Опоздавшие

В доме Герта провела четыре года; она не пыталась заменить детям мать, но стала частью их жизни, что Сара смогла оценить лишь гораздо позже.

Момент наибольшей доверительности в отношениях с тетушкой возник вскоре после ее приезда. В тот весенний день Сару отпустили с уроков, потому что у нее разболелся живот. Она перешла через мост, и тут появилось странное ощущение – как будто в панталоны залетела муха. Нырнув в кусты, Сара задрала юбку, чтоб отыскать причину беспокойства, и с ужасом увидела струйку крови на внутренней стороне ляжки. Листьями с куста отерла кровь. И решила, что умирает. Бедный отец, он потерял сына, потом жену и новорожденного ребенка, а теперь вот лишится еще и старшей дочери, в которой не чает души. Как ему такое пережить? Весь остаток пути Сара приволакивала ногу, но не потому что та отказала, просто на ней было сосредоточено всё внимание – не кровоточит ли снова? Сара содрогнулась, представив кровавые следы на белой ажурной юбке. К дому она подошла с черного хода и, ковыляя вдоль ограды, на веранде увидела тетю Герту, которая, сидя за плетеным столом, копалась в сумке для рукоделия.

Заметив Сару, тетушка вскочила и встревоженно спросила:

– Что случилось?

Видимо, юбка погибла безвозвратно. Сара опустила взгляд и облегченно выдохнула, увидев, что одежда ее в порядке. А вот язык не слушался. Да она и не знала, что сказать. Сара заплакала, и тогда тетя Герта, забрав портфель из ее безвольной руки, усадила ее рядом с собой на плетеный диванчик. Она гладила Сару по головке, как делала мама, и приговаривала:

– Ну-ну-ну… ничего страшного…

Сара зарыдала, ибо хуже быть не могло. Наконец она выдавила:

– Там идет кровь…

– Бедный мой ребенок!

Не дав договорить, тетя Герта зашептала ей на ухо, и под потоком утешительных слов – «в порядке вещей… здоровый организм… становишься девушкой» – Сара успокоилась, однако и смутилась. Потом она пришла в себя настолько, что смогла войти в дом, где поздоровалась с миссис Симпсон, к ужину чистившей картофель, и следом за тетушкой одолеть два лестничных марша до ее комнаты. Из битком набитого, а потому неподатливого нижнего ящика комода тетя Герта достала коробку с вязаными салфетками и английскими булавками.

Вечером Сара заволновалась, увидев покраснение на ляжке (ох уж эти листья сумаха!), но тетушка протерла ожог каламиновым лосьоном и сделала компресс из крестовника. Недомогание продлилось несколько дней, однако Герта, слава богу, никому и словом не обмолвилась о своем участии.





* * *


Тетушка оставалась в доме, пока Саре не исполнилось шестнадцать и она не стала достаточно взрослой, чтобы самой заботиться о младших. И вот одним утром отец отвез Герту к поезду до Нью-Йорка, где ее встретит вирджинская сестра мужа кузины, нуждающаяся в компаньонке. Был май, на гравийной дорожке перед домом Сара прощалась с тетушкой, пока отец пристраивал баул и саквояжи на задке повозки. Помахав рукой вслед экипажу, Сара почувствовала громадное облегчение. Обернувшись, она посмотрела на дом, в открытых окнах которого полоскались занавески. Казалось, он тоже вздохнул свободнее. Сара устыдилась своей радости от того, что тетушка уехала. Лишь через много лет она поймет всю значимость дара, который тетя Герта преподнесла ей и ее семье.





10

Сара




Веллингтон, Коннектикут

Декабрь, 1908



Иногда Сара опасалась, что закончит, как ее тетушка. Ей исполнился двадцать один год, некоторые ее подруги уже вышли замуж. Порой отец шутил – мол, он хотел бы, чтоб его дочки остались вековухами. Всякий раз Сара пугалась. Когда отец состарится, забота о нем ляжет на плечи старшей дочери, и она тревожилась, что вот так, иносказательно, ей о том сообщают.

Сестра Рейчел, не обремененная подобной тревогой, поддерживала модное веяние о необязательности замужества вообще. В отличие от большинства девушек, говорила она, нам нет необходимости выходить замуж, поскольку основанная дедом фабрика скобяных изделий – крупнейшее городское предприятие, что избавляет нас от необходимости искать себе мужей ради пропитания.

