Опасные соседи

Он посмотрел вверх на лестницу, как будто ожидал увидеть на площадке решение головоломки.

— У тебя закончились уроки?

— Да.

— Хорошо. Идем.

Он подождал, пока я надел куртку, затем мы вместе вышли на улицу, и он остановил такси. В клубе он не нашел никого из знакомых, и пока мы ждали, когда принесут напитки, он посмотрел на меня и спросил:

— Ну как дела?

— Не знаю, — начал я. — Я запутался.

— Запутался?

— Да. От того, как складывается наша жизнь. — Я задержал дыхание. Это был образчик того самого дерзкого поведения, в ответ на которое в прошлом мой отец состроил бы гримасу, перевел взгляд на мою мать и мрачно спросил ее, считает ли она такое поведение приемлемым и какого ребенка они воспитывали.

Но он лишь посмотрел на меня водянисто-голубыми глазами.

— Да, — сказал он и поспешил отвести взгляд.

— Ты тоже запутался?

— Нет, сынок, нет. Я не запутался. Я точно знаю, что происходит.

Было непонятно, что он имел в виду: то, что он знает, что происходит, и держит все под контролем или же он знает, что происходит, но ничего не может с этим поделать.

— И что же? — сказал я. — Что это такое?

В этот момент принесли наши напитки: лимонад на белом кружочке-подставке для меня, виски и воду для отца. Он не ответил на мой вопрос, и я подумал, что, возможно, он и не ответит. Но затем он вздохнул.

— Сынок, — сказал он, — иногда в жизни человек оказывается на развилке дороги. Мы с твоей мамой тоже оказались на такой развилке. Она хотела пойти одним путем, я хотел пойти другим. Победа досталась ей.

Мои брови поползли вверх.

— Ты имеешь в виду, что мама хочет, чтобы все эти люди жили в нашем доме? Она на самом деле этого хочет?

— Хочет? — хмуро переспросил он, как будто мой вопрос был нелеп, хотя явно не был таковым.

— Она хочет жить со всеми этими людьми?

— Боже, я не знаю. Я не знаю, чего хочет твоя мама. И вот что, прими мой совет. Никогда не женись на женщине. Они могут хорошо выглядеть, но они тебя уничтожат.

Ничто из сказанного отцом не имело никакого смысла. Какое отношение брак с женщиной — нечто такое, что вообще не входило в мои намерения, но, с другой стороны, чему я не видел альтернативы: если ты не женился на женщине, то на ком бы ты женился? — имел к людям, живущим в нашем доме?

Я в упор смотрел на отца в надежде, что он скажет что-то понятное и поучительное. Но мой отец страдал эмоциональной глухотой, или же после инсульта ему не хватало словарного запаса, чтобы сказать что-то понятное или поучительное. Он вытащил из кармана пиджака сигару и какое-то время вертел ее, готовясь закурить.

— Разве они тебе не нравятся? — спросил он в конце концов.

— Нет, — ответил я. — Не нравятся. Они когда-нибудь уедут?

— Знаешь, если бы это от меня зависело…

— Но ведь это твой дом. Конечно, все зависит от тебя.

У меня перехватило дыхание. Я испугался, что зашел слишком далеко.

Но он лишь вздохнул.

— Тебе так кажется, не правда ли?

Его тупоумие просто убивало меня. Я хотел закричать, но вместо этого произнес:

— Разве ты не можешь просто сказать им, чтобы они уехали? Скажи им, что мы хотим вернуть наш дом. Что мы хотим снова пойти в школу. Что мы больше не хотим, чтобы они у нас жили.

— Нет, — ответил отец. — Нет. Я не могу.

— Но почему?

Мой голос взлетел на октаву выше, и я увидел, как отец вздрогнул.

— Я сказал тебе, — отрезал он. — Дело в твоей матери. Они нужны ей. Она нуждается в нем.

— В ком? — сказал я. — В Дэвиде?


— Да. В Дэвиде. Видимо, он помогает ей не зацикливаться на ее бессмысленном существовании. Придает ее жизни смысл. Помни, — проворчал он, открывая газету, — что ты обещал молчать. Как насчет того, чтобы держать свое слово?





21




Миллер Роу стоит возле дома на Чейн-Уолк, глядя на экран своего телефона. Он выглядит еще более помятым, чем утром в кафе на Вест-Энд-лейн. Увидев Либби и Дайдо, он расправляет плечи и улыбается.

— Миллер, это Дайдо, моя коллега, — говорит Либби и тут же поправляется: — Моя подруга. Дайдо, знакомься, это Миллер Роу.

