Оно

«А он ничего, симпатичный», — неожиданно думает Беверли. Свежая мысль, первая мысль после пробуждения, когда голова еще не забита всякой ерундой. На молодом человеке пуловер и джинсы-варенки; темно-русые волосы скреплены на затылке сыромятным ремешком. Беверли вспоминает «конский хвост», который она носила в детстве.

«У него, наверное, очень приятный член, вкрадчивый, деликатный. Достаточно длинный для танца бедер, но не толстый. Быть может, оттого в этом парне нет никакой высокомерности».

Она смеется до слез, не в силах ничего с собою поделать. А ведь у нее нет даже носового платка, чтобы вытереть слезы, думает она и хохочет еще звонче.

— Вы бы как-нибудь посерьезней, а то стюардесса выбросит вас за борт, — наигранно важным тоном делает он замечание, а Беверли лишь кивает головой и смеется не переставая. У нее начинает колоть в боках и животе.

Он подает ей белоснежный носовой платок, и она утирает слезы. Каким-то странным образом это помогает ей взять себя в руки. Впрочем, смех прекращается не сразу. Он переходит в сдавленные фыркающие звуки. Время от времени Беверли вспоминает утку, изображенную на фюзеляже самолета, и вновь начинает хихикать.

Затем возвращает соседу платок:

— Спасибо.

— О Боже! Мадам, что у вас с рукой? — участливо спрашивает сосед и на мгновение задерживает ее руку.

Беверли смотрит и видит, что у нее обломаны кончики ногтей: один ноготь она сломала совсем, когда опрокидывала на Тома туалетный столик. И ей становится больно. Не так болит сам ноготь, как больно вспоминать случившееся. И ей уже не до смеха. Она тихо высвобождает руку.

— Прищемила автомобильной дверцей в аэропорту, — отвечает она, вспоминая, как всякий раз ей приходилось лгать после побоев, объясняя, откуда у нее синяки: вначале ее бил отец, затем Том.

Интересно, это последняя ее ложь? Как было бы хорошо больше не врать. Хотелось бы в это верить. Беверли представляет себе такую картину. В палату к неизлечимому раковому больному входит врач и говорит: «Рентген показал, что опухоль уменьшается. Необъяснимо, но факт. Мы просто теряемся в догадках. Она действительно уменьшается».

— Наверно, ужасно болит? — спрашивает пассажир.

— Я приняла аспирин. — Беверли снова раскрывает журнал, купленный в салоне, хотя знает, что уже дважды прочла его от корки до корки.

— А вы куда путь держите?

Беверли закрывает журнал, смотрит на соседа и, улыбаясь, отвечает:

— Вы очень любезны, но я не хочу говорить. Хорошо?

— Хорошо, — говорит он ей с улыбкой. — Но если вы вдруг захотите выпить за здоровье той утки, которую увидели на фюзеляже, так я угощаю, как только прилетим в Бостон.

— Спасибо, но у меня пересадка на другой самолет.

— Досадно. Вероятно, у меня сегодня несчастливый день по гороскопу, — говорит молодой человек и вновь раскрывает книгу. — Но вы так замечательно смеетесь. В вас можно просто влюбиться.

Беверли тоже раскрывает свой журнал, но вместо того, чтобы углубиться в чтение статьи о прелестях Нового Орлеана, почему-то начинает разглядывать свои пальцы. Под двумя ногтями лиловые кровоподтеки. Она мысленно слышит, как Том кричит ей с лестницы: «Убью, сука! Падло!» Беверли ежится от холода. Сука для Тома, сука для белошвеек, которые запарывают работу накануне важных показов, после чего некой, уже отошедшей в прошлое Беверли Роуган приходилось пропесочивать и подгонять своих работниц; сука для отца, еще задолго до того, как Том и эти злосчастные белошвейки стали частью ее жизни.

«Сука!»

«Убью!»

«Падло!»

Беверли тотчас закрывает глаза.

Нога, которую она порезала об осколки флаконов, когда выбегала из спальни, болит еще сильнее, чем пальцы. Кэй дала ей бинты, туфли, чек на тысячу долларов, который Беверли незамедлительно, ровно в девять утра, превратила в наличные в Первом Чикагском банке на Уотер-сквер.

