Опасная находка

— Ты рада, что скоро отправишься домой, Холли? — Я не надеюсь услышать честный ответ, но не спросить не могу.

Она снова быстро косится на Амала. Пауза.

— Ага, это будет здорово. Я скучаю по моей команде. И снова хочу надеть нормальные шмотки. — Она поводит плечами в своем слишком свободном свитере. — Поесть нормальной еды. Тут все такое отвратное, они почти что морят меня голодом.

— Как думаешь, ты когда-нибудь повторишь те же действия, когда окажешься на свободе, Холли? — спрашиваю я. Теперь с надеждой на ответ.

Она наконец улыбается. Выпрямляется на стуле.

— Определенно нет. Я больше не буду ничего такого делать.

Холли снова ухмыляется. И даже не пытается правдоподобно солгать. Совершенно очевидно, что она опять возьмется за прежнее. И тогда мне становится не по себе уже от этого разговора. Впервые за все время я задумываюсь, нет ли у Холли проблем с психикой. Мне очень хочется закончить это интервью.

— А какие у тебя планы на будущее?

Внезапно ее поведение меняется: ее лицо, поза, повадки. Она вдруг кажется меньше, уязвимее, чем раньше. И голос у нее вдруг становится обычным голосом двадцатитрехлетней женщины. Вежливым, открытым, дружелюбным. Перемена почти пугает. Я не сомневаюсь в том, что именно это лицо увидит комиссия по условно-досрочному освобождению.

— Я уже говорила с тюремным благотворительным фондом по поводу того, как сократить свой срок. Хочу вернуть свой долг обществу, доказать, что мне снова можно доверять. В фонде собираются дать мне работу и сотрудничать с моим инспектором, чтобы помочь мне вернуться на праведный путь, — говорит она нежным и искренним голосом.

Я продолжаю давить:

— Но чего хочешь ты, Холли? Какого будущего? Что ты будешь делать, когда выйдешь отсюда? — Я пытаюсь удержать ровный тон, но сама чувствую вкус своих слов.

Холли снова улыбается, совсем невинно. Она вывела меня из себя и наслаждается этим.

— Ну, мало ли. Для начала я просто хочу отсюда выбраться. А потом… не знаю. Вам придется подождать, чтобы увидеть, да? Но ждите… великих вещей, Эрин. Великих вещей. — Ее нервирующая ухмылка снова на месте.

Я смотрю на Амала. Он смотрит на меня.

Все приобрело совершенно жуткий характер.

— Спасибо, Холли. Это замечательное начало. На сегодня достаточно, — говорю я.

И выключаю камеру.





6




Пятница, 29 июля

Посаженный отец



Мы устраиваем званый обед. Я знаю, что это, возможно, не лучшее время для таких вечеринок, учитывая все, что сейчас происходит, но день свадьбы приближается быстро. До него всего пять недель, а мне еще нужно попросить кого-то об очень важной услуге.

Гости будут здесь через час. Я пока не переоделась и не умылась, не говоря уже о том, чтобы начать готовить. Мы подадим жаркое. Я не знаю почему. Наверное, потому, что это быстро и просто, и мы с Марком можем готовить его вместе. Он занимается мясом, а я нарезкой. Марку очень понравилась эта метафора наших отношений, когда я ее озвучила ему чуть ранее. Редкий момент легкости. Шутка, впрочем, быстро выветрилась, и вот теперь я стою одна на нашей ультрасовременной кухне и смотрю на мясистую холодную курицу, лежащую рядом с горой овощей.



С Марком не все ладно, поэтому я сегодня опаздываю. Я отправила его прочь с кухни — готовиться. Прошло уже больше недели с тех пор, как его уволили, и он все расхаживает взад-вперед — в гостиной, в спальне, в ванной, босиком, крича при этом в телефон на людей в Нью-Йорке, Германии, Копенгагене, Китае. Нам нужен вечер отдыха. Мне нужен вечер отдыха.

Я пригласила Фреда Дейви и его жену Нэнси к нам на ужин. Вообще-то мы запланировали этот обед месяц назад. Они для нас — почти члены семьи. Фред всегда находился рядом с поддержкой и советом, с тех самых пор, как я познакомилась с ним на первой моей работе, помогая ему снимать документальную передачу про «Белый куб». И я действительно считаю, что съемки моего фильма так и не начались бы, если бы не наши с Фредом мозговые штурмы и горы отправленных им писем с упоминанием премии БАФТА в заголовках. А милая Нэнси, одна из самых мягких и теплых женщин, которых я только знала, никогда не пропускает дней рождений, открытий или сборов. Мой суррогат семьи, маленькая самодельная система поддержки.

На кухне до сих пор нет Марка, поэтому я сама начинаю готовить еду. Он уже полчаса висит на телефоне, пытается поймать очередную наводку на новую работу. Как выяснилось, удочки, о которых он упоминал в утро нашей годовщины, ничего не выловили, а тот его «друг» в Нью-Йорке оказался именно тем, из-за кого Марк, да и я вместе с ним, вляпались в то, во что вляпались. К тому времени, как я добралась домой в тот день, когда он потерял работу, Марк уже выяснил, что во всем виноват Эндрю из Нью-Йорка. Эндрю позвонил Марку в офис и каким-то образом перепутал голос Грега с голосом Марка — понятия не имею, как такое возможно, потому что Грег из Глазго[12]. Так или иначе, Эндрю принял Грега за Марка и сказал ему, что чуть позже ему позвонят из нью-йоркского офиса по поводу возможной смены работы.

Грег, скотина такая, без сомнения засиял от радости, а потом направился прямиком к их начальнику и добросовестно уведомил его о состоявшемся разговоре.

Эндрю из Нью-Йорка плохо отреагировал на обвинение в этой путанице и тут же слил потенциальную вакансию. И все это только ради того, чтобы спастись от унижения и не извиняться за совершенную ошибку. Видите ли, в банковском мире извинения считаются признаком слабости. Слабость не внушает уверенности, а все мы знаем, что финансовый рынок строится на уверенности. Стань “быком”, и ты победишь, будь “медведем” — и ты проиграешь[13]. Вот почему безработный Марк стоит полуодетый в нашей гостиной и кричит в трубку домашнего телефона.

Он говорит мне, что не все потеряно. Что он общался с Рэйфи и другими друзьями с работы, и что наклевываются три, если не больше, новых возможности. Ему лишь нужно продержать руку на пульсе в течение нескольких недель. Больше ничего на этой стадии он сделать не может. Даже если он получит предложение, он не сможет приступить к работе до конца вынужденного отпуска, то есть до середины сентября. Вынужденный отпуск. В любое другое время я бы радовалась этому, но теперь, когда у меня начались съемки, я буду занята до самой свадьбы. Совершенно не вовремя.



В кухне он появляется, будто услышав меня, умытый и переодетый. Он улыбается мне и выглядит потрясающе. Белая рубашка, свежий одеколон; он берет меня за руку и закручивает в танце. Мы молча танцуем по кухне, пока он не отстраняет меня на расстояние вытянутой руки.

— Моя очередь. Марш наверх, сделай себя еще прекраснее. Я бросаю тебе вызов! — Он хватает кухонное полотенце и выгоняет меня из комнаты, и я, хихикая, отступаю.


Кому-то такая резкая перемена могла бы показаться тревожной, но я люблю в Марке именно это. Он может резко изменить курс, разделить происходящее на «было» и «стало». Он контролирует свои эмоции. Он знает, что сегодня нужен мне, и берет себя в руки.

Наверху я мучительно выбираю одежду. Мне хочется выглядеть так, словно я тщательно потрудилась над образом, но он дался мне без усилий. Тут сложно соблюсти баланс.

Сегодня я попрошу Фреда быть моим посаженным отцом на свадьбе. Это деликатный вопрос, потому что Фред мне не родственник. Но он для меня ближе всех к образу отца. Я уважаю его. Он мне дорог, и я льщу себе, думая, что и я ему тоже небезразлична. По крайней мере, я на это надеюсь. Так или иначе, я ненавижу говорить о своей семье. И мне кажется, что люди обращают слишком много внимания на то, откуда мы пришли, и недостаточно внимательны к тому, куда мы идем, но все равно… Кажется, мне нужно рассказать о своей семье, чтобы стало понятно.

Моя мать была молода, красива и умна. Она много работала, она управляла компанией, и я любила ее так сильно, что мне больно о ней даже думать. Вот я и не думаю. Однажды ночью, двадцать один год назад, ее машина слетела с дороги и попала на железнодорожные пути. На следующий день отец позвонил мне в интернат и рассказал об этом. Вечером он приехал, чтобы забрать меня. Меня на неделю освободили от занятий. Были похороны. После них отец уехал работать в Саудовскую Аравию. Я виделась с ним во время школьных каникул, когда ездила к нему в гости. В шестнадцать лет я перестала к нему ездить, решив проводить каникулы у друзей. Он снова женился. У него уже двое детей. Хлое шестнадцать, а Полу десять. Приехать на мою свадьбу он не может. И, честно говоря, я этому рада. В последнее время он мало зарабатывает. Несколько лет назад я решила его навестить. Спала в пустой гостевой комнате. Я знаю, что он видит маму, когда смотрит на меня, потому что и у меня перед глазами мама, когда я смотрю на него. Но, так или иначе, это и все. Больше мне нечего сказать о семье.

