Окна во двор
Часть 44 из 121 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Давай ближе к делу, – мрачно перебил я.
– Извини, – закивал Майло. – Короче, я тебя ждал, а он в этот момент возвращался домой, и с ним был мужчина, которого он поцеловал типа на прощание.
– Куда? – с дотошностью спросил я.
Майло опешил от моего вопроса.
– В смысле «куда»?
– Поцеловал куда? В губы? Или в щеку?
– В губы, наверное.
– Наверное или точно?
Он растерялся.
– Я не знаю, я не приглядывался! Может, и в щеку. Но выглядело по-гейски.
Я, отвернувшись от него, поднял с пола рюкзак и начал выгружать на стол учебники, будто всерьез собирался сесть за уроки. На самом деле просто пытался не разреветься, ну и на всякий случай, если не получится, хотел заранее спрятать слезы.
Давя тяжесть в груди, я произнес, стараясь казаться спокойным:
– Это могло ничего и не значить.
– Ну не знаю…
В голосе Майло чувствовалась готовность спорить, а я не хотел, чтобы меня переубеждали, поэтому затараторил вперед него:
– Поцеловать и друга можно, тем более в щеку, ты же не видел, что он целовал в губы, значит, что угодно это могло быть, я тебя тоже могу поцеловать, ну так, в шутку, например, что в этом такого?
– Мики, ты…
Майло мягко коснулся моего плеча, стараясь повернуть лицом к себе, но я упорно отворачивался. По моим щекам текли слезы, нос заложило, и, чтобы не шмыгать, я начал дышать ртом.
– Черт, зря я рассказал! – Майло с досадой всплеснул руками. – Я долго думал, говорить или нет, но потом решил, что, если бы мой отец был геем, я бы предпочел это знать. А оказалось, что ты в курсе, но все равно почему-то расстроился, и теперь я вообще ничего не понимаю…
Быстро смахнув слезы, я все-таки повернулся к Майло и гнусаво спросил:
– Он видел, что ты его видел?
– Да. И мне показалось, что ему это не понравилось. – Он виновато глянул на меня.
– Ясно, – только и сказал я.
Отодвинув учебники в сторону, я сел прямо на письменный стол. Майло облокотился на него бедром, рядом со мной, и участливо спросил:
– Почему ты так расстроился?
– Потому что у меня есть второй отец. – Я пытался говорить спокойно, но все равно срывался на надрывные интонации.
– То есть он ему изменяет?
– Вообще-то они уже месяц как не вместе.
– То есть не изменяет?
Я покачал головой.
– Но ты все равно расстроился?
Я кивнул.
– Потому что хочешь, чтобы твои папы были вместе?
Я неопределенно повел плечами, правда не понимая, хочу этого или нет. Вместо ответа я спросил:
– Как считаешь, могло ли это быть чем-то другим? Дружеским жестом или типа того, как там у геев принято?
Майло пожал плечами.
– Не знаю, как у геев принято, ты же гей.
– Я не гей.
– Правда? А я думал, что раз ты тогда предлагал мне секс, то…
Я вяло поднял ладонь, прерывая его поток слов, и повторил вопрос:
– Могло ли это быть чем-то другим?
Я видел, как он мнется, как ему хочется сказать что-то утешительное для меня, но любой такой ответ окажется ложью и он не решается мне соврать. Я не стал его мучить. Тихо сказал:
– Ладно. Я понял.
В неловкой тишине Майло зашуршал сигаретной пачкой – вытащив ее из кармана, он высыпал на ладонь две самокрутки. Одну из них протянул мне, вновь произнеся свою любимую фразочку:
– По-моему, тебе нужно расслабиться.
Мы распахнули окно и, расположившись на широком подоконнике, закурили.
Всякий раз, когда я делал затяжку, мерзкий голос в моей голове повторял: за эти несколько часов беспамятства я буду расплачиваться тяжелой зависимостью. Но я затыкал его, убеждал себя, что это неважно.
