Огонь блаженной Серафимы
Часть 5 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Князь Кошкин? И что с ним не так?
— Если б знал, ты бы не понадобилась. У меня что-то такое… — канцлер пошевелил в воздухе пятерней, — …на уровне ощущений.
Ссориться с начальником Тайной канцелярии не хотелось. Тем паче что задание его представлялось необременительным. Искать встречи с Анатолем я не собиралась, но, ежели он сам пожелает визит нанести, отчего б не присмотреться.
— Через пару дней тебя в приказ приглашу для отчета.
— Если без палок и арестов, явлюсь с удовольствием.
— Ну так ступай! Гелюшка, поди, тебя заждалась.
Евангелина Романовна вертелась перед настенным зеркалом и пыталась наживо приметать оторванный воротничок.
— Не уберегла мундира, — пожаловалась она. — Но, к чести моей, их четверо было.
Она воткнула иглу в подушечку в форме сердца, после засунув ее в верхний ящик секретарского столика.
— Отпустил тебя его высокопревосходительство? Тогда поспешим.
У подъезда ожидал нас приказной извозчик. До фильмотеатра домчались за три минуты.
— Что канцлер от тебя хотел? — спросила чиновница, когда мы входили в нарядно украшенное фойе.
— Службой озадачить. — Я высмотрела среди публики Маняшу с Мамаевым и приветственно им махнула. — Он меня личным агентом к себе определил.
— Эх, жаль ты доносить не стала!
— Кому? В тайную канцелярию на тайную канцелярию? Не смеши!
— Закон, Серафима, — сказала Попович с серьезной простотой, — один для всех быть должен. Это государственная основа, на ней вся Берендийская империя держится.
Я могла бы возразить, что держится она на деньгах, армии, несметных природных богатствах и паутине интриг, но не стала. Вместо этого быстро, пока не слышали Маняша с Эльдаром, спросила:
— Позволишь новый мундир тебе преподнести в благодарность за спасение от ночных татей?
И, расценив молчание согласием, подумала, что и перчатки Евангелине Романовне куплю новые.
Публики в фойе было преизрядно разной, нарядной и не особо, дамы в туалетах для выхода в свет со спутниками, закутанные в меха купчихи, купцы, мастеровые, парочка гнумов и с десяток неклюдов, к счастью, без гитар.
Геля возбужденно что-то рассказывала Мамаеву, когда мы рассаживались на обитых бархатом креслицах первого ряда.
— Канцлер для доклада вызывал, — поведала я няньке, вопросов не ожидая. — В кабале я у него.
Я села почти с краю, место по правую руку пустовало.
— Что-то ты, дитятко, со всех сторон закабалилась без моего пригляда. И у учителя в рабстве, и у приказного начальника.
Я вздохнула, соглашаясь:
— Не зря я этой силы не желала, одни от нее сложности.
— Про что доложилась? Чего исполнить должна?
— Господин Брют по поводу моего нареченного опасения имеет. К слову, Маняша, князь Кошкин за эти месяцы визитов вам не наносил?
— Мне-то уж точно нет.
— А вот ты, когда мне на Руяне являлась, велела его отыскать.
— Не помню, — отрезала нянька, — может, под венец тебя с ним благословляла?
— Нет, Анатоль тебе никогда не нравился, ты чего-то другого хотела.
— Тогда не нравился, а теперь я переменилась. Он, конечно, картежник и пьяница, но…
— А еще ты, когда в госпитале лежала, велела мне Зорину не доверять. Про это хоть не забыла?
— Про это как раз помню.
— Тоже переменилась? Тогда — «не доверяй», а сегодня ручками махала, что твоя мельница. «Ах Иван Иванович, ах спаситель!»
— Ты, дитятко, одно уясни, — строго сказала Маняша, — нынче ты довериться никому не можешь. Впрочем, и раньше не могла. Только в прошлом у тебя эта невозможность от слабости проистекала, а нынче от силы. Сарматки твои заполошные до сих пор по ночам орут, когда вспоминают, что их хозяйка огненным вихрем обратилась. Ты у нас кусочек нынче лакомый, от того и каждый тебя заграбастать хочет.
