Охота на Овечкина

– Почему? Это же ненадолго. Самозваный принц исчезнет потом с горизонта с такой же легкостью, как и появился, но дело будет уже сделано. И разве не ты предан принцессе больше других? Разве не ты больше всех желаешь спасти ее от этого брака?

В голосе Босоногого колдуна послышались суровые нотки. Или это для королевского шута он прозвучал, как голос совести?

Доркин откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Его вдруг пробил озноб. Колдун прав. Разве не он… Искать никого не придется. Все пройдет как по нотам. У него хватит и нахальства, и самообладания, чтобы разыграть из себя даморского принца. С измененной-то внешностью! И если дело дойдет до суда чести, он легко победит Ковина в любом поединке, невзирая на свои годы. Но…

В ушах у него вдруг зазвучала песенка, которую он слышал где-то, когда-то, совсем недавно, – «…пой, мой соловей, лети над бездной и расскажи, расскажи моей любезной, что я еще жив…» Принцесса Май. Занять место ее жениха. Иметь полное право стать ее мужем вместо принца Ковина. И отказаться от нее. Вот и все, что от него требуется. Он увидел перед собой ее лицо, ее глаза, губы… И песенка сменилась звоном в ушах от прилива крови, а озноб – внезапным жаром во всем теле. Во рту пересохло.

…Нет, не родился еще человек, который сможет по доброй воле отказаться от принцессы Май. И он, Баламут Доркин, не лучше других. Только представить себе, что через две недели она может стать его женой…

Он усилием воли отогнал наваждение, открыл глаза и выпрямился.

– Я такой же, как все, почтеннейший. Я стыжусь самого себя, не скрою. Но мне это не под силу.

– Вот так так, – сказал Аркадий Степанович, глядя осуждающе. – Стало быть, не под силу. Ну, и кому же это под силу? Где мы возьмем принца?

Чатури, который нахохлившись сидел на подоконнике и внимательно слушал обоих, вдруг подал голос:

– Овечкин. Чем вам не принц?

Заговорщики на миг опешили, а потом буйно расхохотались.

– Да уж, – сказал Босоногий колдун, отсмеявшись и вытирая слезы, выступившие на глазах, – Овечкин – тот еще принц! Жаль, его здесь нет, послушал бы тебя…

И в это мгновение раздался нетерпеливый стук в дверь, створки распахнулись, и в комнату, не дожидаясь разрешения войти, сунулся молоденький паж, глаза которого, несмотря на поздний час, горели от возбуждения и любопытства.

– Босоногий колдун здесь? Его внизу спрашивают. Странная компания… там, среди них, – настоящая саламандра, клянусь пяткой святого Паприка!



Так в эту ночь никто из них и не спал.

Аркадий Степанович, удивившись визиту саламандры, пошел встретить своих посетителей, а вернулся еще более удивленный, ведя за собою всех четверых – Пэка, Ловчего, Фирузу и Овечкина.

– Легок на помине, ягненочек! – радостно заорал при виде их чатури. – Вырвался-таки? Ну, рассказывай!

Молоденький паж, снедаемый свойственной его возрасту похвальной любознательностью, попытался незаметно проникнуть следом за гостями в покои колдуна, но был обнаружен и изгнан королевским шутом, отнюдь не желавшим лишних ушей. Потом Доркин сердечно обнял Овечкина и Фирузу и познакомился с их необычными спутниками. Сам-то Босоногий колдун хорошо знал и саламандру, и призрачного охотника, поскольку частенько навещал своего старого учителя, только не ожидал встретить их в таком месте и в таком обществе…

Овечкин охотно предоставил объясняться Ловчему, сам же, притулясь в кресле, притворялся, что дремлет, и старался не вслушиваться. Слишком еще свежи были в памяти тягостные подробности их последнего приключения на пороге темного мира. Но долго притворяться ему не дали. Ловчий оказался немногословен и изложил всю историю очень коротко, начав с того, как отец Григорий отправил их на помощь к Овечкину. Дослушав до конца, босоногий старец с умным видом покачал головой, после чего спохватился накормить гостей. Гости, однако, от всего отказались.

