Огненная кровь

– Так что это такое, твое очищение, или переход?

– Что это? Что такое? Да вот оно самое, мать твою! Боль, боль и снова боль! Неделями режут и жгут!

Он сорвался на крик, распахнул на себе дублет. Грудь его была затянута паутиной шрамов – старых, грубых, плохо залеченных шрамов. Каден дернулся, но Трант в запале этого не заметил.

– Режут, – твердил он, словно пробуя каждое слово на вкус. – И жгут, и ломают. Еще как ломают. Топят. Морозят. Снова и снова, раз за разом, пока не треснешь. – Он ткнул себя пальцем в лоб. – Пока не сломается здесь.

Все еще дрожа, он устремил взгляд на Кадена.

– Боль, – повторил он уже спокойнее, как будто одно это слово все объясняло.

Каден помолчал, смиряя бьющийся в груди ужас, укрощая его.

– Зачем? – спросил он наконец.

Трант пожал плечами с полным равнодушием к столь живо описанным пыткам.

– Иногда при ломке откалываются чувства. – Он хрустнул рыбьей костью, обсосал ее. – Знаешь, любовь, страх, хренова надежда. Иногда боль их вышибает. По крайней мере, из тех, у кого есть дар. Из тех, кто может ходить во врата. Они и есть главные, они охотники.

Некоторое время Каден молча смотрел, как ест его собеседник. Тан предупреждал, что ишшин не похожи на хин, но Каден тогда решил, что речь идет о культуре и взглядах, о различиях в приемах и методах обучения. Даже попав в Мертвое Сердце, увидев Лорала Хеллелена и прочих, даже стоя перед нацеленным ему в грудь арбалетом, он еще верил, что хотя пропасть и широка, через нее можно навести мосты. Теперь же…

Он попытался найти объяснение тому, о чем рассказал Трант. Как видно, у ишшин были свои способы достичь ваниате – если это можно было назвать ваниате: без медитации и обуздания разума, без долгого молчания, без упорных занятий. Похоже, они – все они – проходили через пытку, жестокую пытку, и те немногие, кто в ней терял способность что-то чувствовать, получали власть, а остальные…

Каден посмотрел, как Трант хлебает жижу из деревянной миски. Он что-то мычал себе под нос, раз за разом повторял незатейливый мотив.

И тут новая мысль обрушилась на Кадена, словно пощечина.

– А Тан?..

Трант оторвался от миски и живо кивнул, капая соусом с небритого подбородка.

– У-мгу, – промычал он. – Да. Рампури Тан был охотником. Почти не уступал Кровавому Горму, кое в чем не уступал. Охотник.

Каден медленно выдохнул, умеряя пульс.

– Ты мог бы кое-что от меня им передать? – спросил он.

Во всей крепости, казалось, было немногим больше сотни человек. Каден уже понял, что Трант здесь ничего не решает, но способен же он обратиться к тем, кто решает?

– Ваш командующий должен знать, что Тристе помогла мне спастись. Она заслуживает мало-мальски приличного обращения.

– Приличного, ого! Император заговорил о приличиях!

Трант понизил голос и выпучил глаза, забормотал себе под нос, но, едва Каден наклонился к нему, встрепенулся, хлестнул по воздуху между ними жесткой ладонью:

– Да ты знаешь… Знаешь, что враг с нами творил?

В бешенстве он сбился на невнятное рычание:

– Ты слышал про всех этих атмани: Рошина, Дирика, Ришиниру, еще троих… Только и разговоров об этих драных владыках-личах, как они убивали людей, как раскололи весь этот гребаный мир! А я тебе скажу… Атмани ничто рядом с кшештрим. Подумаешь, личи! Вроде как бессмертные – во всяком случае, пока не ткнешь их ножом. Но по крайней мере, люди! Все толкуют про атмани, а кто бы предупредил насчет кшештрим! Про них просто забыли! Кшештрим не просто убивали, там была бойня. Понимаешь, резали детей! Детишек! Тысячами! – Тараща глаза, Трант склонился через стол к Кадену. – Они. Хотели. С нами. Покончить. А ты мне толкуешь о приличиях, понимаешь ли, чтобы с той твоей сучкой хорошо обращались. Так я тебе скажу, куда засунуть твои приличия.

– Еще неизвестно, кшештрим ли Тристе, – проговорил Каден, сдерживая бушующие эмоции. – У нее есть чувства. Страхи, надежды.

– Нет.

Трант вдруг заговорил тихо и спокойно:

– Она хочет, чтобы ты так думал. Они знают, как все это работает. – Он ткнул себе пальцем в висок. – И знают, как обратить все против нас. Понял? Ты понял, что я тебе сказал?

Каден хотел возразить, но остановил себя. Беспокойство за Тристе донимало его, как боль в сломанном ребре, но поделать он сейчас ничего не мог. Не зная, где она, не зная даже, где он сам, при всей видимой пустоте Мертвого Сердца, окруженный людьми с луками и клинками. Эти люди вполне способны прикончить его, когда им вздумается.

«Сперва разберись, – приказал он себе, – потом действуй».

– Шьял Нин рассказывал мне про ишшин, – заметил он, решив сменить тему. – Вы были первыми монахами, еще до хин.

– Не монахами, – фыркнул Трант и, насупившись, вновь занялся рыбой. – Какие там монахи!

– Кем же тогда?

– Пленниками. Рабами. Скотиной, которую погоняют палками, травят, потрошат.

