. А сейчас что с ним такое — благородство проснулось? Духовное перерождение внезапно стряслось? Чувства взыграли? Соскучился и решил, что ты — женщина его мечты? Да ни в жизнь! Наверняка же понадобилось что-то, наверняка намеревается, заморочив тебе голову, опять тебя для чего-то использовать. Да разумеется! Ну так и используй на этот раз ты его. Неужели не интересно, зачем ты ему понадобилась?

Шепоток был прав.

Использовать или нет — это как получится, а вот одноразово информацию какую-нибудь полезную выудить — это, пожалуй, вполне возможно. Для начала стоило выяснить — осторожно, осторожно! — защиту по каким делам сейчас обеспечивает адвокатская контора, где Эрик трудится.

Увы, первым пришло в голову дело трехлетней давности, когда их подзащитного господина Транько посадили за убийство собственного начальника охраны. А с момента внезапного «признания» Шубина, господа адвокаты спят и видят, как бы это дело пересмотреть.

Пожалуй, это был единственный повод, по которому Эрик мог ей позвонить. Разве что у его адвокатской конторы еще какие-то интересы появились. В смысле у Арины в производстве появились еще какие-то дела, к которым имеет отношение Эрикова контора. Но какие? Нарушение строительной техники безопасности, повлекшее несовместимые с жизнью травмы одного из рабочих? Нет, нет и нет.

Значит, в центре Эрикова внимания по-прежнему — дело Транько.

— Перезвони мне через двадцать минут, ладно? — промурлыкала Арина в трубку как можно нежнее. — Тут кое-что срочное, неважно, в общем, я сейчас не могу говорить. Через двадцать минут, хорошо? — и она отключилась.

Почти бегом проскочила дежурных на входе в здание комитета и взлетела вверх по лестнице.

О деле Транько Арина знала куда больше Эрика, так что вряд ли он пригодится в качестве источника информации. Скорее уж — потенциальная угроза. Потому что Транько был мерзавцем, подонком, заказчиком как минимум одного убийства (а скорее полудюжины), хотя именно Ведекина, своего начальника охраны он не убивал. Ах, если бы Морозов просто поработал кукловодом и добился, чтобы, как у классика, «один гад сожрал другую гадину», если бы он действовал из-за кулис — Арине было бы куда как легче. Но принять, что Александр Михайлович, которого она считала чуть не идеальным «рыцарем без страха и упрека», что он собственноручно… Додумывать было страшно. Она и не додумывала. Но… Александр Михайлович, господи боже мой! У Арины в голове не укладывалось: ведь он же очень, очень хороший человек! И он же… Чем же он лучше своих жертв?

И лишь совсем недавно пришла какая-то странная ясность. Когда Майка рассказала, что к ней приставала странная бабка — мать Кащеева — Арина почувствовала вдруг, что готова проклятую старуху ликвидировать любыми способами. И если других вариантов не останется — собственноручно. И ужас перед действиями Халыча поблек. Словно, отодвинувшись от картины, на которой, уткнувшись носом, видела только беспорядочную и неприятную мешанину цветных пятен, она вдруг увидела полотно целиком. Полотно не стало прекрасным, оно не стало даже приятным, но оно стало… цельным. Как будто резкость навели. Хорошо ли это, правильно ли это, что хороший человек замарал руки убийством? Да ничего хорошего, разумеется! Но мир после этого однозначно стал чище. И хороший человек — это было самое неожиданное чувство — не превратился внезапно в злодея. А уж снятся ли после этого Морозову кошмары — не ее это, Арины, забота.

Вот попытки Баклушина устроить громкое разоблачение «легендарного» Морозова и создать себе таким образом карьерный трамплин — это да, это ее заботило. Сейчас, полгода спустя после бегства Халыча, она понимала: вряд ли у Борьки действительно были против него сколько-нибудь весомые улики. Все-таки тот — зубр следствия и ничего серьезного за собой оставить не мог. Догадываться-то Борька о чем-то мог, а все прочее — его аппаратные игры. Но на одной болтовне дела не построишь.

И те козыри, которые он пытался использовать изначально, с тех пор, весьма вероятно, уже успели… испариться. Да, Морозову пришлось тогда бежать. Но друзья-то у него наверняка остались! Не одна же Арина ощутила, хотя и после мучительных сомнений, готовность сделать все, что сумеет — лишь бы Халыча спасти. Да и, в конце-то концов, кто-то же тогда предупредил его об опасности! Сам Александр Михайлович почему-то считал, что сигнал тревоги прислала Арина. Но если кто-то подал сигнал опасности, значит, у него действительно есть друзья готовые помочь! Пусть не в открытую, пусть анонимно, но ведь «тихая» помощь нередко оказывается куда более действенной.

Тихая…

Черт!

Запись! Пусть там и нет, как у Шубина, «я совершил эти убийства», но смысл — практически однозначный. Как ни крути, а запись — это улика. Улика против Халыча.

Телефонный звонок заставил ее вздрогнуть. Черт! Эрик!

— Я же просила через двадцать минут, — капризно протянула Арина в трубку. — А прошло всего семнадцать.

