Оно

Приведенный ниже отрывок и другие отрывки «Интерлюдии» взяты из рукописи Майка Хэнлона «Дерри: Неавторизированная история города». Эти неопубликованные записки, которые читаются почти как дневниковые записи, хранятся под сводами Деррийской публичной библиотеки. Приведенное название указано на обложке, а в самих записках автор неоднократно называет их «Дерри: взгляд в задние врата ада».

Можно предположить, что мистер Хэнлон не раз подумывал опубликовать свои заметки.



2 января 1985 года



Может ли целый город быть во власти призраков?

Как часто бывают наводнены призраками дома?

Не просто какой-то дом в городе, уголок улицы, баскетбольная корзина без сетки, освещенная лучами заходящего солнца, похожая на непонятное кровавое орудие пытки, не отдельный район, а весь город?

Неужели такое возможно?

А вот послушайте, как толкуется в словаре английское слово «haunted» — «находящийся во власти духов и привидений».

«Haunting» — «навязчиво приходящий в голову. Обо всем, что трудно забыть».

«To haunt» — «появляться, исчезать и вновь возникать, особенно о призраках».

Но вот внимание: «haunt» — «место, часто посещаемое, место, где живут призраки, обитель призраков». Курсив, разумеется, мой.

И еще. «Haunt» как существительное означает также «место корма диких животных». Это значение очень пугает меня.

Каких животных? Не тех ли, которые избили Адриана Меллона и сбросили его с моста?

Не того ли зверя, что притаился под мостом?

«Место корма животных»! И чем они питаются в Дерри?

Что это за животные?

А знаете, это довольно интересно. Я не предполагал, что можно испытать такой страх, какой испытал я после злополучной истории, приключившейся с Адрианом Меллоном, но, несмотря на страх, я по-прежнему живу, не говоря уж о том, что и действую. Как будто я угодил в историю, и все читатели знают, что ты не должен быть так напуган, пока не наступит финал этой истории: из леса появится некое хищное существо, чтобы полакомиться тобой.

Да, да, именно тобой.

Но если это история, то явно не из классического наследия Лавкрафта, Брэдбери или По. Видите ли, я знаю если не все, то, во всяком случае, очень много. И уж совсем я не на шутку испугался, когда в прошлом году в сентябре раскрыл «Дерри Ньюс» и, прочтя предварительные показания Анвина, понял, что клоун, убивший Джорджа Денбро, может объявиться снова. Страшно мне стало в 1980 году — именно тогда дремавшая часть моего сознания словно очнулась. Я понял, что ОНО, это непонятное существо, непременно вернется.

О какой части сознания я говорю? Той, что всегда бывает настороже.

А может, я услышал голос Черепахи? Да, пожалуй, так оно и было? Я знаю, Билл Денбро поверил бы мне.

Я перечел множество старых книг и почерпнул сведения об ужасах, творившихся в прошлом, я перелистал множество старых журналов и узнал о зверствах минувших времен. Всякий раз в глубине моего сознания я слышал грозный, нарастающий гул морских раковин. Мне чудился в воздухе горячий озоновый запах приближающихся гроз. Я начал делать записи для книги, увидеть которую, я почти уверен, мне не суждено, я просто не доживу до того дня. Но в то же время я продолжал работу. На одном уровне сознания я жил да и сейчас живу самыми гротескными страхами и фантасмагориями, с другой стороны, я жил приземленной жизнью провинциального библиотекаря. Я расставляю книги на полках, заполняю библиотечные карточки, выключаю аппараты для просмотра микрофильмов, которые иногда по забывчивости не выключают мои клиенты. Я пошучиваю с Кэрол Дэннер насчет того, как бы я хотел провести с ней ночь в постели, а она шутит, что тоже не прочь переспать со мной, но оба мы знаем, что она шутит, а я говорю на полном серьезе, точно так же мы оба знаем, что она не останется в маленьком городишке Дерри, тогда как я до самой смерти, видно, буду подклеивать порванные страницы в «Бизнес Уик», участвовать в библиотечных заседаниях, держа в одной руке трубку, а в другой — пачку журналов для библиотекарей… и, просыпаясь среди ночи, зажимать кулаками рот, чтобы из него не вырвался крик.

