Оправдание невиновных

— Между тем временем, как тут шумные компании гуляли, и как тихо стало — ничего не припоминается?

— Ну… я ж не знаю, что тут когда было. Но… да, пожалуй. Один случай и правда помню. Не знаю даже, почему. Чистый пустяк. Но вы сказали, что с мальчиком что-то произошло, вот и вспомнилось.

Арина почувствовала себя собакой, взявшей след, даже как будто шерсть на загривке поднялась. Но спросила она почти спокойно, как бы нехотя, чтоб не спугнуть удачу:

— Что за случай?

— Да так, говорю же, ерунда, вряд ли это имеет отношение к чему-то. Но раз уж вы спрашиваете, расскажу. Тут ведь когда гуляли — ну девки, бывало, вопили, мужики орали. И все больше вечером. А тогда ребенок закричал. И днем это было. Странно, понимаете? Не тот дом, чтоб там дети бывали.

— Ребенок?

— Да вроде. Детский крик. Но не то чтобы нехороший, а… не знаю, как объяснить. Дети часто кричат. И не потому что что-то произошло, а во время игры или вообще просто так. Я тогда и не встревожилась.

— А потом?

Дама равнодушно пожала плечами:

— Не знаю. Я сразу домой уехала, так что больше ничего. И знаете, по-моему, именно после этого случая больше никакого шума я отсюда не слышала. Хотя и не уверена, но вроде бы так.

— Вы про это еще кому-нибудь рассказывали?

— Зачем? — удивилась госпожа Лещенко.

— Ну то есть никто не приходил, ни о чем вас не расспрашивал? — уточнила Арина, хотя уже поняла, что и Скачко, и его оперативное сопровождение эту свидетельницу пропустили.

— Может, кто и приходил, — столь же равнодушно предположила дама, — но меня же тут не было. Так что нет, ни с кем я не разговаривала. Да я и вовсе не знала, что… говорите, с мальчиком несчастье случилось? Какой ужас! — вопреки словам, в голосе Елизаветы Григорьевны не слышалось ни тени волнения. Что ей какие-то посторонние мальчики! Тем более — три года назад.

— В тот день, когда вы слышали детский крик, никого не видели? Ну возле дома?

Думала Елизавета Григорьевна долго. Даже глаза прикрыла — вспоминала. И медленно, не размыкая ресниц, проговорила:

— Тоже снег был. И уже весенний. Женщина была… с мальчиком. Мальчик не хотел идти.

— А потом? Когда женщина в дом зашла?

— Потом… я не знаю, у меня тут дела были, ну краны, трубы, вещи кое-какие разобрать, я в доме возилась и уже уезжать собралась, мужчина пришел.

— Описать сможете?

— Что вы! Я и видела-то его мельком.

— Ну хоть самое-самое. Высокий, низкий, толстый, худой, в чем-то ярком или наоборот.

— Обычный. Не толстый. В чем-то темном… — она вдруг поглядела на соседний дом — пристально, прищурясь. — Какая высота у этой двери?

— Мне впритык пройти, — сообщил внимательно слушавший Денис.

— Значит, тот был примерно вашего роста.

Кащеев, подумала Арина. Все сходится. Но все-таки спросила:

— А детский крик вы слышали до того или после?

— После, — без паузы сообщила Лещенко. — Я когда этого мужчину увидела, еще сумку в багажник ставила. А ребенок кричал, когда я уже в машину садилась, так что это точно после того, как мужчина пришел.

После, мысленно повторила Арина. Черт, но это же все меняет!

Почему, почему эту Лещенко тогда не опросили?! Хотя — понятно почему, потому что в доме не застали. Если следователь землю носом не роет, то и опера особо стараться не станут. Хуже другое. Без привязки к времени показания госпожи Лещенко не стоят и той бумаги, на которой они могут быть записаны.

— Когда это все было? — попросила Арина умоляющим голосом. — Елизавета Григорьевна, попытайтесь вспомнить! Это очень важно. Очень!

Пожав плечами, дама принялась копаться в пухлой записной книжке, время от времени сверяясь со смартфоном и бормоча что-то невнятное о каких-то днях рождения, деловых встречах, счетах ЖКХ и прочих календарных «вехах». Минут через пять она смогла наконец определить дату, когда слышала из соседского дома детский крик.

Бинго!

Арина готова была расцеловать неожиданную свидетельницу, но ту, безразличную ко всему, кроме собственных дел, интересовало лишь, можно ли уже ей отправиться по этим самым делам.

Искренне поблагодарив за помощь и записав все контактные телефоны госпожи Лещенко — Денис терпеливо дожидался в сторонке — Арина в изнеможении уселась прямо в жесткий, порядком уже осевший, слежавшийся, но вполне чистый сугроб. Черт с ним, с этим чертовым домом, осмотреть его она еще успеет — стоял он три года, постоит и еще чуть-чуть, авось не сгорит — а сейчас куда важнее попробовать рассортировать и разложить всю собранную информацию.

Детский крик мог означать лишь одно: когда Кащеев явился сюда в поисках загулявшей супруги, маленький Витя был еще жив. И, значит, трагическая история, которую Серафим Федорович излагал в студии — а до того, вероятно, следователю, чтоб его, Скачко — значит, весь этот рассказ есть сплошное вранье. Ну… почти сплошное. На три четверти примерно…






* * *


Мотоцикл, лихо развернувшись почти на месте, умчался. И только тут Арина заметила сидевшую на дворовых качелях Майку.

