Опасные соседи

От мощи этого утверждения у меня перехватило дыхание. Столь верных слов я еще ни разу не слышал. В основе всех плохих вещей, которые когда-либо случались, лежит людская слабость.

Прямо на моих глазах Фин вынул из пачки две банкноты по десять фунтов и заплатил за дорогие сэндвичи.

— Извини, но я не смогу вернуть тебе деньги, — сказал я.

Он тряхнул головой.

— Мой отец заберет все, что у вас есть, а потом разрушит вашу жизнь. Так что это самое меньшее, что я могу для тебя сделать.





27




Либби, Дайдо и Миллер запирают дверь дома и идут в паб. Это паб, который Либби заметила с крыши дома. Он забит под завязку, но они находят высокий стол в биргартене и перетаскивают к нему табуреты от других столов.

— Как по-вашему, кто это? — говорит Дайдо, трубочкой размешивая джин с тоником.

— Вряд ли это какой-то бездомный, — отвечает Миллер. — Там слишком мало вещей. Если бы он действительно там жил, то мы бы увидели кучи разного барахла.

— То есть, вы считаете, что он лишь иногда заглядывает туда? — говорит Либби.

— Я бы предположил, что да.

— И когда я приходила в субботу, там, наверху, кто-то был?

— И это тоже.

Либби вздрагивает.

— Послушайте, — говорит Миллер, — я вот что думаю. Вы родились, если не ошибаюсь, в июне 1993 года?

— Девятнадцатого июня. — Произнося эту дату, Либби ощущает холодок. Откуда это известно? Что, если это вымышленная дата? Придуманная социальными службами? Ее приемной матерью? Она чувствует, как ее уверенность в себе начинает куда-то ускользать.

— Верно. Ваш брат и сестра наверняка знали дату вашего рождения, ведь когда вы родились, они были подростками. И если они каким-то образом знали, что дом находится в доверительном управлении и станет вашим, когда вам исполнится двадцать пять лет, нет ничего удивительного в том, если кто-то из них решил вернуться в дом. Увидеть вас…

Либби удивленно ахает.

— Вы хотите сказать… вы думаете, что это может быть мой брат?

— Да, я думаю, что это может быть Генри.

— Но если он знал, что это была я, и он был там, в доме, то почему он тогда не спустился и не увиделся со мной?

— Ну этого я не знаю.

Либби поднимает бокал с вином, подносит к губам, и снова ставит.

— Нет, — решительно говорит она. — Это полная бессмыслица.

— Может, он не хотел тебя напугать? — высказывает предположение Дайдо.

— Неужели он не мог оставить мне записку? — отвечает Либби. — Разве нельзя было связаться с адвокатом, сообщить ему, что он хочет встретиться со мной? Но вместо этого он прятался на чердаке, как какой-то чокнутый.

— Слушай, может, он извращенец? — говорит Дайдо.

— Кстати, что вы узнали о нем? — спрашивает Либби Миллера. — Кроме того, что он мой брат?

— Ничего особенного, — отвечает тот. — Я знаю, что в возрасте от трех до одиннадцати лет он посещал школу Портман-Хаус. Его учителя говорили, что он умный мальчик, но немного замкнутый. У него действительно не было друзей. Но потом, в 1988 году, он ушел из этой школы, потому что ему предложили место в колледже Святого Ксавье в Кенсингтоне, но он не стал там учиться. И это последнее, что о нем кто-либо слышал.

— Ничего не понимаю, — говорит Либби. — Бродит по дому, пробирается по тоннелям и через кусты в саду, прячется наверху, когда знает, что я внизу. Вы уверены, что это Генри?

— Нет, конечно. Но кто еще мог знать, что вы там будете? Кто еще знает, как попасть в дом?

— Один из тех, других, — отвечает Либби. — Что, если это кто-то из других людей?






28




Майкл ненадолго отвлекается, отгоняя осу, которая атакует его тарелку. Он хлопает салфеткой, но оса все время возвращается. Люси тем временем украдкой проверяет время на своем телефоне.

Уже почти три часа дня. Она хочет к четырем вернуться домой. Ей нужны паспорта, но она знает: спросив про них, она тем самым ускорит неизбежное перемещение в кровать Майкла. Она собирает со стола тарелки.

— Послушай, — говорит она, — давай отнесем их в дом. Хоть избавишься от твоей назойливой подружки-осы.

У Майкла остекленевший взгляд, и он с благодарностью улыбается ей.

— Точно, — говорит он. — Хороший план, и давай выпьем кофе.

Люси идет в кухню и начинает загружать посудомоечную машину. Пока кофемашина размалывает зерна, Майкл разглядывает ее.

— А ты сохранила фигуру, Люси, — говорит он. — Очень даже неплохо выглядишь для сорокалетней матери двоих детей.

— Мне тридцать девять. — Она натужно улыбается и бросает две вилки в лоток для столовых приборов. — Но все равно спасибо.

Атмосфера неловкая, слегка напряженная. Они слишком долго тянули с тем, что должно произойти дальше. Они слишком много выпили, слишком много съели, слишком долго сидели в душном воздухе сада.

— Мне пора возвращаться к детям, — говорит Люси.