Вопреки мрачным предположениям волосы мои не поседели. Я не сделался лунатиком, не принялся вести тайные записи и носить с собой в кармане спортивной куртки дощечки для спиритических сеансов. Мне кажется, я только стал больше смеяться, вот, пожалуй, и все. И порой мой смех звучит довольно пронзительно и странно, иногда я ловлю на себе недоуменные взгляды людей, когда смеюсь.

В глубине души, в том самом уголке, откуда, как сказал бы Билл, звучит голос Черепахи, что-то убеждает меня, чтобы я сегодня же вечером обзвонил всех друзей детства. Но даже сейчас есть ли у меня полная уверенность, что настал такой момент? Да и хочу ли я абсолютной уверенности? Нет, разумеется, нет. Но, Боже мой, то, что случилось с Адрианом Меллоном, это ведь как две капли воды похоже на убийство Джорджа, брата Билла Заики, произошедшее осенью 1957 года!

Если все повторится, я обязательно позвоню всем. Мне так или иначе придется это сделать. Но не сейчас. Пока еще рано. Прошлый раз события развивались медленно и разразились только летом 1958 года. Так что я подожду. И все то время, что буду ждать, буду делать записи в этой тетради и подолгу смотреть в зеркало: как же неузнаваемо изменился тот мальчик из далекого 1958 года.

Лицо мальчика было серьезным и робким — лицо книгочея, а у человека, который сейчас смотрит на меня из зеркала, лицо банковского кассира из вестерна, бессловесная роль которого сводится к тому, что он, перепуганный, поднимает руки под дулами пистолетов грабителей. И если по сценарию надо ввести труп — жертву бандитского нападения, то лучшей кандидатуры не придумаешь.

Да нет, я все тот же старина Майк. Немного застывший взгляд, глаза широко раскрыты, слегка ошеломленное выражение от прерванного сна, но нельзя сказать, чтобы это бросалось в глаза. С первого взгляда на меня вы, возможно, подумаете: «Он переутомился от чтения». Не думаю, что вы догадаетесь, что этот человек с кротким, незлобивым лицом изо всех сил пытается не сойти с ума.

Если мне придется им звонить, некоторые будут в ужасе и могут не выдержать.

И перед этим тоже я должен выстоять. Не одну долгую бессонную ночь я думаю о том, лежа в постели в своей старомодной голубой пижаме, а на ночном столике аккуратно сложены очки, рядом стакан воды, который я всегда ставлю на случай, если среди ночи проснусь с пересохшим горлом. Я лежу в темноте, маленькими глотками пью воду. Интересно, что помнят друзья моего детства или, может, уже забыли. Я почему-то уверен, что они забыли, потому что им нет никакой необходимости это помнить. Я единственный, кто слышит голос Черепахи, единственный, кто ничего не забыл, потому что из всех лишь я один остался здесь, в Дерри, а они рассеялись по всем сторонам света. Им невдомек, как схоже сложились их судьбы. Позвонить им — они приедут и убедятся, до чего похожи их судьбы. Некоторые могут не выдержать. А может, и все.

А потому еще и еще раз надо все обдумать, попытаться воссоздать в уме, какими они были и какими, возможно, стали. Надо определить, кто из них самый ранимый и уязвимый. Иногда мне кажется, что Ричи Тоузнер. Чаще всего именно Ричи настигали Крис, Хаггинс и Бауэрс, и это при том, что Ричи в отличие от Бена вовсе не был толстяком. Больше всего Ричи боялся Бауэрса, мы тоже его боялись, но и другие хулиганы нагоняли на него страх, причем такой, что его можно было сравнить разве что со страхом Божьим. Если я позвоню Ричи в Калифорнию и расскажу обо всем, он, чего доброго, еще вообразит, что эти громилы вернулись и опять принялись за свое, а ведь двое из них давно в могиле, третий в дурдоме на Дженипер-хилл. Иногда мне кажется, что самые слабые нервы у Эдди. Эдди, неразлучный со своей властной и напористой, точно танк, матушкой, страдающий от астмы. Беверли? Она всегда разыгрывала из себя крутую девчонку, но на самом деле боялась, как все мы. Билл Заика, охваченный ужасом, от которого он не может избавиться даже в такие минуты, когда накрывает чехлом свою пишущую машинку? Стэнли Урис?

Над ними навис острый нож гильотины; но чем больше я размышляю о судьбах друзей, тем более убеждаюсь, что они не ведают, какая угроза над ними нависла. Я единственный, кто, образно говоря, держит руку на рычаге. Я могу его дернуть: открыть телефонную книжку, позвонить каждому и поставить его в известность.