Когда я наконец спускаюсь вниз, воздух наполнен пьянящими ароматами ужина. Стол накрыт. Лучшие тарелки, лучшие бокалы, шампанское, а еще Марк где-то раздобыл тканые салфетки. Господи. Я даже не знала, что у нас есть салфетки. Он улыбается мне, когда я вхожу, и его глубокие карие глаза смотрят на меня, скользя по очертаниям моего тела. Я выбрала минималистское черное бархатное платье, мои темные волосы слегка забраны назад и открывают длинные золотые серьги, которые Марк подарил мне на день рождения.

— Восхитительно, — говорит он, снова оглядывая меня с головы до ног, пока зажигает последнюю свечу.

Я молча смотрю на него в ответ. Я нервничаю. Он стоит там, такой красивый, такой надежный. И он видит ее — мою тревогу. Поэтому откладывает все, чем занимался, и подходит ко мне.

— Все будет хорошо. Ему будет приятно, если ты попросишь. Все будет хорошо, — шепчет он мне на ухо, крепко прижимая к себе.

— Но что, если он спросит о них? — Я вскидываю на него глаза. Я не могу больше об этом говорить. Я не хочу больше о ней думать.

— Он знает тебя. Он знает, что у тебя есть причины, по которым ты об этом просишь. А если он станет интересоваться твоими родителями, мы справимся с этим вместе. Договорились? — Он отстраняется и смотрит мне прямо в глаза.

Я неохотно киваю.

— Ладно, — шепчу я.

— Ты мне веришь? — спрашивает он.

Я улыбаюсь.

— Безусловно.

Он тоже улыбается.

— Вот и хорошо. Давай наслаждаться нашим ужином от всей души.

И в этот момент раздается звонок в дверь.





7




Среда, 3 августа

Свадебное платье



Приветливая ирландка подшивает складки свадебного платья, склонившись к моим коленям. Ее зовут Мэри. Я стою там, в тончайшем эдвардианском крепдешине, и наблюдаю за происходящим — отстраненно и не зная, что и чувствовать. Каро, моя свадебная атташе, следит за процессом. Это она помогла мне найти платье. Она знакома с несколькими дизайнерами по костюмам, работавшими для кино. А дизайнеры по костюмам обычно держат у себя немало винтажных вещей: они покупают их на аукционах, копируют для съемок, а потом продают в интернете. Все в идеальном состоянии. И это платье — той же породы. Оно идеально.

К этой портнихе в подвальчик на Сэвил Роу[14] мы пришли ради небольших переделок. Много и не понадобится, платье сидит на мне как перчатка.

К этой портнихе ходил отец Каро, когда еще был жив. Я не знаю, как именно он умер, возможно, от инфаркта, он был уже стар. Каро — очень поздний ребенок, мне кажется, она появилась на свет, когда ему было лет шестьдесят. Мне мало что о нем известно — только осколки информации из разговоров, недостаточные, чтобы раскрыть тему. В туалете на первом этаже ее дома висит чек в рамочке. Чек на миллион фунтов, на его имя. В самом доме в Хэмпстеде, завещанном лично Каро, пять этажей, а еще сад размером с Рассел-сквер за этим домом. Ее отец был миллионером старой школы, по крайней мере, к такому выводу я пришла. В гостиной, небрежно прислоненный к стене, стоит оригинал Уорхола.

В общем, когда Каро дает мне советы, я стараюсь к ним прислушиваться, если могу себе это позволить. Платье мне подгоняют бесплатно. Не знаю почему, но я не отказываюсь.

— Отлично, все готово, милая. — Мэри стряхивает нитки с колен, поднимаясь.



Когда мы снова оказываемся на улице, Каро поворачивается ко мне.

— Поздний ланч?

Я умираю от голода. Я не ела со вчерашнего вечера. И, в крайне нерациональном порыве, я решила пропустить сегодня завтрак, чтобы не испортить мерки для платья. Знаю, знаю, в день свадьбы я все равно буду есть. По правде говоря, я очень даже предвкушаю это — банкет, который мы заказали, обещает быть просто чудесным. Все забронировано, депозит внесен. Проба меню на следующей неделе. Потрясающе. Боже, как я хочу есть!

— Было бы идеально.

Я смотрю на часы, они показывают три часа дня. Позже, чем мне казалось, но мне и вправду нужно поговорить с ней. Потому что звук нервных шагов босых ног Марка раздается в моей голове, словно на повторе. Мне нужно поговорить о работе Марка. Я не хочу этого, но я должна. Мне просто необходимо с кем-то потолковать. Пусть даже я почувствую себя предательницей оттого, что обсуждаю наши отношения с другими людьми. Обычно все совсем наоборот. Обычно мы с Марком обсуждаем других людей. Друг о друге мы практически ни с кем не говорим. Мы — отдельная ячейка общества. Непроницаемая.

Надежная. Есть мы, и есть весь остальной мир. Так было. До того, как все это началось.