Они пожимают друг другу руки, а затем все поворачиваются лицом к дому. В лучах заходящего солнца его окна сияют золотом.

— Либби Джонс, — говорит Дайдо, — вот это да! Это же настоящий особняк.

Либби улыбается и поворачивается к двери, чтобы открыть замок. Когда они все трое топчутся в коридоре, оглядываясь по сторонам, она не ощущает себя владелицей дома. Она все еще ожидает, что сейчас появится адвокат и как хозяин положения поведет их за собой.

— Теперь мне понятно, что вы имели в виду под сплошным деревом, — говорит Миллер. — Знаете, в свое время этот дом был полон чучел животных и охотничьих ножей. Здесь даже стояли настоящие старинные троны… — Он указывает по обе стороны лестницы. — Хозяина и хозяйки, — добавляет он с иронией.

— Откуда вам известно про троны? — спрашивает Дайдо.

— От старых друзей Генри и Мартины, которые приезжали сюда на шумные вечеринки в семидесятые годы и в начале восьмидесятых. Когда Генри и Мартина были светской парой. Когда их дети были маленькими. Подозреваю, здесь все было очень шикарно.

— Кстати, все эти старые друзья, — продолжает Дайдо, — где они были, когда все изменилось?

— Это не были друзья в полном смысле слова, — уточняет Миллер. — Просто родители школьных друзей их детей, временные соседи, представители космополитической тусовки. На самом деле им всем было на них наплевать. Просто люди, которые их помнили.

— А также их троны, — говорит Либби.

— Да. — Миллер улыбается. — А также их троны.

— А как насчет родственников Генри и Мартины? — уточняет Дайдо. — Где были они?

— Видите ли, у Генри не было близких. Он был единственным ребенком, его родители давно умерли. Отец Мартины ушел от ее матери, а та снова вышла замуж и жила в Германии со второй семьей. Судя по всему, она пыталась приехать, но Мартина все время отговаривала ее. В 1992 году она даже посылала одного из своих сыновей. Он в течение пяти дней каждый день приходил и стучал в дверь, но никто ему так и не ответил. По его словам, он слышал какие-то звуки, видел, как шевелятся шторы. Телефон не отвечал. Позже мать корила себя за то, что не пыталась разыскать дочь. Она так себе этого и не простила. Можно?.. — Он поворачивает налево, к кухне.

Либби и Дайдо следуют за ним.

— Вот здесь учили детей, — поясняет он. — Ящики были полны бумаги, учебников и тетрадей.

— И кто же их учил?

— Неизвестно. Но явно не Генри Лэм. Он провалил экзамены за неполную среднюю школу и не получил высшего образования. Для Мартины английский не был родным языком, так что вряд ли это была она. Значит, кто-то из тех загадочных «других». И, скорее всего, женщина.

— Что случилось со всеми учебниками? — спрашивает Либби.

— Понятия не имею, — отвечает Миллер. — Может, они все еще здесь?

Либби смотрит на большой деревянный стол в центре комнаты с двумя выдвижными ящиками с каждой стороны и, затаив дыхание, открывает их по очереди. Ящики пусты. Она вздыхает.

— Вещественные доказательства, — говорит Миллер. — Их вполне могли уничтожить.

— Что еще полиция взяла в качестве вещдоков? — спрашивает Дайдо.

— Балахоны. Постельное белье. Все аптекарское оборудование, бутылки, подносы и тому подобное. Мыло. Салфетки для лица. Полотенца. Волокна, конечно, и все такое прочее. Но больше ничего не было. Ни картин на стенах, ни игрушек, ни обуви.

— Даже обуви? — удивляется Дайдо.

Либби кивает. Это была одна из самых шокирующих деталей в статье Миллера в «Гардиан». Дом, где было полно людей, но ни одной пары обуви.

Дайдо оглядывается по сторонам.

— Эта кухня, — говорит она, — в семидесятых была образцом кухонного шика.

— Это да, — соглашается Миллер. — Причем не дешевого. Практически все, что было в доме — до того, как они все продали — было куплено в «Хэрродсе». Архивариус в отделе продаж универмага позволил мне взглянуть на счета тех лет, когда Генри купил дом. Бытовая техника, кровати, абажуры, диваны, одежда, еженедельная доставка цветов, визиты парикмахера, туалетные принадлежности, полотенца, еда, все-все.

— Включая мою кроватку.

— Да, включая и вашу кроватку. Которая была куплена, если мне не изменяет память, в 1977 году, когда появился на свет юный Генри.

— Значит, я была третьим ребенком, который в ней спал?