Может, в этом и не будет необходимости. Я цепляюсь за слабую надежду: может быть, я обознался, приняв затравленные крики своего сознания за истинный голос Черепахи. В конце концов, чем я располагаю? Меллон погиб в июле. В прошлом декабре на Ниболт-стрит был найден труп ребенка, а в начале этого декабря, незадолго до того, как выпал первый снег, в Мемориал-парке был зверски убит еще один ребенок. Может быть, это дело рук какого-нибудь бродяги, как утверждают газеты. Или сумасшедшего, уехавшего из Дерри и наложившего на себя руки из-за раскаяния и отвращения к себе. Так, возможно, поступил бы настоящий Джек Потрошитель, утверждается в некоторых книгах.

Все может быть.

Но как тогда прикажете понимать следующее? На той же Ниболт-стрит, только на другой стороне, был найден труп девочки. Ее убили в тот же день, что и Джорджа Денбро, только двадцатью семью годами позже. А зверски растерзанный Джонсон — мальчик, которого нашли в Мемориал-парке без ноги: ее оторвали ниже колена. В Мемориал-парке стоит городская водонапорная башня, мальчика обнаружили почти у ее подножия. Эта башня неподалеку от Пустырей. К тому же именно в водонапорной башне видел мальчиков Стэн Урис.

Мертвых мальчиков.


И тем не менее, возможно, все это вздор, миражи. А может, совпадение? А что если эти убийства каким-то зловещим образом перекликаются? Разве не может быть такого? По-моему, очень даже возможно. Здесь, в Дерри, может быть все что угодно.

Мне кажется, убийца все еще в Дерри. Он, человек, или Оно, некое существо, жило в Дерри в 1957 и 1958 годах, а кроме того, в 1929—1930 годах, а также в 1904—1905 годах и в начале 1906 года, во всяком случае, пока не взорвался чугунолитейный завод, и наконец в 1876—1877 годах. Оно появлялось через каждые двадцать семь лет. Иногда — немного раньше, иногда — с небольшим опозданием, но всякий раз появлялось. Проследить за его появлением в более отдаленный период истории — задача трудная, поскольку о том времени до нас дошли скудные сведения, да и сами документы изрядно попорчены. Однако зная, где нужно искать, исследователь, в конце концов, может разрешить эту проблему. Факт тот, что чудовище всякий раз возвращается.

Чудовище. Оно.

Да, пожалуй, придется обзвонить друзей. Полагаю, что именно мы должны предотвратить это. Именно мы призваны положить этому конец. Слепая судьба? Слепая удача? Или все-таки это снова чертова Черепаха? Может ли она отдавать распоряжения, точно так же, как и говорить? Не знаю. Вряд ли это имеет какое-то значение. Билл утверждал, что Черепаха не может помочь нам. Если это верно, то теперь верно как никогда.

Вспоминаю, как мы, взявшись за руки, стояли в воде и клялись, что обязательно приедем в Дерри, если все повторится. Мы походили на хоровод друидов. Кровь, сочившаяся из наших ладоней, скрепляла нашу клятву. Ритуал, изобретенный, быть может, на заре человечества, бессознательный стук в Древо познания.

Да, сходство есть.

Но я уподобляюсь Биллу Заике, толку воду в ступе, хожу вокруг да около, повторяю несколько фактов и множество неприятных и довольно туманных предположений, с каждым абзацем впадая в навязчивый маниакальный бред. Бесполезно, без толку, даже опасно, но до чего же трудное дело идти на поводу событий.

Записи в этой тетради — своего рода попытка выйти за рамки навязчивой идеи, преодолеть наваждение и взглянуть на события под более широким углом зрения. В конце концов в этой истории задействованы не только мы, шесть мальчиков и одна девочка, каждый из которых по-своему несчастен, отвергнут сверстниками, — дети, жарким летним днем ненароком попадающие в кошмарную ситуацию, когда у власти еще был президент Эйзенхауэр. Нет, мои записи — это попытка прокрутить пленку немного назад, если угодно, попытка окинуть взглядом весь город — место, где трудятся, едят, спят, совокупляются, ходят по магазинам, ездят в автомобилях, спешат в школу, направляются кто куда, чтобы сгинуть кто в тюрьме, а кто и просто в ночной темноте, — тридцать пять тысяч человек.

Чтобы понять, что из себя представляет то или иное место, надо, по моему глубочайшему убеждению, знать, каким оно было раньше. И если требуется назвать день, когда я осознал, что все повторяется, я готов его указать: пожалуйста, начало весны 1980 года. Я отправился навестить Альберта Карсона, умершего прошлым летом в возрасте девяноста одного года. Тогда это был убеленный сединами, почтенный старик. Он заведовал библиотекой с 1914 по 1960 год — завидный срок (впрочем, и сам Карсон — удивительнейший человек). Я подумал: если кто и знает, с какого раздела истории Дерри лучше начать, то это может посоветовать только Альберт Карсон. Мы сидели на веранде его дома, я задал ему этот вопрос, и он ответил мне хриплым, каркающим голосом. В ту пору он уже страдал раком горла, который вскоре свел его в могилу.

«Да ни один раздел ни хрена не стоит. И вы это отлично знаете».

«И все же с чего мне лучше начать?»

«Начать что, прошу прощения?»

«Изучение истории этого края. Дерри и его окрестностей».

«А, понятно. Начните с Флике и Мишо. Они считаются лучшими краеведами».

«А после того, как я их прочту?»

«Зачем же читать?! Боже упаси. Выбросите их в мусорную корзину. Это ваш первый шаг. Затем прочтите Баддингера. Брэнсон Баддингер то и дело грешит глупой сентиментальностью, я уж не говорю о его грубых ляпсусах, если, конечно, половина того, что я слышал в детстве, правда. Однако, когда он доходит до Дерри, чувство его не подводит. Большую часть фактов он перевирает, но перевирает, так сказать, с чувством».

Я рассмеялся, и Карсон осклабил свой морщинистый рот. На его лице появилось довольное выражение, которое меня немного испугало. Он походил на довольного грифа, караулящего только что убитое животное и ждущего, когда оно достигнет необходимой стадии разложения и станет приятным на вкус.

«Когда покончите с Баддингером, прочтите Ивса. Законспектируйте все, что он говорит о тех или иных людях. Сэнди Ивс по-прежнему преподает в Мейнском университете. Он фольклорист. После того, как изучите его работы, повидайтесь с ним. Пригласите его в ресторан. Я бы повел его в «Ориноку»: обеды там нескончаемо долги. Накачайте его хорошенько. Заполните тетрадку именами и адресами. Поговорите со старожилами, с которыми он в свое время беседовал, с теми, конечно, кто еще жив. Нас еще немало осталось. Кхе-кхе-кхе! Выудите у них побольше имен. К тому времени вы уже будете знать о Дерри все, что вам нужно, если, конечно, я не ошибся в вашей толковости и сметливости. Если вы заполучите в свое распоряжение достаточно сведущих людей, вы узнаете от них то, чего не найти ни в каких исторических фолиантах. И вы, возможно, почувствуете после этого, что у вас нарушился сон».

«Дерри?»

«Что Дерри?»

«В Дерри что-то не в порядке?»

«Не в порядке? — переспросил Карсон каркающим полушепотом. — Что не в порядке? Что значит «не в порядке»? Если вы имеете в виду эти рекламные открытки с видами «Кендускиг на закате», выполненные «кодаком» с разных точек, тогда в Дерри полный порядок — этих открыток напечатано видимо-невидимо. Если вы считаете в порядке вещей комитет занудливых старых дев, этих сушеных вобл, ратующих за спасение губернаторского дома и требующих установить памятную доску на водонапорной башне, то тогда о чем речь? Полный порядок, раз мы заодно с этими ханжами, сующими нос не в свои дела.

А как вам эта уродливая статуя Поля Баньяна в центре города? Полный порядок? Эх, будь у меня машина напалма, я бы укокошил эту скульптуру … ее мать! Но уверяю вас, если ваши эстетические взгляды настолько широки, что вы допускаете существование статуи из пластика, то в таком случае Дерри вполне нормальный город. Весь вопрос, Хэнлон, что для вас означают понятия «нормальный» и «все в порядке». Или если еще точнее: где нормально, а где ненормально».

Мне оставалось только кивать головой. Карсон либо знал ответ на свой вопрос, либо не знал. Либо хотел пояснить свою мысль, либо не хотел.

«Вы имеете в виду неприятные истории, о которых вы еще не слышали, или те, которые вам уже известны? А неприятных историй всегда хватает. Всегда навалом. История города подобна большому ветхому особняку с множеством комнат, чердаков, всевозможных укромных мест, не говоря уже о тайниках. Если вы начнете исследовать деррийский особняк, вы обнаружите всякого рода хитрости. Да-да. Потом вы, вероятно, пожалеете об этом. Но раз уж вы что-то нашли, обнаружили, тут уж никуда не денешься, обратного хода нет, разве не так? Какие-то комнаты заперты, но есть ключи и к ним… Есть такие ключи».

Глаза Карсона зажглись пронзительным огнем, как иногда бывает у стариков.

«Вы можете подумать, что ненароком узнали самую отвратительную тайну Дерри. Но худшее еще впереди. У Дерри много тайн».

«Вы хотите сказать…»

«Думаю, вы должны меня извинить. У меня сегодня что-то разболелось горло. Мне пора принимать лекарство и немного соснуть».

Иными словами, вот тебе нож и вилка, любезный, ступай и смотри сам, что ты сможешь нарезать.

Я начал с исторических трудов Флике и Мишо. По совету Карсона я выбросил их в корзину, правда, прежде я все-таки прочитал их. Они оказались действительно никуда не годны. Карсон был прав. Затем я взялся за Баддингера, выписал сноски и принялся за их изучение. Этот исторический труд был явно лучше, но сноски, знаете, странная вещь. Они как тропы, петляющие по дикой стране, где живут по законам анархии. Они то и дело расходятся; в любой момент ты можешь свернуть не туда и заблудиться в чащобе, а то и вовсе угодить в болото. «Если обнаружите сноску, — говорил когда-то на лекции наш профессор, специалист по библиографии, — наступите ей на голову и убейте, прежде чем она успеет размножиться».

Сноски и впрямь размножаются, и порой это даже неплохо, но все же в большинстве случаев хорошего мало. Сноски в работе Баддингера, высокомерно названной «История старого Дерри», Ороно, издательство Мейнского университета, 1950 год, блуждают по вековому периоду и множеству ныне забытых книг, обросших пылью магистерских диссертаций по истории и фольклору, статей, опубликованных в давно закрывшихся журналах среди наводящих тоску и уныние городских отчетов и финансовых ведомостей.

Разговор с Сэнди Ивсом оказался куда интереснее. Его источники информации часто пересекались с источниками, на которые указывал Баддингер, но этим пересечением сходство и ограничивалось. Ивс посвятил большую часть своей жизни стариковскому делу: он записывал устные предания, иными словами, небылицы, причем почти дословно — практика, о которой Брэнсон Баддингер, несомненно, отозвался бы весьма презрительно.

В период 1963—1966 годов Ивс написал цикл статей о Дерри. К тому времени когда я принялся за изучение этой темы, большинство старожилов, с которыми беседовал Ивс, уже умерли, но у них были сыновья, дочери, племянники, двоюродные братья и сестры. И разумеется, справедлива истина: на место каждого умершего старожила приходит новый. А хороший рассказ никогда не умирает, он всегда передается из поколения в поколение. Я побывал на многих верандах и выпил огромное количество чая, пива, причем как фирменного, с черной этикеткой, так и домашнего, не говоря уж о воде из-под крана или из колонки. Я много слушал, и мой диктофон работал не переставая.

Баддингер и Ивс абсолютно сходились в одном: отряд белых переселенцев, обосновавшихся в здешних местах, насчитывал около трехсот человек, все англичане. У них была хартия, и они входили в так называемую «Компанию Дерри». Дарованные им земли включали в себя территорию современного Дерри, большую часть Ньюпорта и небольшие участки близлежащих городов. А в 1741 году все население Дерри вдруг исчезло. В июне колония переселенцев насчитывала триста сорок душ, а в октябре уже не было никого. Деревянные дома поселка опустели. Один из них, стоявший приблизительно на месте пересечения современных Витчем-стрит и Джексон-стрит, сгорел дотла. Историк Мишо утверждает, что все жители поголовно были зверски убиты индейцами, но если не принимать во внимание один сгоревший дом, для такой версии нет решительно никаких оснований. Скорее всего в этом доме раскалилась печь и начался пожар.

Резня, устроенная индейцами? Весьма сомнительно. Не найдено никаких костей, не говоря уж о телах погибших. Наводнение? В том году его не было. Эпидемия? В окрестных городах ее не было и в помине.

Колонисты просто исчезли. Все до единого. Триста сорок человек. Исчезли без следа.