Несмотря на протесты Кэй, Беверли написала ей в ответ на любезность расписку на тысячу долларов, причем на первом попавшемся под руку чистом клочке бумаги. «Я где-то читала, что не так уж важно, на чем написано. Она все равно считается документом, — сказала она Кэй. При этом она слышала свой голос как бы со стороны, как слышат звуки радио из соседней комнаты. — Один человек написал расписку на артиллерийском снаряде. Я прочла об этом в книге курьезов. — Беверли замолчала и нервно засмеялась. Кэй посмотрела на нее серьезным взглядом, важным и многозначительным. — Я постараюсь получить деньги как можно скорее, прежде чем Том додумается заморозить счета».

Хотя Беверли не чувствует усталости (впрочем, сознает, что перенервничала, хотя крепкий черный кофе, который заварила Кэй, держит ее на взводе), минувшая ночь кажется ей какой-то страшной нелепой фантасмагорией.

Беверли вспоминает, как за ней увязались трое подростков. Они обзывали ее, свистели, но не отваживались подойти близко. Она облегченно вздохнула, когда увидела белые неоновые огни какого-то магазина. Беверли не колеблясь вошла в магазин, и продавец, весь в прыщах, впился взглядом в ее старую блузку, а она упросила его ссудить ей сорок центов на телефонный разговор. Долго упрашивать продавца не пришлось, ее вид был красноречивее слов.

Беверли набрала по памяти номер подруги Кэй Маккол. Прослушала, наверное, дюжину долгих гудков, встревоженно думая: «Неужели Кэй упорхнула в Нью-Йорк?» Она уже хотела повесить трубку, как вдруг заспанный голос Кэй пробормотал:

— Может, это и к лучшему… Кто это?

— Это я, Кэй. Я, Бев, — сказала она, смущенно умолкла, но тотчас решительно выпалила: — Мне нужна твоя помощь.

Наступило молчание, затем через несколько секунд послышался голос Кэй, сонливость ее как рукою сняло.

— Где ты? Что случилось?

— Я у магазина «Семь-одиннадцать». Угол Стрейленд-авеню и какой-то улицы, не знаю, какой. Кэй, я ушла от Тома.

Кэй отозвалась быстро. Голос ее прозвучал взволнованно и патетически.

— Молодчина! Наконец-то! Ура! Сейчас приеду, заберу тебя. Сукин сын! Вот говно! Сейчас приеду за тобой на этом чертовом «мерседесе». Умница! По такому случаю закажу оркестр в составе сорока музыкантов. Сейчас, подожди.

— Я возьму такси, — сказала Бев, держа наготове на потной ладони два десятицентовика. В круглом зеркале у дальней стены она увидела, как прыщавый продавец в глубокой мечтательной задумчивости созерцает ее зад. — Но тебе придется расплатиться с таксистом. У меня нет ни цента.


— Я приплачу ему пять долларов чаевых! — вскричала Кэй. — Это самая отрадная новость после отставки Никсона! Давай приезжай ко мне, дорогая. И тогда… — Кэй замолчала, а когда заговорила снова, в голосе ее уже не было шутливости, зато было столько доброты и любви, что Беверли чуть не разрыдалась. — Слава Богу! Наконец-то ты порвала с ним, Бев! Я не шучу. Слава Богу!

Кэй Маккол, в прошлом дизайнер, вышла замуж за состоятельного человека и, приумножив свои доходы, вскоре развелась. В 1972 году она открыла для себя движение феминисток и с головой окунулась в него. Бев познакомилась с ней тремя годами позже. Кэй приобрела известность после громкого бракоразводного процесса, когда ее обвиняли в том, что она, почитая себя рьяной феминисткой, воспользовалась допотопными законами и вытянула из своего мужа-предпринимателя все до последнего цента из того, что ей причиталось как жене.

— Какая чушь! — в сердцах сказала она как-то Беверли. — Тем, кто такое болтает, просто не приходилось спать с Сэмом Чаковичем. Ты знаешь, какой девиз у старого Сэма? Сексуальное удовлетворение — дело рук самой женщины. Лишь однажды он продержался дольше семидесяти секунд. В ванне. Я его не обманывала, не обирала. Я лишь получила задним числом кровную надбавку за то, что находилась в районе боевых действий.

Кэй написала три книги: о феминизме и работающих женщинах, о феминизме и семье, а также о феминизме и духовности. Первые две были довольно популярны. Через три года после написания последней книги она вышла из моды; Беверли показалось, что Кэй отнеслась к этому даже с облегчением. Она приумножила и разумно разместила свои капиталы. «Слава Богу, — откровенничала она как-то с Бев, — феминизм и капитализм вовсе не исключают друг друга». Теперь она стала богатой дамой. У нее были городской особняк, вилла за городом и три любовника, достаточно выносливых и умелых, чтобы довести ее до нужной кондиции в постели, но не настолько проворных, чтобы обыгрывать ее в теннис. «Когда они, насобачившись, начинают у меня выигрывать, я их сразу бросаю», — заявила Кэй. И хотя самой ей это казалось шуткой, Беверли подозревала, что Кэй не шутит.

Беверли вызвала такси и, когда оно появилось, быстро затолкнула чемодан на заднее сиденье, села рядом со своими пожитками, довольная, что скрылась с глаз продавца. Она назвала адрес Кэй.

Подруга ждала ее в конце подъездной аллеи. На Кэй было норковое пальто, накинутое поверх фланелевой ночной рубашки. На ногах — розовые меховые туфли с большими помпонами. Слава Богу, не оранжевые, а то Беверли завопила бы от страха. Поездка была поистине фантастической: картины прошлого мелькали как в калейдоскопе, они вырисовывались так отчетливо, что это даже пугало Бев. Как будто в голове работал бульдозер, раскапывая кладбище воспоминаний, о существовании которого она даже не подозревала. Только вместо вырытых трупов возникали имена, пребывавшие в забвении уже многие годы: Бен Хэнском, Ричи Тоузнер, Грета Боуи, Генри Бауэрс, Эдди Каспбрак… Билл Денбро. Особенно Билл — Билл Заика, как они тогда его называли с детской непосредственностью, которую иногда считают прямотой, а иногда жестокостью. Билл казался ей таким высоким и совершенным (пока не раскрывал рот и не начинал заикаться).

Имена… названия улиц.

Бев бросало то в жар, то в холод, когда она вспомнила голоса в канализационной трубе… и кровь. Она тогда закричала, и отец дал ей затрещину. Отец… Том…

Бев уже готова была заплакать, но тут появилась Кэй, расплатилась с таксистом, дав ему такие щедрые чаевые, что он даже удивился: «Спасибо, мадам. Вот это я понимаю!»

Кэй повела ее в дом, показала, где ванная, а когда Беверли приняла душ, дала ей махровый халат, заварила кофе, осмотрела ее раны и синяки, продезинфицировала порез на ноге, наложила бинт. Она налила Бев в чашку изрядную порцию бренди и строго приказала подруге выпить все до последней капли. Затем на двоих поджарила два огромных бифштекса и полила их грибным соусом.

— Ну вот, теперь рассказывай, — наконец сказала она. — Что случилось? Что будем делать: вызовем полицию или просто отправим тебя в Рено на временную квартиру?

— Многое я тебе не могу рассказать, — ответила Беверли. — Это покажется каким-то безумием. Но в основном все по моей вине…

Кэй стукнула кулаком по столу. Удар о полированное черное дерево прогремел, как выстрел из малокалиберного пистолета. Беверли даже подпрыгнула от неожиданности.

— Ты это брось! — заявила Кэй. Щеки у нее пылали румянцем, карие глаза сверкали. — Сколько лет мы уже дружим? Девять? Десять? Если я еще раз услышу, что это твоя вина, меня стошнит. Понимаешь? Какая еще вина! Твоей вины тут вообще нет. Ни сейчас, ни прошлый раз, ни позапрошлый! Пойми: почти все твои друзья всегда были уверены, что рано или поздно он сделает тебя калекой, а может, даже убьет. — Беверли смотрела на подругу широко раскрытыми глазами. — Твоя ошибка в том, что ты оставалась с ним и позволяла измываться над собой. Но теперь, слава Богу, ты от него ушла. Посмотри на свои ногти, на что они стали похожи, посмотри на свою ногу. Он разукрасил тебе плечи ремнем, а ты еще смеешь уверять, что виновата ты!