– Мы отдохнули и поели у ворот, – сообщил Ловчий. – А вот зачем нас, собственно, к вам сюда принесло, пусть излагает Овечкин. Он, правда, и сам не знает толком…

Всеобщее внимание обратилось к Овечкину. Михаил Анатольевич вздохнул.

– Я действительно не знаю, – сказал он, криво улыбнувшись. – Хорас-второй – ну, двойник настоящего Хораса – послал меня в Данелойн. Он тоже не знал, зачем. Но будто бы я обязательно должен прийти сюда и здесь все и узнать. Вот…

Он развел руками.

Баламут Доркин и Босоногий колдун смотрели на него с недоумением. Тут снова подал голос чатури.

– Я же говорил. Вам нужен принц. Так получите!





* * *


– Это какая-то белиберда, – сердито сказал Овечкин, когда Аркадий Степанович объяснил все про принца Ковина и затею Баламута. – Вы сошли с ума! Я-то тут при чем? Ни ступить, ни молвить не умею, да и вообще! Тут актерские способности нужны, а я никогда в жизни не играл… и я – трус, учтите!

Босоногий колдун посмотрел на него внимательно и задумчиво.

– Я долго смеялся, – сказал он, – когда чатури предложил твою кандидатуру. Но сейчас, милый мой, я склонен думать…

Михаил Анатольевич ответил ему совершенно беспомощным взглядом.

– Аркадий Степанович, но уж вы-то должны понимать…

– Понимаю. И сочувствую. Но уж больно вовремя вы явились – стоило только упомянуть твое имя…

– Соглашайся, Овечкин, – встрял Пэк, елозя в кресле. – Такое приключение! Будет что внукам рассказать!

Баламут недовольно кашлянул.


– Колдун, это и впрямь белиберда. Ты забыл, что наш самозванец должен уметь драться. А он…

Доркин пренебрежительно мотнул головой в сторону Михаила Анатольевича.

– Ты пока помолчи, – сердито сказал старец. – С тобой все ясно. Видишь ли, Мишенька, – он снова обратился к Овечкину и вдруг замялся, – есть одна загвоздка… получается, что никто, кроме тебя…

И смущенно умолк.

– Какая загвоздка? – спросил Овечкин, не дождавшись продолжения и встревожившись. – Говорите же!

– Оне будут мяться и ломаться, – противным скрипучим голосом заговорил чатури, – а я тебе прямо скажу, ягненочек. Ни один ихний подставной принц не найдет в себе сил отказаться от принцессы, когда дело дойдет до свадебки. Уж все ее так любят, так любят! Жизнь за нее положить готовы, а вот оставить ее незамужней да счастливой – фигушки! На тебя вся надежда. Как ты уже однажды подвиг ради нее совершил, так будь любезен еще разок…

– Заткнись, – вскакивая на ноги, прорычал Баламут, – шею сверну!

Он был красен, как вареный рак. Чатури вспорхнул с подоконника и закружился под потолком.

– Боялись мы, – ехидно сообщил он сверху.

Михаил Анатольевич тоже отчаянно покраснел. Он встретился глазами с Босоногим колдуном, и почтенный старец кивнул, безмолвно подтверждая сказанное вещей птицей.

– Но как же так, – тихо сказал Овечкин. – Может быть, вы мне объясните, Аркадий Степанович… сам я что-то никак понять не могу. Чатури сказал однажды, что все беды принцессы Маэлиналь – от ее светлого дара. Она внушает любовь… и… благородные чувства, потому-то дар ее не по душе Черному Хозяину Данелойна. Но какие же это благородные чувства, если… разве можно поведение того же принца Ковина по отношению к ней назвать благородным?..

Колдун не успел ничего ответить.

– Я вспомнил! – закричал вдруг чатури. – Вспомнил я! Боги тогда сказали следующее…

Он сделал под потолком еще один круг, приземлился на спинку свободного кресла и возбужденно затараторил:

– Если принцесса Май выйдет замуж по любви, ее магический дар не доставит ей больше никаких неприятностей. С тех пор она будет внушать не безумную любовь всем и каждому, а только уважение и почитание. И никаких бед и никаких кровопролитий из-за нее уже не будет происходить. Понятно вам?

– Понятно! – рявкнул Баламут, сметая его с кресла. – Паршивец…

– Она должна выйти за Маколея! – крикнул чатури, снова взмывая под потолок. – И беды прекратятся! Поняли?