— Прости, не мог дождаться. Но меня радует, что не только я считаю мгновения…

Кретин! Слащавый и фальшивый, как сахарин! Как он мог ей нравиться?!

Голос в трубке все еще бубнил что-то ласково-бессмысленное. Вставляя время от времени универсальные «м-м» и «угу», не отрывая телефона от уха, Арина шагнула к компьютеру, подвигала мышкой, неловко потыкала в клавиатуру — залезла в «облако», где хранилась компрометирующая запись. Удалять ее было жаль до озноба — вдруг она никогда больше не услышит морозовского голоса! Но хранить… нет, довольно. Что бы там ни говорили о надежности «облачных» хранилищ, на каждый замок может найтись свой ключ. И плеер — да, его память тоже нужно почистить. Мало ли в чьи руки может попасть эта безобидная «игрушка».

Потому что она вдруг поняла, почему Эрик позвонил именно сейчас, когда с момента смерти Шубина прошло почти полгода. Раз позвонил, значит, с помощью баклушинских манипуляций шансы на пересмотр дела Транько поднять не удалось. Ну да, наверняка! Какие еще могут быть варианты? Значит, надежды на Баклушина у Эрика больше нет… и значит, дело против Халыча… развалилось? Разваливается?

Точно. Паззл сложился.

Мысль, что Халычу ничего больше не угрожает — ну или по меньшей мере к тому все идет — эта мысль ошеломила Арину даже сильнее, чем когдатошнее его признание. Ах, Эрик, ты и не знаешь… Да что там, тебе и в голову не придет, насколько полезным оказался твой звонок! И уж тем более тебе никогда не догадаться — почему.

Она еще что-то отвечала на нежные заигрывания сладкого голоса в трубке, даже, кажется, согласилась встретиться, моментально выбросив это из памяти. А, пустое! Даже если она и забудет, господин помощник адвоката наверняка проявит нужную настойчивость. Пусть его!

Главное она от него уже узнала: Баклушинское «дело» против Морозова либо уже развалилось, либо близко к тому. За одно это Эрику можно было сказать спасибо.

К тому же этот звонок навел ее на еще одну идею. Может, не столь ошеломительную, но, возможно, еще более перспективную.

Однако, это ведь и впрямь неплохая мысль, подумала Арина, убирая телефон в карман. Эрик… да нет, черт с ним, с Эриком. Но ведь и в самом деле: в мире зачем-то существуют адвокаты!

Адвокаты!

Больше адвокатов — хороших и разных!

Адвокат осужденной за убийство мужа Алисы Федяйкиной, тот, что столь эффектно «выкрал» ее пару недель назад, отрекомендовался Робертом Моисеевичем. А фамилия… Почему Арина не обратила внимания на фамилию? Не расслышала? Да, пожалуй, так: визитку свою вручить он все-таки удосужился. Вот только где эта визитка? Арина пошарила по всем, в том числе сумочным, карманам, перелопатила громоздящиеся на столе бумажные терриконы, даже в ящики стола заглянула — может, раздраженная общением с Бибикой, бросила картонный прямоугольничек куда попало?

Визитки не было нигде. Неужели выбросила? Вот балда-то. И как теперь этого кадра искать?

Ну-ка, Арина, рявкнул внутренний голос, переключившись с нежного шепота на зычный командный тон, хватит ныть. Включи мозг: искать — твоя работа, ну так и представь, что господин адвокат нужен тебе по какому-нибудь делу. Как, собственно, и есть. Если подумать.

Это ведь должен быть тот же кадр, что представлял Алисины интересы в ходе следствия и судебного процесса? Скорее всего. А где-то в материалах должны быть координаты господина как-его-там, который осуществлял защиту федяйкинской вдовы. В деле он себя показал очень впечатляюще — толковый, сообразительный, бился аки лев…

Да, точно. Именно он и осуществлял. Роберт Моисеевич Львов. И фамилия вполне подходящая.

Вот только с этим ли персонажем она разговаривала? Может, в машине был вообще кто-то другой? Остановись, Арина, не усложняй, насмешливо скомандовал внутренний голос, что за конспирология, так и до паранойи недалеко. Ничего я не усложняю, фыркнула она. Просто… Откуда мне знать, что кадр, столь экстравагантно обеспечивший себе возможность поговорить, именно Львов? На лбу-то у него не написано, что он Роберт Моисеевич.

Впрочем, после недолгих поисков в мировой паутине сомнения рассеялись: давешний Аринин собеседник был именно адвокатом Львовым — или как минимум точным его двойником. Но двойник — это, пожалуй, уже чересчур конспирологично, внутренний голос прав. Значит, Львов Роберт Моисеевич.

Ей стало смешно. Она, следователь, собирается сама наводить мосты с адвокатом? Ах, Роберт Моисеевич, у меня тут случайно рояль в кустах обнаружился, в смысле информация появилась, вносящая серьезные сомнения в виновности вашей уважаемой клиентки. Не интересуетесь?

Ну да, вполне возможно, что разговором в машине он преследовал какие-то собственные цели, и что его убежденность в Алисиной невиновности — не более чем игра… Может быть, может быть. Но попробовать-то можно?