Сара не нуждалась в деньгах, но хотела счастья и потому, конечно, мечтала о замужестве по любви.





* * *


Эдмунда она знала с детства. Они не были товарищами по играм, но в таком маленьком городке все друг с другом знакомы. Их семьи вместе выезжали на пикники в городской роще, в День поминовения по Мэйн-стрит вышагивали на кладбище и украшали флажками солдатские могилы, а также посещали церковные собрания, на которых слушали лекторов, ради светоча просвещения проделавших долгий путь.

Эдмунд всегда ей нравился. Этот спокойный парень предпочитал, чтоб за него говорили не слова, а поступки. Однажды он, еще подросток, в составе поисковой партии всю ночь провел в лесу, разыскивая мальчонку, отбившегося от цыганского табора. Именно Эдмунд и нашел его, дрожащего от холода, в дупле дерева.

«Я не герой, я просто зоркий» – эти скромные слова стали заголовком заметки, вместе с фото Эдмунда помещенной на первой странице «Веллингтон рекорд». Фотографию Сара вырезала и вклеила в свой дневник.

Эдмунд был немного старше нее. В Йельском университете он учился целых семь лет и окончил юридический факультет первым на курсе, о чем вновь сообщила «Веллингтон рекорд».

Говорили, он совершает образовательный тур по Европе, поэтому Сара удивилась, увидев его на рождественском представлении в пользу подкидышей, которое давали в церковном подвале. Эдмунд сидел в ряду перед ней. Сара громко заговорила с братом, надеясь, что Эдмунд обернется. Так и вышло. Эдмунд обернулся и настоял, чтобы они с Сарой (какое счастье, что на ней было новое желтое платье, которое миссис Гауптмер успела-таки закончить) поменялись местами, дабы ничто не перекрывало ей обзор сцены. Сара пересела к его кузине Милли, вознамерившейся поболтать, но ушла от разговора с ней, притворившись, будто изучает программку, ибо ей было интереснее знать, о чем беседуют Эдмунд и Бонно. Говорили они об учебе – через год брат оканчивал школу и, как большинство его одноклассников, собирался поступать в Йельский университет.

Слушая их, Сара вообразила вполне возможную картину: Бонно стал Эдмунду шурином, болтают за завтраком. Наверное, Эдмунд захочет, чтоб после свадьбы она оставила Холлингвуд и переехала к его семье на Вайн-стрит. Или он построит собственный дом? В прошлом году умер его отец, и Эдмунд принял должность в фирме «Сквайр, Боггс и Портер» (Портер – это его отец). Скорее всего, год-другой он будет набираться опыта и лишь потом прикинет траты на постройку дома.

На сцене чередовались живые картины о событии в яслях – ежегодное выражение сиротской благодарности за щедрость паствы, но Сара не могла на них сосредоточиться, чувствуя взгляд Эдмунда на своих волосах, забранных в высокую прическу. Не удержавшись, рукой в перчатке она коснулась затылка, проверяя, на месте ли гребни. Удачно, что сегодня она воспользовалась своими самыми красивыми гребнями с бархатной окантовкой.


Обычно после благодарственных речей Сара угощалась сластями, разложенными на бумажных кружевных салфетках, – даром оргкомитета, но сейчас, желая впечатлить Эдмунда своим поведением дамы, умеющей себя ограничить, воздержалась даже от печенья кухарки из дома миссис Хейзелден.

Сару приятно взволновало, что Эдмунд общался только с ней. Он рассказывал об окутанном туманом Лондонском мосте и короле Эдварде VII, которого мельком видел в карете. Они говорили о новом центе, на котором Авраам Линкольн заменил Свободу в индейском головном уборе. Интересно, примет ли его игральный автомат, сказала Сара и поведала о десятидолларовой купюре, которую обнаружила в только что купленных туфлях. Она зашла к аптекарю, и тот, изучив десятку под микроскопом, подтвердил ее подлинность. Половину суммы Сара отдала на устройство нынешнего мероприятия.

Когда беседа увяла, Эдмунд принес Саре чашку пунша, которую она позволила вновь наполнить лишь один раз, скромно отказавшись от дальнейшего повторения.

– Ты будешь на балу у Редфилдов? – спросил Эдмунд, и Сара была счастлива, что может ответить «да».