Баламут Доркин, внезапно ослабев в коленях, опустился на свое место. Вопрос, только что заданный Овечкиным и вонзившийся в его сердце раскаленным кинжалом, мгновенно был им забыт. Ибо только сейчас до него дошло, что затеянная интрига к тому и приведет. Должна привести. Если подставной принц откажется жениться на принцессе, она будет свободна от всех обязательств, и никто не сможет помешать Маколею посвататься к ней. А чего он, Доркин, собственно, ожидал? Что она навеки останется в доме своего отца, здесь, в Айрелойне?..

Одновременно с ним это поняли и остальные.

– Ой, но это же здорово! – не сдержавшись, воскликнула Фируза.

Овечкин на мгновение обратил к ней просветлевший взгляд и тут же повернулся к Босоногому колдуну.

– Аркадий Степанович! Я по-прежнему считаю, что моя кандидатура ни к черту не годится. Но если вы думаете, что я справлюсь…

– Разумеется, не справишься, – весело сказал колдун. – Но мы поможем, не сомневайся, голубчик. Драться мы тебя, конечно, за неделю не научим, но даст Бог, дело и не дойдет до поединка… а уж коли дойдет, там и поглядим, сообразим что-нибудь.

– До какого поединка?

– Ну там суд чести, то да се… не волнуйся, разберемся. Друзья мои!

Почтенный старец поднялся на ноги. Выглядел он сам взволнованным изрядно.

– Я немедленно отправляюсь в Дамор и принимаюсь за дело. Надо много кого разыскать и много чего подготовить. Ловчий и Пэк будут мне помогать. А вы пока отдыхайте. Мишенька пусть морально готовится завтра с утра – ты, Доркин, порепетируй с ним, пожалуйста. Легенду сочините – где он был до сих пор, где воспитывался, чем занимался, ну, и так далее. Сам знаешь, не мне тебя учить.

– Ладно, – сквозь зубы сказал Баламут. – Я все понял, и все прекрасно. Овечкин у нас, конечно, благородный герой, он справится, я уже не сомневаюсь. Но мне нужны гарантии.

– Ты о чем?

– Да все о том же. Я – неблагородный подонок, я – всего-навсего шут, и я не доверяю никому. К тому времени, когда он отправится в Дамор заявлять о своих правах, он должен быть женат! А иначе я не согласен!





* * *


В окно светила полная луна, не давая заснуть. Но он и не собирался спать. Спустя час после этого разговора Баламут Доркин сидел на подоконнике, глядя в окно на безбрежное, залитое лунным светом море листвы королевского сада, и тосковал. Не тосковал даже – душа его находилась в таком смятении, что выразить свои чувства словами королевский шут был не в состоянии.

Он вел себя сегодня ночью действительно как подонок и как последний идиот. Он прекрасно понимал это. Но не то из-за безмерной муки, которую он от себя уже не таил, не то просто из упрямства он не собирался отказываться от своих слов и намерений. Человеку за все приходится платить, это он знал давно. За каждую Богом данную радость и за каждый свой поступок, плохой ли, хороший. Вот пусть Овечкин и платит – раз оказался способен на то, чего не сможет никто другой.

Но сам-то он… Доркин и не подозревал, что в глубине души, оказывается, надеялся на невозможное. И даже когда в более счастливые времена он думал о замужестве своей принцессы, как о деле решенном, и готовился качать на коленях ее сыновей, он обманывал себя. Он обманывал себя все время. Не долг, не данное королю Дамора слово и не грядущая война беспокоили его, когда принцесса часами беседовала с Маколеем в лесу. Он просто ревновал, на что не имел никакого права. Так же, как сейчас безумно ревнует к Овечкину, хотя для ревности нет оснований. Ревнует только потому, что тот оказался сильнее и чище в своей любви…

Он вспомнил растерянное в первый момент лицо Михаила Анатольевича, когда тот услыхал, что должен жениться. И как он потом пожал плечами и сказал: «Ну, что ж, если вам так будет спокойнее». И больше ничего. Овечкин понял, и все поняли. Стыд-то какой, лицо горит… но он ничего не мог с собой поделать. Если он такой безумец…