Крошечная фигурка в ярко-синей курточке была как кусочек неба среди серых, неаккуратных, уже подгрызенных близкой весной сугробов. У Арины даже защемило сердце.

— Ты чего тут? — она присела на соседнюю качелину.

— Это кто был? — требовательно спросила племяшка вместо ответа.

— Знакомый. Неважно. Чего сидишь-то? Меня дожидаешься?

— Угу.

— Так почему не позвонила?

Племяшка пожала плечами:

— Ага, я позвоню, а ты какого-нибудь злодея допрашиваешь. Или свидетеля пугливого. Нельзя мешать.

— А если бы я до ночи на работе торчала? Так и сидела бы тут? — Арина укоризненно покачала головой.

Майка посмотрела на Арину так, словно была на двадцать лет ее старше, а не наоборот:

— Я же дежурным вашим позвонила, спросила, на месте ли еще следователь Арина Марковна Вершина. Они сказали, что ушла двадцать минут назад. Вот я и решила тут подождать.

Ну Пилипенко, ну он у меня получит, чуть не рассердилась Арина, но вовремя вспомнила, что сержант Пилипенко остался в Питере. Просто один из здешних дежурных очень его напоминал: плотный, белобрысый, краснощекий, хитроглазый. Ах да, Карпенко, даже фамилия похожая! Он ли проболтался или еще кто, теперь и не узнаешь. Информация о местонахождении следователя не так чтобы великий секрет, но распространять ее вот так, неизвестно кому, по телефону — не дело. Надо будет дежурным напомнить о мерах безопасности. Или Еве сказать, чтоб напомнила, у нее лучше получится. Но сердилась она, конечно, не столько на откровенность дежурного, сколько на себя саму. Что, если бы, забежав после беседы с Лещенко ненадолго в следственный комитет, она бы поехала с Денисом, который звал «в одно хорошее место»? Майка бы тут в сосульку превратилась!

Кстати, о безопасности:

— И бабушка тебя вот так вот отпустила? Вечер скоро.

— Елизавете Владимировне я сказала, что погуляю, она только велела из двора не уходить, чтоб в окно видно было. Арин, я все знаю, весь интернет увешан предупреждениями о том, что педофилы за каждым углом. Откуда они повылезали? Раньше ведь не было? И в книжках, и в кино, нормально дети и гуляли без присмотра, и даже в лес ходили, и с чужими взрослыми разговаривали.

— Время другое было, — вздохнула Арина. — Ладно, проехали. Что-то еще случилось? Чем я могу помочь? С судьихой этой побеседовать, ну мамашей той девочки?

— Да там все уже закончилось, — Майка махнула рукой, — по-моему, она сама домашнюю разборку устроила. И Милке, и бабке ее ненормальной, в смысле своей матери. Потому что Милка притихла. Подгавкивает, конечно, но это фигня.

— А что не фигня?

— Не знаю, — племяшка оттолкнулась ногой от серого слежавшегося снега, качели противно скрипнули. — Тетка какая-то сегодня ко мне около школы подошла.

— Что за тетка? — вскинулась встревоженная Арина.

— Да не бойся, она не пыталась меня куда-то утащить или еще что. Тетка как тетка. Такая, довольно пожилая. Может, бабка, а не тетка. Но она сперва меня разглядывала, а после сказала… сейчас… Передай, говорит, своей мамаше, чтобы за своим ребенком лучше присматривала, а не к чужим цеплялась. Я так думаю, это она про тебя.

Тетка, которая, быть может, и бабка. Чтоб за своим ребенком лучше присматривала?

Кащеиха? Точно, она, больше некому!

Да как она смеет! Угрожать вздумала?! Должно быть, Арина сказала это вслух, потому что Майка замотала вдруг головой.

— Она не угрожала, она очень спокойно разговаривала, только вроде как сквозь зубы, будто ей противно на меня смотреть. Она… черт, я не знаю, как это… она воспитывала, что ли… Сказала, что тебе дома надо сидеть, щи варить, а не важность на себя напускать. Смотрела на меня так, словно я таракан какой-то. Ну почти как Милкина бабка, только та орет, а эта нет.

— Ладно, заяц, не расстраивайся.

Майка как будто удивилась:

— Ты чего, Арин? Я не расстраиваюсь, чего расстраиваться-то? Просто я подумала, что тебе нужно знать. Потому и рассказала.

— Правильно сделала. Есть у меня одна такая… свидетельница. Но как она тебя выследила, ума не приложу.

— Тоже мне фокус-покус! Ты меня по утрам в школу провожаешь? Ну не каждый день, но все-таки.

— Точно. Вот же дрянь! Май, давай я тебя еще и после школы встречать буду? Ну… пока эта тетка в чувство не придет. Или лучше пусть Федька?

— Не, не надо. Папа занят, ты тоже. Я же в первую смену, мы рано заканчиваем. И чтоб ты уж совсем не беспокоилась, пусть лучше меня Никита провожает, он давно предлагает.

— Никита? Это не тот ли юноша в оранжевой куртке, что так резво с Милой воевал?

Майка засмеялась: