Огненный перст [сборник]

С утра и до вечера Дамианос был занят привычным делом: врастал в среду, укреплял репутацию, налаживал отношения.

Как обычно, больше всего пользы получилось от врачевания. Недаром аминтесов так основательно обучают лекарскому искусству.

С его помощью удалось преодолеть опасную враждебность старого конюха.

Гелия, которой было поручено выяснить про княжьего советника всё, что возможно, сообщила: старик подозрителен, придирчив, на подворье его недолюбливают, а сам он любит только младшую внучку, которая все время хворает.

Это было очень кстати.

При первой же возможности Дамианос сказал Хриву, что слышал о его беде и хотел бы посмотреть на девочку, ибо учился в Константинополе медицине.

Хромец заколебался, хотел отказаться, но жалость к внучке пересилила. К тому же он наверняка помнил по своей корсунской жизни, что греческие врачи – не чета славянским знахарям.

Жил он по соседству с княжеским детинцем, в большом доме со службами и собственной челядью. Горенка, где лежала больная, была чистая, светлая. На полу охапки душистых трав, под распахнутым окном – богатым, со слюдяными пластинками – благоухала цветущая сирень.

Бедняжка была плоха: трудно дышала ртом, глаза оплыли, горло напухло. При первом же взгляде стало ясно – эргоаллия, раздражение телесных флюидов травяными испарениями и цветочной пыльцой. Какая-то из трав, которыми устлан пол, а может быть, кусты под окном вызывают насморк и удушье. У константинопольских жителей, выросших в большом городе, этот недуг не редкость, хоть и не в такой сильной форме. У славян же, живущих на свежем лесном воздухе, эргоаллию Дамианос встречал впервые.

Расспросы подтвердили диагноз.

Зимой девочка здорова, но с поздней весны, когда полы начинают покрывать молодыми травами, ей становится плохо – и так до середины лета. В прошлый изок (так Хрив называл июнь) чуть не померла, а в этом году еще хуже. Уж и жертвы всем богам приносили, не поскупились, и рабыню-портомою, заподозрив в сглазе, утопили – не помогает.

– Не нынче-завтра заберет ее Симаргл-детобор… – давясь рыданиями, сказал Хрив по-гречески.

– Вылечу я твою внучку, – уверенно молвил Дамианос. – Заклинание знаю. Пока волшебные слова говорю, траву всю пускай отсюда вынесут. И кусты под окном срубят. Эта волшба зелени не терпит.

Помахал с четверть часа руками, попел абракадабру. Знал по опыту: колдунам варвары доверяют больше, чем целителям. И для больных хорошо – вера в чудо помогает лечению, потому что сгущаются и крепнут эманации души.

Выждав, чтоб сквозняк выдул из светлицы зараженный воздух, Дамианос положил ребенку на глаза одну руку, на шею другую. Усыпил.

– Завтра ей лучше будет. Окно теперь держите закрытым. Чтоб чары не испарились.

Старик глядел угрюмо, недоверчиво. На прощание не поблагодарил. Но утром прибежал со связкой соболей. Внучка ночью спала спокойно, а утром бегала, играла.

– Не нужно мне мехов, – сказал Дамианос, проникновенно глядя в глаза старому конюху. – Я тебе друг. Не думай, что я хочу тебя от князя отодвинуть. Не жди от меня подвоха. Я поживу у вас тут год или два, наторгую и уплыву восвояси. Ничего другого мне не надобно. Не соперник я тебе. А будет внучке худо – зови хоть ночью.

И с того дня переменился к греку Хрив. Перестал, переводя, от себя злое прибавлять.



Славу искусного ведуна, умеющего исцелять недуги, составить нетрудно. Нужно выбирать те болезни, которые можно вылечить – вот и весь секрет, а за неизлечимое не браться. Это в цивилизованном мире врач не может без ущерба для репутации отказать, если зовут к больному. А коли ты колдун, да платы не берешь, – твоя вольная воля.

Кроме Хривовой внучки Дамианос помог еще двоим недужным: избавил дворовую девку от кровавого поноса и вскрыл дружиннику гнойный нарыв на десне. Не забыл побормотать заклинания, позакатывать глаза.

А после этого произошел случай, после которого про «Демьяна Грека» заговорил весь город.

Проходя по берегу речки Погайны, впадающей в Данапр, аминтес увидел толпу, услышал женский вой. Подошел – мать убивалась над утонувшим сыном. Его только что вынули из воды, лежал бездыханный, посиневший. Дамианос присмотрелся и увидел, что мальчик, кажется, еще жив.

– Пусти, – сказал женщине (уже сам говорил по-славянски некоторые слова). – Дай я.

Стал дуть утопленнику в рот и качать руки, чтоб заработали легкие. Люди вокруг волновались, роптали. Им не нравилось, что чужак теребит покойника.

Был, конечно, риск, что оживить ребенка не удастся. Тогда пришлось бы худо. Могли б и на части разорвать. Но в конце концов мальчика вырвало водой. Задышал.

– Чудо! – закричали тогда в толпе. – Грек у Стрибога дух одолжил, в мертвого вдохнул!

После этого, когда Дамианос шел по Кыеву, на него оглядывались. Со страхом и почтением. Именно так, как надо.

С этой-то стороны дамианизация шла споро. Менее ладно выходило с князем.

Он вызывал к себе грека почти каждый вечер и всё задавал свои нескончаемые вопросы, однако сам говорил мало. Прошла неделя, а Дамианос всё не мог определить, что за человек полянский князь. Что у него на уме и как с ним быть.

Гелия твердила: умен и хитер. По виду кабан или медведь, а на самом деле лис.

Но Дамианосу так не казалось. Хитрый человек ведет какую-то игру, пытается залезть собеседнику в душу, а Кый, похоже, всего лишь удовлетворял свое бездонное любопытство касательно византийской жизни. Его интересовало всё: корабли и дома, еда и питье, обычаи и вера, конская сбруя, устройство повозок, плоды и овощи, грамотная премудрость и цифирь, цесарский двор и патриархия. Про самого Дамианоса он не расспрашивал. А Гелия говорила, что князь несколько раз допытывался, что́ она знает про прежнего хозяина. Эфиопка отвечала, что почти ничего. Купил-де ее на рынке перед отплытием из Константинополя, и всё.

Была в этом какая-то тревожащая странность. На седьмую ночь она разрешилась.

Гелия прокралась в комнату к брату взволнованная.

– Перед тем, как я его усыпила, он про тебя говорил. Долго. Что ты толковый и умный. Что много знаешь и не врешь. Он тебя и так, и этак испытывал. Время от времени задавал вопросы, ответы на которые знал. И ты всегда отвечал правду.

– Испытывал? – насторожился Дамианос. – Зачем?


– Хочет сделать тебя своим советчиком. Будет с тобой завтра говорить по-другому. Готовься.

«Ну вот и второй стадиум завершен, – удовлетворенно подумал аминтес. – Десяти дней не понадобилось».

А помощнице сказал:

– Умница. Что бы я без тебя делал.



Назавтра Кый начал не с вопросов, как обычно, а впервые заговорил сам. Верней, велел Хриву:

– Передай, о чем было толковано.

Дальше речь повел старый конюх, а князь лишь внимательно наблюдал за греком.

– Человек ты бывалый, Демьян. Повсюду плавал. В разных державах торговал. С разных народов людьми знался. Про хазаров тебя спросить хотим. Ты ведь в их Итиль-город хаживал? И, говоришь, самого кагана видал?

Дамианос кивнул:

– Один раз, издали. На празднике иудейской пасхи.

В один из вечеров, расспрашивая о разных странах, Кый допытывал и о Хазарии. Зачем ныне к этому возвращаться?

– Поляне испокон веку кагану дань платят. За то хазары к нам не ходят. Наших деревень не трогают. Дань необидная. Все равно жалко. Хазары не те, что в старые времена. Не воюют, набегами не мучают. А мы плати, да плати. Вот сызнова от кагана посланцы прибыли. Соболей им надо дать. Куниц. Бобров. Меду тридцать бочек. Рабов до сотни. У нас всё заготовлено, как прежде готовили. Только князь сомневается. Может, не давать? Что про то скажешь? Если мы кагану ничего не дадим, пошлет он воинов наши деревни жечь или не пошлет?

– Не пошлет, – уверенно ответил Дамианос. – В хазарском царстве раздор и смута. У кагана настоящей власти нет, правит за него бек. Но и беку не до вас. Из Степи напирают кочевые угры. Вся хазарская сила на них уходит. Ничего не давайте и скажите, что больше дани платить не будете. Да пригрозите, что сами на них походом пойдете.

Кый послушал перевод. Спросил про угров – что за народ, сильно ли страшен и не вздумает ли, обойдя Хазарию, на Данапр прийти.

– Не обижайся, князь, но к вам сюда никакие кочевники не пойдут. Путь далекий, а поживиться нечем. Когда твой град станет богат, тогда жди злых гостей. А пока будь спокоен.

Воислав от таких речей разъярился бы – был спесив. Кый же лишь покивал, довольный.

– Ступай теперь, – сказал Хрив. – Про хазар князь решит.