— Ремнем он меня не бил, — автоматически солгала Бев и от стыда покраснела.

— Раз уж ты порвала с Томом, тебе следует также покончить с ложью, — тотчас возразила Кэй и посмотрела на Бев так пристально, что ей пришлось потупить глаза. Она почувствовала в горле соленый привкус слез. — Кого ты вздумала водить за нос, — тихо продолжала Кэй. Она потянулась через весь стол и взяла Бев за руки. — Темные очки, блузки с высокими воротниками, с длинными рукавами… Твои объяснения — сказочка для простаков, Бев. Друзей ты не проведешь. Во всяком случае, тех, кто тебя любит. Они не поверят ни единому твоему слову.

И Беверли разрыдалась. Она плакала долго, и Кэй обнимала ее и успокаивала. А перед сном Бев рассказывала подруге обо всем, что у нее наболело. Как позвонил один старый знакомый из Мейна, где она провела детство. Позвонил и напомнил об обещании, которое она дала много лет тому назад. «Настала пора сдержать свое слово», — объявил он и попросил приехать. Она сказала, что приедет. Затем последовала ссора с Томом.

— Что это за обещание? — поинтересовалась Кэй.

Беверли медленно покачала головой.

— Хорошо. Пусть так. Слово есть слово. Что ты собираешься делать с Томом, когда вернешься из Мейна?

И Бев, почти уверенная в том, что она уже никогда не вернется из Дерри, сказала только:

— Вот приеду — тогда и решим. Договорились?

— Ну хорошо, — согласилась Кэй. — А мне ты дашь обещание?

— Конечно. Как только вернусь — мы обязательно все обсудим, — спокойно ответила Бев и крепко обняла подругу.

Получив деньги по чеку, Беверли, в туфлях Кэй, отправилась на автобусе в аэропорт Милвоки. Она боялась, что Том, возможно, будет искать ее в аэропорту О’Хара. Кэй, провожавшая ее до банка, а затем до автобусной станции, всячески отговаривала ее от поездки в Милвоки.

— В О’Хара на каждом шагу сотрудники ФБР, дорогая, — урезонивала она Бев. — Тебе незачем волноваться, если он только посмеет к тебе приблизиться, тебе достаточно только закричать.

Беверли покачала головой.

— Я не хочу попадаться ему на глаза. Потому и еду в Милвоки.

Кэй устремила на нее вопросительный взгляд.

— Боишься, что он может тебя отговорить, да?

Беверли вспомнила, как они всемером стояли в ручье, вспомнила Стэнли, осколок бутылки из-под пепси-колы, поблескивающий на солнце. Вспомнила острую боль после того, как Стэн провел осколком по ее ладони, оставив на ней косую линию. Вспомнила, как они, дети, стали в круг, взялись за руки и поклялись, что если все повторится, они приедут в Дерри и убьют это чудовище.

— Нет, он вряд ли сможет меня отговорить. Но ему плевать на ФБР, он все равно может меня избить. Видела бы ты его сегодня ночью.

— Да, я уж имела счастье несколько раз его видеть, — нахмурившись, сказала Кэй. — Прет как танк.

— Он из ума выжил. Никакое ФБР его не остановит. Я поеду. Так будет лучше, Кэй. Поверь мне.

— Ну хорошо, — неохотно согласилась Кэй, и Бев с улыбкой подумала: Кэй несколько разочарована, что никакой конфронтации с Томом не будет, не будет никакого возмездия.

— Получи поскорее деньги по чеку, — снова сказала ей Беверли. — Пока он не одумался и не заморозил мои счета. Он может, с него станется.

— Разумеется, — ответила Кэй. — Если он это сделает, я приду и огрею его кнутом, да так, что он навек запомнит. Я за тебя отомщу.

— Держись от него подальше, — резко сказала Беверли. — Он опасный человек, Кэй. Последний раз он был точно… — «Как когда-то мой отец», — хотела сказать Беверли, но вместо этого произнесла: — Он был точно сумасшедший.