* * *
Теперь участниками бесконечной цепочки сокрытий и недомолвок стали все члены семьи: Слава скрывал свои новые отношения, я скрывал, что знаю об этих новых отношениях, все втроем мы скрывали от Вани травмирующую информацию о расставании родителей и последствиях комы, а Ваня скрывал от нас, что давно все понял.
Последнее, кстати, выяснилось случайно: я забыл поставить телефон на беззвучный – а рано или поздно это должно было случиться, верно? Мне позвонил Майло, и на всю палату заиграла «Killer Queen», одна из лучших песен всех времен и народов, а Ваня поморщился. Слава бросил убийственный взгляд на меня, потом с сочувствием глянул на Ваню – было видно, что он ждет какого-то вопроса или хотя бы негодования со стороны брата, но тот молчал.
Тогда Слава спросил сам:
– Все в порядке?
– Да, – невозмутимо ответил Ваня.
Мы с папой переглянулись: это было странно. В моей душе теплилась надежда, что все не так плохо, я много читал про эту так называемую амузию и понял, что степень неразличимости невербальных звуков может сильно разниться от случая к случаю. Но когда мы спросили врача, его вердикт звучал неутешительно:
– Так или иначе, он слышит музыку искаженно и, как музыкант, не может этого не понимать.
– Тогда почему он молчит? – спрашивал Слава. – Разве он не должен пожаловаться на это?
– Видимо, по той же причине, почему взрослые оттягивают походы к врачу и вовремя не вызывают скорую. – Хмыкнув, он передразнил: – «Может, пройдет!»
Доктор скрылся в кабинете, оставляя нас со Славой в пустом коридоре. Папа несколько вопросительно посмотрел на меня, и я подумал, что он ждет моего мнения.
– По-моему, лучше поговорить об этом с Ваней, – сказал я.
– А по-моему, пока не стоит, – возразил он.
Я посмотрел ему в глаза.
– Почему мы все время врём друг другу?
Это был вопрос не только о Ване, а вообще… Обо всем. И мне хотелось, чтобы Слава понял меня.
– Недоговариваем, – поправил он.
– Ага, конечно, – раздраженно ответил я. – Даже в России не было столько лжи.
– В России вся наша жизнь была одной большой ложью.
Он меня как к месту пригвоздил своими словами. Я растерялся на миг, не зная, что ответить, и папа начал уходить, возвращаться обратно в палату. Собравшись с мыслями, я выдохнул:
– А разве здесь правда?
Но он сделал вид, что не услышал меня, хотя я точно знаю, что это не так.
Я представил, как вернусь в Ванину палату, где опять сделаю вид, что ничего не изменилось, что ложки действительно гремят так отвратительно, как кажется брату, а пение птиц за окном невыносимо фальшиво. Потом, выйдя из больницы, я позвоню Льву: изображу непринужденную улыбку, рассказывая о наших делах, и, конечно, ни взглядом, ни намеком не дам понять, что вокруг Славы ошивается непонятный мужик, провожающий его до дома. Лев будет казаться невыспавшимся и уставшим, но соврет мне, что все в порядке, а я, отключив звонок, передам эту ложь Славе. Почему всю свою жизнь я только и делаю, что храню чужие тайны?
Разозлившись, я побежал, обгоняя Славу, и первым ворвался в Ванину палату. С разбега чуть не вышиб дверь, и Ваня, вздрогнув, удивленно обернулся. Подойдя к его кровати, я, задыхаясь, быстро заговорил:
– У тебя нарушено восприятие звуков, ты искаженно слышишь все, кроме речи. И музыку тоже. Возможно, ты больше не сможешь ею заниматься. – Заметив, с какой растерянностью глядит Ваня, я поспешно добавил: – Извини.
Он посмотрел куда-то за мою спину, и я тоже обернулся: на входе в палату, привалившись к дверному косяку, стоял Слава. Судя по взгляду, он был очень разочарован.
