Окна во двор

– Их нет в вашей базе. Мы мигранты. Мы в мигрантской базе. У вас такая есть?

– Разберемся, – ответил коп. – Ты можешь назвать их имена?

Я назвал – и Славу, и Льва.

– Я из гей-семьи.

– Я понял, – кивнул коп.

– Слава бы сейчас обрадовался. Ему нравится, что тут можно говорить все как есть. То есть это клево, что в Канаде можно попасть в полицию и назвать обоих родителей, понимаете? В России так нельзя. В России я бы сейчас говорил только про Славу, и он бы приехал один. Это было бы лучше. Он бы не ругался. Слава добрый. В России вообще лучше, чем у вас. Вы не обижайтесь. Вы не обижаетесь на меня? Я не хочу вас обидеть, потому что у вас пистолет. У нас в России говорят, вы тут психи, можете стрельнуть в башку без предупреждения. Или это про Америку говорят? Я забыл…

– Ты курил травку?

Я как можно сильнее закачал головой:

– Нет, нет, нет, я не такой, вы что…

Испугавшись, что веду себя странно и даже не чувствую этого, я сел прямее, потер щеки и нахмурился, пытаясь изобразить серьезное лицо. Пока я рассчитывал степень, с какой лучше хмуриться, чтобы выглядеть нормально, коп косился на меня. Потом, встав со стула, он сказал:

– Мы позвоним твоему отцу.

– У меня два отца, а не один! – возмутился я. – Мы что, ехали в такую даль, чтобы мне тут одному отцу звонили, а не двоим?

Но он уже скрылся в коридоре и не слышал моих возмущений.

Пока я ждал родителей, несколько раз вспоминал о диктофонной записи – нужно было предъявить доказательства полиции, – но, как только я касался мобильника, на меня нападал панический страх: нельзя этого делать! Это же копы. Копы – это опасно, они самого меня посадят, я ведь накуренный, они так и скажут: ты накурился, мы тебя раскусили, а запись твою мы забираем, выложим в интернет, и все узнают, какой ты на самом деле. Да, так и сделают, копам нельзя доверять, так во всех фильмах говорят.

Поэтому я убирал руку от телефона и, продолжая покачиваться туда-сюда, ждал родителей. Мне было странно, что полицейские не допрашивают меня, не пытаются выяснить, кто меня совратил, – неужели им не интересно? А может, они в сговоре. Да, скорее всего, они в сговоре со всеми педофилами мира, прямо как католическая церковь, это все одна большая западная организация, странно, что я не замечал раньше такой очевидной связи. Сто процентов педофилы платят им взятки, чтобы те покрывали их, и поэтому у канадской полиции такие большие окна – очень большие окна, наверное, дорогие. У католиков в храмах тоже большие окна, да еще и вычурные такие, жуть.

Все показалось мне настолько логичным, что я, взбудораженный, заходил по комнате: вот сейчас приедут родители, я им это расскажу, и они офигеют!

Когда они приехали (через целую вечность, не очень-то они торопились меня спасать), я перестал бегать по кабинету и замер у стола. Настоящий коп, несколько сочувственно указав на меня, сказал им:

– Он сам пришел в участок, говорит, что его совратили.

– Совратили? – переспросил Слава.

– Похоже, что он курил травку.

– Травку? – Сложно сказать, что удивило Славу больше.

– Скорее всего да, – вздохнул коп.

– Мы можем поговорить с ним наедине?

Настоящий коп кивнул, шагнул из кабинета и прикрыл дверь. Первым ко мне подлетел Слава, приобнял за плечи, заботливо, как больного, усадил за икеевский стол, на место полицейского. Сам присел передо мной на корточки и негромко спросил:

– Что случилось?

Лев, несколько нарочито покашляв, сел на второй стул напротив меня.

– Меня совратили, – снова прошептал я – получилось почти восторженно. Посмотрев на Льва, я сказал: – Я все записал.

Слава совсем растерялся.

– Что записал? Объясни по порядку. Почему ты не с Пелагеей?

Я запальчиво заговорил:

– Я удрал от них. С Артуром с вашей свадьбы. А потом он меня совратил.

Взгляд Льва остановился в углу – на белой камере с мигающим огоньком.

– Давайте дома поговорим, – попросил он.

– Подожди. – Это Слава его остановил. – Полицейский участок – самое подходящее место для таких разговоров.

– Не надо здесь обсуждать такие темы, – спокойно сказал Лев, но я видел, как он делает некоторое усилие над собой, чтобы не выдавать злость.

– Почему?

Лев, понизив голос, наклонился к Славе:


– Потому что все записывается. Сейчас ты скажешь, что он накурился с друзьями и несет бред, а дома мы обо всем поговорим и решим, что делать дальше. Вернуться всегда успеем. Хорошо?

Он был почти ласков, и я видел, что Слава колеблется. Мне почему-то становилось невесело, накатила мрачная злобливость, легкость в теле постепенно пропадала, сменяясь тяжестью.