Впервые за двадцать один год ее жизни отец позволит ей пойти на ежегодный маскарад. Старомодный батюшка полагал, что юным веллингтонским девам чересчур опасно посещать увеселение, на которое съезжаются иногородние гости, включая иностранцев, о ком неизвестно ничего, кроме национальности, да и ту можно скрыть под маской.

Но теперь она совершеннолетняя!

– Кем ты нарядишься? – поинтересовался Эдмунд. Сам он намеревался предстать Дракулой. Сара слышала, что это самый популярный мужской маскарадный костюм, поскольку для его создания требовалось лишь поднять воротник пиджака.

Она предполагала явиться индианкой из племени апачей, но теперь решила поискать образ завлекательнее. Может, Клеопатра? В бабушкином сундуке что-нибудь этакое найдется.





* * *


И вот через неделю в заурядной гостиной, с помощью шелковых обоев и подвесных лампионов превращенной в роскошный бальный зал, красногубая Клеопатра в расшитом стеклярусом платье, тюрбане и золоченой полумаске, придавшей ей смелости, известила Дракулу, что во имя христианского милосердия намерена посвятить 1909 год трудам по улучшению жизни несчастных обитателей Нью-Йорка.





11

Брайди




Бэттери-плейс, Нью-Йорк

Осень, 1908



К счастью, созревание телесного плода совпало с наступлением холодов, которые в здешних краях пришли раньше, чем дома. Брайди укутывалась во всё теплое, свое и Тома. Ей было плевать, что выглядит она кулемой. Чтобы сохранить работу, требовалось скрыть свое деликатное состояние, заявлявшее о себе отнюдь не деликатно.

Срок приближался к шести месяцам. Об этом знала только Мэри. От других соседок по спальне Брайди таилась. Слава богу, просторная ночная сорочка служила надежным прикрытием, когда среди ночи Брайди соскакивала с кровати, разбуженная ощущением, что чья-то лапа сдавила мочевой пузырь.

Мэри уступила ей свое место номер «4» на краю кровати, и теперь не надо было перелезать через спящих товарок.

– Чаем обпиваюсь, – соврала Брайди в ответ на недовольство Милдред – мол, каждую ночь ее будит скрип половиц.

После этого Брайди приметила скрипучие половицы и старалась на них не наступать. Пока что никто ничего не заподозрил, но она с тревогой думала, что рано или поздно всё станет ясно даже девственницам. Завязки ее фартука уже едва сходились.

Мэри помогала ей в попытках избавиться от ребенка. Скинувшись, они накупили снадобий от женских затруднений, которые на рынке Перл-стрит продавал лоточник, соседствовавший с торговцем рыбой. Одна за другой в ход пошли травы, рекомендованные брошюрами, – мята блошиная, корень петрушки, имбирь, ромашка. Ничто не сработало, и Брайди сочла это божьим знаком, что их с Томом дитя должно появиться на свет. Но Мэри, уже взявшая разгон, приготовила отвар из живицы, которая, по слухам, почти всегда помогала.

Однако Брайди оттолкнула дымящуюся кружку, которую подруга тайком принесла в их убежище – чулан под лестницей, что вела на крышу. Хватило одного только запаха зловонного питья, чтобы она опрометью выскочила на залитую гудроном кровлю, где ее тотчас вырвало. Отерев платком рот, Брайди выпрямилась и, облокотившись на кирпичный парапет, посмотрела на раскинувшийся внизу город, где суждено родиться ее ребенку.

Да, ее ждет масса тягот, о многих из них она даже не догадывается. Но зато ее ребенок будет американцем, имеющим право на всё, что предлагает Новый Свет.

Брайди помолилась Богоматери, прося у нее сил. И пусть Господь будет милостив к ней и ее ребенку.





* * *


Однажды утром миссис Бойл, вознеся благодарственную молитву, подошла к Брайди и сказала, что ее хочет видеть Старшая сестра. У Брайди перехватило горло, она едва не подавилась хлебом с маслом.

Старшую сестру, настоятельницу миссии, Брайди видела только издали – силуэтом в конце коридора или темным контуром в ряду голов на передней скамье, загораживающих священника.

Она безропотно сложила салфетку и встала, но миссис Бойл ее удержала, взяв за плечо.

– Не сейчас, дорогуша. Перед ужином.