– Извини, – закивал Майло. – Короче, я тебя ждал, а он в этот момент возвращался домой, и с ним был мужчина, которого он поцеловал типа на прощание.
– Куда? – с дотошностью спросил я.
Майло опешил от моего вопроса.
– В смысле «куда»?
– Поцеловал куда? В губы? Или в щеку?
– В губы, наверное.
– Наверное или точно?
Он растерялся.
– Я не знаю, я не приглядывался! Может, и в щеку. Но выглядело по-гейски.
Я, отвернувшись от него, поднял с пола рюкзак и начал выгружать на стол учебники, будто всерьез собирался сесть за уроки. На самом деле просто пытался не разреветься, ну и на всякий случай, если не получится, хотел заранее спрятать слезы.
Давя тяжесть в груди, я произнес, стараясь казаться спокойным:
– Это могло ничего и не значить.
– Ну не знаю…
В голосе Майло чувствовалась готовность спорить, а я не хотел, чтобы меня переубеждали, поэтому затараторил вперед него:
– Поцеловать и друга можно, тем более в щеку, ты же не видел, что он целовал в губы, значит, что угодно это могло быть, я тебя тоже могу поцеловать, ну так, в шутку, например, что в этом такого?
– Мики, ты…
Майло мягко коснулся моего плеча, стараясь повернуть лицом к себе, но я упорно отворачивался. По моим щекам текли слезы, нос заложило, и, чтобы не шмыгать, я начал дышать ртом.
– Черт, зря я рассказал! – Майло с досадой всплеснул руками. – Я долго думал, говорить или нет, но потом решил, что, если бы мой отец был геем, я бы предпочел это знать. А оказалось, что ты в курсе, но все равно почему-то расстроился, и теперь я вообще ничего не понимаю…
Быстро смахнув слезы, я все-таки повернулся к Майло и гнусаво спросил:
– Он видел, что ты его видел?
– Да. И мне показалось, что ему это не понравилось. – Он виновато глянул на меня.
– Ясно, – только и сказал я.
Отодвинув учебники в сторону, я сел прямо на письменный стол. Майло облокотился на него бедром, рядом со мной, и участливо спросил:
– Почему ты так расстроился?
– Потому что у меня есть второй отец. – Я пытался говорить спокойно, но все равно срывался на надрывные интонации.
– То есть он ему изменяет?
– Вообще-то они уже месяц как не вместе.
– То есть не изменяет?
Я покачал головой.
– Но ты все равно расстроился?
Я кивнул.
– Потому что хочешь, чтобы твои папы были вместе?
Я неопределенно повел плечами, правда не понимая, хочу этого или нет. Вместо ответа я спросил:
– Как считаешь, могло ли это быть чем-то другим? Дружеским жестом или типа того, как там у геев принято?
Майло пожал плечами.
– Не знаю, как у геев принято, ты же гей.
– Я не гей.
– Правда? А я думал, что раз ты тогда предлагал мне секс, то…
Я вяло поднял ладонь, прерывая его поток слов, и повторил вопрос:
– Могло ли это быть чем-то другим?
Я видел, как он мнется, как ему хочется сказать что-то утешительное для меня, но любой такой ответ окажется ложью и он не решается мне соврать. Я не стал его мучить. Тихо сказал:
– Ладно. Я понял.
В неловкой тишине Майло зашуршал сигаретной пачкой – вытащив ее из кармана, он высыпал на ладонь две самокрутки. Одну из них протянул мне, вновь произнеся свою любимую фразочку:
– По-моему, тебе нужно расслабиться.
Мы распахнули окно и, расположившись на широком подоконнике, закурили.
Всякий раз, когда я делал затяжку, мерзкий голос в моей голове повторял: за эти несколько часов беспамятства я буду расплачиваться тяжелой зависимостью. Но я затыкал его, убеждал себя, что это неважно.