— А Зорин…
— А Зорин твой — служивый, он сам себе не хозяин. Конечно, Иван Иванович — мужчина приятственный и немало мне симпатичный, но рядом с тобой ему места нет. Обидит он тебя, дитятко, даже сам того не желая.
Окончание ее монолога поглотила бравурная музыка, которую начал извлекать из своего инструмента притаившийся в уголке под самым экраном тапер. С первыми аккордами свет в зале погас. «Пленница безумной страсти», — прочла я появившиеся на белой простыне буквы.
Иван Иванович потер виски и перевел взгляд от бумаг на темный прямоугольник окна.
Как же не вовремя она появилась, папина дочка Серафима Абызова. Загадочная, томная, пахнущая незнакомыми горькими ароматами. Родинка еще эта у рта…
— Отправил ценителей прекрасного на фильму? — Семен Аристархович вошел без стука и сразу набросил на дверь чары. — Митрофана куда подевал?
— Домой отпустил, присутственное время давно закончилось.
— Мамаев Гелю до дома сопроводит?
— Ну хоть здесь свой контроль ослабь, — улыбнулся Зорин. — Проводит и проследит, чтоб она тебя в приказе искать не вздумала.
— Понятно. — Крестовский придвинул стул для посетителей вплотную к столу и принялся барабанить пальцами по чернильному прибору.
Иван молчал, пережидая начальственную задумчивость, после принялся складывать документы в папку.
— Злой ты, мужик, Зорин, — отмер Семен, когда тесемки папки уже завязались кокетливым бантиком, — ни слова от тебя приятного, ни улыбки.
— Когда ты в клевреты к господину канцлеру нанимался, другого отношения ждал?
Они рассмеялись и пожали друг другу руки, протянув их через стол.
— Не расслабляйся, интриган, — сказал Иван. — Давеча мне пришлось у Евангелины Романовны с боем книжицу Артемидора отбирать, которую ты на видном месте оставил. А если бы она Брюту на глаза попалась?
— Тогда бы он в случайности появления на Руяне блаженного сновидца разуверился. — Крестовский щелкнул по чернильнице. — Ну ничего, до Рождества мы этот балаган закончим фанфарами.
— Боюсь, что с фейерверком. — Зорин поморщился. — Неожиданно новый персонаж на сцену ворвался, госпожа Абызова вакации в Мокошь-граде провести желает.
— Ох!
— Вот тебе и ох.
— Дрогнуло ретивое? — подмигнул Крестовский другу. — А знаешь, ее приезд нам может на руку оказаться. Эх, жаль, блаженный Гуннар сновидчества барышню лишил, можно было бы попытаться в сон ее призвать, разведать подробности Брютовых интересов.
— Лишил?
— На время вакаций всенепременно. Когда меня удостоили аудиенцией в первый, он же последний, раз, господин Артемидор пообещал, что использовать сновидчество для мелочных наших дел не позволит. А эта безумная порода мелочными все человеческие дела мнит.
— Это хорошо, — решил Зорин, — даже замечательно.
— Но лишает нас шпиона в тайном приказе.
— Так сами, Семен Аристархович, справляйтесь.
— Куда уж мне, придержу канцлера, пока ты землю носом роешь, и то хлеб. Эх, Ванька, спровоцировать бы эту братию, чтоб высунулись, чтоб эффектно дело представить!
— Хорошо, — сказал Зорин, будто решившись на что-то. — Будут тебе эффекты.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в коей проходит первое заседание клуба не желающих опеки, а второе прерывается наидосаднейшим образом
Дѣвушка начинаетъ выезжать выѣзжать въ светь въ возрасте отъ 16 до 20 лѣтъ, смотря по ея развитiю и также по нѣкоторымъ обстоятельствамъ, относящимся къ ея матери и старшимъ сестрамъ.
Жизнь в свете, дома и при дворе. Правила этикета, предназначенные для высших слоев России.
1890 г., Санкт-Петербург
Фильма мне не понравилась абсолютно. Глупости какие! Она, вся такая воздушная блондинка в кудряшках, он страстный неклюд. Она томилась в отчем доме, он ее похитил, она томилась уже у него, в цепях, на бархатных подушках. Он тоже томился, но страстно. Ни скачек, ни погонь, ни револьверных выстрелов. Некого господина в бакенбардах, что явился деву спасать, неклюд заколол первым же шпажным ударом и возвратился к томлениям.