– Мало ли какие у этой истории детали. Так и до депортации можно дообсуждаться, – негромко, но убедительно произнес Лев. – Лучше дома.

Слава сделал как велел Лев. Поулыбался полицейским, поблагодарил за бдительность, попросил прощения за мое поведение, обещал провести со мной всевозможные воспитательные беседы.

Мы вышли из участка и едва завернули за угол, как я получил звонкий подзатыльник – такой сильный, что у меня замелькали точки перед глазами.

– Ай! – Я чуть не заплакал от боли и обиды.

– Что за херня? – возмутился Слава как бы про все сразу: и про травку, и про совращение, и про подзатыльник.

Лев, игнорируя его вопрос, больно схватил меня за руку выше локтя и с силой развернул к себе лицом.

– Что ты тут устроил?

– В смысле? Это твой друг устроил!

– Да ты обкуренный в хлам! Где ты это взял вообще?

– Хватит! – оборвал его Слава. – Давайте сядем… И пусть он все расскажет сам.

Мы сели на скамейку в ближайшем сквере, и я был рад, что этот разговор происходит не дома – здесь, в общественном месте, Лев будет вести себя сдержанней. Глядя только на Славу, я рассказал ему все по порядку: как ко мне подошел Артур, как он флиртовал со мной на свадьбе, как позвал гулять, как поцеловал в губы и как потом принудил к сексу с ним. Упускал я только некоторые подробности: ну, что на определенные разговоры и предложения я выводил его намеренно и, конечно, что приврал про свой возраст.

Слава выдохнул:

– Я возвращаюсь в участок.

Он рывком поднялся со скамейки, и Лев потянулся к нему, будто хотел удержать:

– Стой! Подожди, давай договорим.

– Зачем? – Я никогда раньше не видел Славу в таком возбужденно-гневном состоянии. – Что еще ты хочешь услышать? Самое главное я услышал, мне плевать на детали. Мне плевать, что ты скорее поверишь своему дружку, чем собственному сыну.

Лев начал оправдываться:

– Это неправда.

– Вынудил нас уйти из участка, ударил моего ребенка…

– О, ну конечно, теперь это «твой» ребенок, – неестественно рассмеялся Лев. – Когда он неудобный и цапается с нами, как собака, ты вешаешь его на меня. А когда тебе выгодно, он вдруг становится только твоим.

– Выгодно? Ты слышишь, что говоришь? Речь идет о преступлении.

– Это ты меня не слышишь.

Отвернувшись от Льва, Слава обратился ко мне:

– Мики, дай, пожалуйста, свой телефон.

Я полез в рюкзак, а, пока я возился с заедающим замком, Лев говорил:

– Ты просто не понимаешь, что будет, если ты пойдешь в полицию. Они возбудят уголовное дело – сразу, даже без твоего заявления. Скорее всего, оповестят российских эмвэдэшников, и Артура задержат где-нибудь в аэропорту. Заниматься этим будет именно российская полиция, а не эти милые вежливые люди. И российской полиции будет очень интересно, что это за бедный совращенный мальчик из России, откуда он, чей он, кто его родители, как же вообще так получилось с несчастным ребенком? Представь, как им будет приятно узнать, что мальчик, который растет с геями, подвергся совращению.

– Это может случиться в любой семье, – перебил его Слава.

– Конечно, именно так в России и подумают, – усмехнулся Лев.

– Тебе не надоело бояться?

Но Лев только посмеялся над его вопросом.

– У тебя там мама осталась. Или ты так обижен, что не планируешь с ней общаться? Если все-таки планируешь, то следующим, кого они задержат в аэропорту, будешь ты. Они отберут у тебя детей, ты этого не понимаешь, что ли?

Я, сжавшись на скамейке, расплакался от осознания, что Лев его отговорит. Как все время, все эти годы, отговаривал практически от чего угодно, и тогда мой страх, мои мучения, мое распотрошенное тело – все было зря. Они опять ничего не замечали.

– Выходит, с нашими детьми можно делать что угодно, лишь бы в полиции про нас не узнали?

– Да. И это реальность. Думаешь, в Канаде ты можешь от нее спрятаться? Да ты связан ею до гроба.

Я слушал их, и перед глазами у меня мелькали кадры собственной жизни: памятник Ленину в парке, онкологический диспансер, мамина смерть, «Несквик» на завтрак, идиллия с запахом какао и «Симпсонами» по утрам, разрушенная появлением нового человека, Лев, семья, школа, ложь, друзья, ложь, Лена, ложь – в какой-то момент все рухнуло, а я не заметил. Порезы на плечах, панические атаки, тяжкие и изнуряющие, как рвота; страх, все пропитано страхом, все пропитано ложью, Глеб, засосы, грязь – и они никогда не были рядом. Замечая, что я не в порядке, они стыдливо закрывали глаза, как будто я не их сын. С этим разберется психолог. С этим разберутся таблетки. С этим разберется собака. Поговорите со мной. Поговорите со мной.

Поговорите со мной!