— Ерунда, — беспечно говорит Майкл. — Марко большой мальчик. Он может присмотреть за младшей сестренкой чуть дольше.

— Да, конечно, но Стелла нервничает, когда меня нет рядом.

При этих ее словах нижняя челюсть Майкла слегка дергается. Он терпеть не может слышать о чужой слабости. Он это ненавидит.

— Итак, — со вздохом говорит он, — я полагаю, тебе нужны паспорта?

— Да. Пожалуйста.

Ее сердце так сильно стучит в груди, что его стук отдается в ее ушах.

Он наклоняет голову и улыбается ей.

— Но пока ты никуда не торопишься? Верно?

Он идет в свой кабинет, и она слышит, как он открывает и закрывает ящики. Через минуту он возвращается с паспортами в фетровой сумочке на шнурке. Он на ходу помахивает ею.

— Как ты знаешь, я человек слова, — говорит он, медленно приближаясь к Люси, и, не сводя с нее глаз, покачивает перед собой фетровой сумочкой.

Она не может понять, что он делает. Он ожидает, что она вырвет паспорта у него из рук? Станет гоняться за ним? Или что там еще?

Люси нервно улыбается.

— Спасибо, — говорит она.

А потом, не выпуская из рук фетровой сумочки, он становится напротив нее, крепко прижимая ее спиной к кухонной стойке, и его губы тянутся к изгибу ее шеи. Она чувствует их на своей коже. Она слышит, как он стонет.

— О Люси, Люси, Люси, — шепчет он. — Боже, ты так хорошо пахнешь. Ты такая… — он сильнее прижимается к ней, — сладкая. Ты… — Он снова стонет, и его рот находит ее губы, и она целует его в ответ. Вот почему она здесь. Она пришла сюда, чтобы трахнуть Майкла, и теперь она собирается трахнуть Майкла, ведь она трахала его раньше, и она сможет трахнуть его снова, действительно сможет, особенно если она представит себе, что он — Ахмед, или даже что он незнакомец, тогда да, она сможет сделать это, она сможет сделать это.

Она впускает его язык в свой рот и зажмуривает глаза… крепко, крепко, крепко. И его руки хватают ее за ягодицы и толкают вверх, он усаживает ее на кухонный стол, он берет ее ноги и оборачивает их вокруг себя. Его руки с силой сжимают ее лодыжки, и она даже морщится от боли, но она не останавливается, она терпит, потому, что она пришла сюда, чтобы получить паспорта. За ее спиной булькает и шипит кофеварка. Она сбивает пустой стакан, и он катится по стойке и разбивается о чайник. Она пытается отдернуть руку от разбитого стекла, но Майкл подталкивает ее ближе к нему, его руки задирают подол ее юбки, нащупывает резинку ее трусов.

Она пытается отодвинуться в сторону от разбитого стекла, но не хочет прерывать импульс происходящего, ей нужно, чтобы это произошло, и как можно скорее, чтобы она могла натянуть трусы, взять паспорта и поехать домой к детям. Она пытается сосредоточиться на том, чтобы помочь ему снять с нее нижнее белье, но чувствует, что ей в поясницу впивается осколок стекла. Она в последний раз пытается отодвинуться прочь от битого стекла, как вдруг Майкл внезапно отстраняется и говорит:

— Черт, сколько можно дергаться? Ты прекратишь уворачиваться от меня? — он наваливает на нее всем своим весом, и стекло вонзается ей в кожу. Она вздрагивает, резко подается вперед и кричит от боли. — Что за хрень? Сколько можно, на фиг!

Почти как в замедленной съемке она видит, как к ее лицу приближается его кулак, а в следующий миг ее зубы клацают, а мозг как будто ударяется о стенки черепа.

А еще она чувствует, как течет кровь, как по ее спине течет теплая кровь.

— Мне больно, — говорит она. — Посмотри. Там было битое стекло и…

Но он не слушает ее. Вместо этого он снова заваливает ее на стойку. Стекло вонзается в новый участок ее поясницы, а затем он оказывается внутри ее, и его рука зажимает ей рот, и все получается не так, как должно было быть. А должно было быть по обоюдному согласию. Она собиралась дать ему то, чего он хотел. Но теперь ей больно, из раны на спине бежит кровь, она чувствует запах жареного мяса, исходящий от его руки, видит перекошенное от ярости лицо. А ведь она просто хочет получить паспорта, эти гребаные паспорта, но не хочет всего этого. Ее рука нащупывает нож. Это нож, которым она резала помидоры, нож, который пронзил их кожуру, как масло, и вот он в ее руке, и она вонзает его Майклу в бок, в полоску голого тела ниже его задравшейся футболки, в мягкую, нежную белую плоть, где кожа похожа на детскую, и нож входит в нее так легко, что она почти не замечает, как это получилось.

Она видит, как его глаза на миг растерянно затуманиваются, но затем этот туман исчезает. Поняв, что произошло, он отшатывается назад. Он смотрит на кровь, хлещущую из раны в боку, и зажимает ее руками, но кровь продолжает течь.

— Черт возьми, Люси. Ты совсем с катушек съехала? — Он смотрит на нее широко открытыми глазами. — Помоги мне, мать твою!

Она находит чайные полотенца и сует их ему в руки.