— Если б знал, ты бы не понадобилась. У меня что-то такое… — канцлер пошевелил в воздухе пятерней, — …на уровне ощущений.
Ссориться с начальником Тайной канцелярии не хотелось. Тем паче что задание его представлялось необременительным. Искать встречи с Анатолем я не собиралась, но, ежели он сам пожелает визит нанести, отчего б не присмотреться.
— Через пару дней тебя в приказ приглашу для отчета.
— Если без палок и арестов, явлюсь с удовольствием.
— Ну так ступай! Гелюшка, поди, тебя заждалась.
Евангелина Романовна вертелась перед настенным зеркалом и пыталась наживо приметать оторванный воротничок.
— Не уберегла мундира, — пожаловалась она. — Но, к чести моей, их четверо было.
Она воткнула иглу в подушечку в форме сердца, после засунув ее в верхний ящик секретарского столика.
— Отпустил тебя его высокопревосходительство? Тогда поспешим.
У подъезда ожидал нас приказной извозчик. До фильмотеатра домчались за три минуты.
— Что канцлер от тебя хотел? — спросила чиновница, когда мы входили в нарядно украшенное фойе.
— Службой озадачить. — Я высмотрела среди публики Маняшу с Мамаевым и приветственно им махнула. — Он меня личным агентом к себе определил.
— Эх, жаль ты доносить не стала!
— Кому? В тайную канцелярию на тайную канцелярию? Не смеши!
— Закон, Серафима, — сказала Попович с серьезной простотой, — один для всех быть должен. Это государственная основа, на ней вся Берендийская империя держится.
Я могла бы возразить, что держится она на деньгах, армии, несметных природных богатствах и паутине интриг, но не стала. Вместо этого быстро, пока не слышали Маняша с Эльдаром, спросила:
— Позволишь новый мундир тебе преподнести в благодарность за спасение от ночных татей?
И, расценив молчание согласием, подумала, что и перчатки Евангелине Романовне куплю новые.
Публики в фойе было преизрядно разной, нарядной и не особо, дамы в туалетах для выхода в свет со спутниками, закутанные в меха купчихи, купцы, мастеровые, парочка гнумов и с десяток неклюдов, к счастью, без гитар.
Геля возбужденно что-то рассказывала Мамаеву, когда мы рассаживались на обитых бархатом креслицах первого ряда.
— Канцлер для доклада вызывал, — поведала я няньке, вопросов не ожидая. — В кабале я у него.
Я села почти с краю, место по правую руку пустовало.
— Что-то ты, дитятко, со всех сторон закабалилась без моего пригляда. И у учителя в рабстве, и у приказного начальника.
Я вздохнула, соглашаясь:
— Не зря я этой силы не желала, одни от нее сложности.
— Про что доложилась? Чего исполнить должна?
— Господин Брют по поводу моего нареченного опасения имеет. К слову, Маняша, князь Кошкин за эти месяцы визитов вам не наносил?
— Мне-то уж точно нет.
— А вот ты, когда мне на Руяне являлась, велела его отыскать.
— Не помню, — отрезала нянька, — может, под венец тебя с ним благословляла?
— Нет, Анатоль тебе никогда не нравился, ты чего-то другого хотела.
— Тогда не нравился, а теперь я переменилась. Он, конечно, картежник и пьяница, но…
— А еще ты, когда в госпитале лежала, велела мне Зорину не доверять. Про это хоть не забыла?
— Про это как раз помню.
— Тоже переменилась? Тогда — «не доверяй», а сегодня ручками махала, что твоя мельница. «Ах Иван Иванович, ах спаситель!»
— Ты, дитятко, одно уясни, — строго сказала Маняша, — нынче ты довериться никому не можешь. Впрочем, и раньше не могла. Только в прошлом у тебя эта невозможность от слабости проистекала, а нынче от силы. Сарматки твои заполошные до сих пор по ночам орут, когда вспоминают, что их хозяйка огненным вихрем обратилась. Ты у нас кусочек нынче лакомый, от того и каждый тебя заграбастать хочет.
— А Зорин…
— А Зорин твой — служивый, он сам себе не хозяин. Конечно, Иван Иванович — мужчина приятственный и немало мне симпатичный, но рядом с тобой ему места нет. Обидит он тебя, дитятко, даже сам того не желая.