* * *
Теперь участниками бесконечной цепочки сокрытий и недомолвок стали все члены семьи: Слава скрывал свои новые отношения, я скрывал, что знаю об этих новых отношениях, все втроем мы скрывали от Вани травмирующую информацию о расставании родителей и последствиях комы, а Ваня скрывал от нас, что давно все понял.
Последнее, кстати, выяснилось случайно: я забыл поставить телефон на беззвучный – а рано или поздно это должно было случиться, верно? Мне позвонил Майло, и на всю палату заиграла «Killer Queen», одна из лучших песен всех времен и народов, а Ваня поморщился. Слава бросил убийственный взгляд на меня, потом с сочувствием глянул на Ваню – было видно, что он ждет какого-то вопроса или хотя бы негодования со стороны брата, но тот молчал.
Тогда Слава спросил сам:
– Все в порядке?
– Да, – невозмутимо ответил Ваня.
Мы с папой переглянулись: это было странно. В моей душе теплилась надежда, что все не так плохо, я много читал про эту так называемую амузию и понял, что степень неразличимости невербальных звуков может сильно разниться от случая к случаю. Но когда мы спросили врача, его вердикт звучал неутешительно:
– Так или иначе, он слышит музыку искаженно и, как музыкант, не может этого не понимать.
– Тогда почему он молчит? – спрашивал Слава. – Разве он не должен пожаловаться на это?
– Видимо, по той же причине, почему взрослые оттягивают походы к врачу и вовремя не вызывают скорую. – Хмыкнув, он передразнил: – «Может, пройдет!»
Доктор скрылся в кабинете, оставляя нас со Славой в пустом коридоре. Папа несколько вопросительно посмотрел на меня, и я подумал, что он ждет моего мнения.
– По-моему, лучше поговорить об этом с Ваней, – сказал я.
– А по-моему, пока не стоит, – возразил он.
Я посмотрел ему в глаза.
– Почему мы все время врём друг другу?
Это был вопрос не только о Ване, а вообще… Обо всем. И мне хотелось, чтобы Слава понял меня.
– Недоговариваем, – поправил он.
– Ага, конечно, – раздраженно ответил я. – Даже в России не было столько лжи.
– В России вся наша жизнь была одной большой ложью.
Он меня как к месту пригвоздил своими словами. Я растерялся на миг, не зная, что ответить, и папа начал уходить, возвращаться обратно в палату. Собравшись с мыслями, я выдохнул:
– А разве здесь правда?
Но он сделал вид, что не услышал меня, хотя я точно знаю, что это не так.
Я представил, как вернусь в Ванину палату, где опять сделаю вид, что ничего не изменилось, что ложки действительно гремят так отвратительно, как кажется брату, а пение птиц за окном невыносимо фальшиво. Потом, выйдя из больницы, я позвоню Льву: изображу непринужденную улыбку, рассказывая о наших делах, и, конечно, ни взглядом, ни намеком не дам понять, что вокруг Славы ошивается непонятный мужик, провожающий его до дома. Лев будет казаться невыспавшимся и уставшим, но соврет мне, что все в порядке, а я, отключив звонок, передам эту ложь Славе. Почему всю свою жизнь я только и делаю, что храню чужие тайны?
Разозлившись, я побежал, обгоняя Славу, и первым ворвался в Ванину палату. С разбега чуть не вышиб дверь, и Ваня, вздрогнув, удивленно обернулся. Подойдя к его кровати, я, задыхаясь, быстро заговорил:
– У тебя нарушено восприятие звуков, ты искаженно слышишь все, кроме речи. И музыку тоже. Возможно, ты больше не сможешь ею заниматься. – Заметив, с какой растерянностью глядит Ваня, я поспешно добавил: – Извини.
Он посмотрел куда-то за мою спину, и я тоже обернулся: на входе в палату, привалившись к дверному косяку, стоял Слава. Судя по взгляду, он был очень разочарован.