А перед рассветом пришла Гелия. Радостно сообщила:

– Кый говорит: Демьян – самое ценное, что привезли греческие корабли.

Дамианос подумал: «Значит, перехожу на следующий стадиум». Стадиум третий назывался «Вожжи в руках». Теперь куда направишь повозку, туда она и поедет.



Далее в дамианизации случился двухнедельный перерыв. Князь отправился в объезд лесных селений собирать дань. Гелию взял с собой – не мог обходиться без новой полюбовницы. Это было необычно. В походы, даже мирные, славяне женщин не берут. Дамианос испугался, что обитательницы бабьего терема не простят темнокожей чаровнице такого успеха, но, увидев, как сердечно, с объятьями, Гелию провожали в путь другие наложницы, успокоился. Эфиопка чем-то сумела завоевать их расположение. Значит, не хвасталась, когда говорила, что умеет управляться не только с мужчинами.

Пока князь отсутствовал, аминтес без дела не сидел. Нанес на разлинованные табулы точный рисунок укреплений города, а также изучил окрестности – нашел места, где удобно встать скрытным лагерем. Возможно, Кый окажется неподатлив, и тогда, как знать, придется уходить к другому князю, чтобы его руками устранить угрозу.

А что полянский вождь для империи опасен, Дамианосу было уже ясно. Кый силен, умен, хладнокровен. Он сумел создать крепкую, для славянского мира удивительно дисциплинированную державу. Еще не царство, но уже костяк государства. Гелия легко могла бы отравить того, кто делит с нею ложе, но, пожалуй, княжество от этого не распадется. У Кыя есть сыновья, и старший уже командует конной дружиной. Нет. Этот данапровский волдырь нужно выдавить до конца, иначе проблема останется.

Но сначала требовалось вызнать, каковы стремления Кыя. Почему он так подробно выспрашивает про Византию? Если собирается идти походом, времени мало. Но если колеблется, может быть, удастся повернуть его в иную сторону. Например, против тех же хазар.



О чаяниях полянского князя Дамианос узнал в первый же вечер после возвращения Кыя.

Во дворе горели факелы, ржали еще не развьюченные лошади – дань была обильна, сгружали ее долго. Усталая дружина, ездившая по лесам, пила и пела в трапезной. Дамианос уже знал: когда воины так шумят, князя с ними нет.

Кый ужинал у себя. И пригласил – впервые – разделить стол.

Сидели втроем. Ели мало.

На сей раз князь говорил сам, а Хрив переводил фразу за фразой. Сказать ему, чтоб не утруждался, было нельзя, а жаль. Кый излагал такое, что Дамианос жадно ловил каждое слово. Он никогда еще не слышал, чтобы варвары рассуждали столь складно и разумно.

– У нас, славян, как? – неторопливо начал Кый без всяких предисловий. – Чуть кто из князей в силу вошел, тысячонку копий имеет – сразу глядит, кого из соседей пограбить. Наберет добычи, захватит полон, и рад. А мне думается, от такого житья прибытку мало. Хочу по-другому державу строить. От торговли достатку больше, чем от набегов. Но прибыль станет во стократ богаче, если я сумею весь путь, от моря до моря, под себя взять. Ваши греческие купцы ли с юга поплывут, франкские ли с севера – все товары везут, пошлину платят. Потому что я им и людей для волока дам, и от разбойников обороню, и ладьи починю, а то новые построю, продам. Всем от этого выгода. Вот вы, греки, когда караван снаряжаете, сколько с собой охраны берете? Оно и дорого, и груза меньше. А я под себя пороги возьму, крепостцу там поставлю. И по берегу конную дружину в сопровождение пошлю. Сколько мне купцы за то заплатить согласятся? Думаю, не двадцатую часть товара, как ныне, а пятую. Как, по-твоему, Демьян? Дадут они пятину?

Дамианос слушал – только диву давался. Мысли летели стремительной чередой.

Так может говорить только великий муж. Не вождь дикарей, а будущий правитель государства.

Рано или поздно славянские племена все равно объединятся – под властью если не Кыя, так другого. Появится честолюбивый и везучий предводитель, но рядом не окажется аминтеса, совпадут неудачные для империи обстоятельства, и на равнинном пространстве меж Скифским и Сарматским морями возникнет большая держава. Это неизбежно. Славяне размножились и окрепли, у них есть потребность слиться в единую силу.

Если этого все равно не миновать, стоит ли противиться естественному ходу событий? Чем оставлять исход на волю случая, который, очень возможно, вынесет на поверхность царя воинственного, не лучше ли поддержать мирного и рассудительного Кыя?

Но такое решение вне полномочий аминтеса. Принять его может только пирофилакс – и то с санкции высшей власти.