Окончание ее монолога поглотила бравурная музыка, которую начал извлекать из своего инструмента притаившийся в уголке под самым экраном тапер. С первыми аккордами свет в зале погас. «Пленница безумной страсти», — прочла я появившиеся на белой простыне буквы.
Иван Иванович потер виски и перевел взгляд от бумаг на темный прямоугольник окна.
Как же не вовремя она появилась, папина дочка Серафима Абызова. Загадочная, томная, пахнущая незнакомыми горькими ароматами. Родинка еще эта у рта…
— Отправил ценителей прекрасного на фильму? — Семен Аристархович вошел без стука и сразу набросил на дверь чары. — Митрофана куда подевал?
— Домой отпустил, присутственное время давно закончилось.
— Мамаев Гелю до дома сопроводит?
— Ну хоть здесь свой контроль ослабь, — улыбнулся Зорин. — Проводит и проследит, чтоб она тебя в приказе искать не вздумала.
— Понятно. — Крестовский придвинул стул для посетителей вплотную к столу и принялся барабанить пальцами по чернильному прибору.
Иван молчал, пережидая начальственную задумчивость, после принялся складывать документы в папку.
— Злой ты, мужик, Зорин, — отмер Семен, когда тесемки папки уже завязались кокетливым бантиком, — ни слова от тебя приятного, ни улыбки.
— Когда ты в клевреты к господину канцлеру нанимался, другого отношения ждал?
Они рассмеялись и пожали друг другу руки, протянув их через стол.
— Не расслабляйся, интриган, — сказал Иван. — Давеча мне пришлось у Евангелины Романовны с боем книжицу Артемидора отбирать, которую ты на видном месте оставил. А если бы она Брюту на глаза попалась?
— Тогда бы он в случайности появления на Руяне блаженного сновидца разуверился. — Крестовский щелкнул по чернильнице. — Ну ничего, до Рождества мы этот балаган закончим фанфарами.
— Боюсь, что с фейерверком. — Зорин поморщился. — Неожиданно новый персонаж на сцену ворвался, госпожа Абызова вакации в Мокошь-граде провести желает.
— Ох!
— Вот тебе и ох.
— Дрогнуло ретивое? — подмигнул Крестовский другу. — А знаешь, ее приезд нам может на руку оказаться. Эх, жаль, блаженный Гуннар сновидчества барышню лишил, можно было бы попытаться в сон ее призвать, разведать подробности Брютовых интересов.
— Лишил?
— На время вакаций всенепременно. Когда меня удостоили аудиенцией в первый, он же последний, раз, господин Артемидор пообещал, что использовать сновидчество для мелочных наших дел не позволит. А эта безумная порода мелочными все человеческие дела мнит.
— Это хорошо, — решил Зорин, — даже замечательно.
— Но лишает нас шпиона в тайном приказе.
— Так сами, Семен Аристархович, справляйтесь.
— Куда уж мне, придержу канцлера, пока ты землю носом роешь, и то хлеб. Эх, Ванька, спровоцировать бы эту братию, чтоб высунулись, чтоб эффектно дело представить!
— Хорошо, — сказал Зорин, будто решившись на что-то. — Будут тебе эффекты.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в коей проходит первое заседание клуба не желающих опеки, а второе прерывается наидосаднейшим образом
Дѣвушка начинаетъ выезжать выѣзжать въ светь въ возрасте отъ 16 до 20 лѣтъ, смотря по ея развитiю и также по нѣкоторымъ обстоятельствамъ, относящимся къ ея матери и старшимъ сестрамъ.
Жизнь в свете, дома и при дворе. Правила этикета, предназначенные для высших слоев России.
1890 г., Санкт-Петербург
Фильма мне не понравилась абсолютно. Глупости какие! Она, вся такая воздушная блондинка в кудряшках, он страстный неклюд. Она томилась в отчем доме, он ее похитил, она томилась уже у него, в цепях, на бархатных подушках. Он тоже томился, но страстно. Ни скачек, ни погонь, ни револьверных выстрелов. Некого господина в бакенбардах, что явился деву спасать, неклюд заколол первым же шпажным ударом и возвратился к томлениям.