На каждом слове он тыкал в рыбу на тарелке ножом. И вдруг выдернул клинок из рыбьего скелета, взмахнул в воздухе:


– Вот это все, все это дерьмо вокруг, было нашим стойлом.

Каден снова оглядел тяжелые каменные стены:

– Это строили кшештрим?

– Строители! – закивал Трант. – Да уж, ублюдки умели строить.

Каден нахмурился:

– Зачем? Я думал, они хотели просто нас уничтожить. Зачем было строить тюрьмы?

– Котов видел?

Трант щелкнул зубами, царапнул воздух скрюченными пальцами.

– Они не просто убивали, нет. Нетушки! Коты, они дразнят, играют, мучают. И враг так же… Они хотели посмотреть, что мы будем делать. Здесь…

Он обвел рукой стены:

– Все здесь. Свитки, хроники, прочее… Одних пластали, как рыбу, другим отрезали веки. В чем наш изъян – вот что их интересовало. В чем ошибка. – Трант скривил губы и пробормотал: – Все тут. Гады все записывали. Все тут.

Он посмотрел волчьими глазами, и Каден, недолго выдержав его взгляд, снова принялся изучать стены зала. Камень все тяжелее давил на него, словно насквозь пропитался, набряк кровью; словно прошлое источало смрад, какой не смоешь морской водой. Мертвое Сердце оказалось вовсе не крепостью, даже не тюрьмой – могилой, и мыкавшиеся в его стенах ишшин были призраками людей, отказавшихся умирать ради продолжения войны. И сюда-то так рвался Каден, сюда он невольно завлек Тристе. Этот подземный склеп был родиной Тана.

Холод пробирался в тело, кусал влажную кожу Кадена. Пленником он, строго говоря, не был, но сумеет ли отсюда уйти?





13




Их спасла ночь. Ночь и тяжелые облака, скрывавшие птицу вместе с вцепившимися в ее лапу людьми, пока Ра поднималась сперва от развалин города, потом над каньоном, все выше и выше – мучительно медленно, как им казалось. Наконец и высочайшие пики, одетые тьмой и туманом, остались внизу. Валин не знал, убила ли Суант-ра птицу Блохи, не знал, уцелела ли Ши Хоай Ми, преследует ли их сам Блоха. В начале полета страх отгонял от него сон. Отгонял страх и боль.

Но ночь все не кончалась. Ра, неровно взмахивая крыльями, несла людей по мучительно холодному небу, и Валин уже с трудом сохранял сознание, цепляясь за сбрую, чтобы порывы ветра от тяжелых крыльев птицы не сдули его с когтей, чтобы не разжались сжимавшие верхнюю стропу онемевшие пальцы. Он не сумел бы натянуть лук – засевшая в плече стрела не дала бы, – голова его то и дело падала на грудь, и все же Валину было лучше, чем Гвенне и Талалу.

Гвенна без чувств висела на ремнях – рана на голове одолела ее, едва птица оторвалась от земли. Анник обрезком веревки примотала девушку к когтю Ра, чтобы не болтало на ветру, но челюсть у нее отвисла и глаза закатились – плохой признак.

Талал держался чуть лучше. В беспорядочном бегстве он получил стрелу в бедро, и, хотя умудрился встать в полный рост на дальней лапе, Валин по наклону древка видел, что стальной наконечник прошел совсем рядом с костью. Извлекать его было бы опасно, да и некогда, но такая рана должна была в лучшем случае замедлить движения лича.

А больше всего его сейчас тревожила сама Ра: она летела тяжело, кренясь вправо и судорожно взмахивая могучими крыльями. Валин читал о драках диких кеттралов, но сам видел только безобидные потасовки между птенцами. Он не представлял, каким чудом потрепанная птицей Блохи Ра держится в воздухе, но она, хоть и ослабев, не снижала высоты. Куда провалилась птица Сами Юрла, он в суматохе не заметил.

«Мы живы, – напоминал себе Валин. – Мы прорвались».

Во всяком случае, он на это надеялся. После Ассара они не видели ни намека на крыло Блохи. Возможно – вполне возможно, – Ши Хоай погибла, ее кеттрал покалечен, а все крыло приковано теперь к земле. С другой стороны, обе птицы не так уж надолго скрывались из виду, и неизвестно, что произошло между ними за эти краткие мгновения, а расчет на чужую неудачу – дерьмовая стратегия. Поэтому Валин час за часом всматривался в восточный небосклон, смаргивал выбитые ветром слезы и обшаривал взглядом башни облаков, высматривая погоню. Ныли глаза, зато усилие помогало забыть о боли. И лучше напрягать каждый нерв, вглядываясь в пустое небо, чем смотреть на обвисшее тело Гвенны.

Свое дело Валин сделал: спас Кадена и вывел свое крыло живыми, – и все же, кроме разрывающей тело боли, он страдал от гнева и чувства вины. Винил себя в ранениях Гвенны и Талала, злобился на Пирр за то, что развязала бой, и на себя за то, что не сумел ее остановить, а больше всего терзался из-за Финна Черное Перо.

Он напоминал себе, что противник, возможно, участвовал в заговоре. Возможно, их хотели взять живыми для допроса под пытками. Возможно – но это не отменяло гибели человека, которого Валин любил, которым восхищался.

Через час полета он объявил краткий привал. Очень не хотелось этого делать. На земле они становились неподвижной мишенью, но надо было пересадить Лейта на птицу – не дело пилота болтаться на стропах, – надо было сменить позиции на позволяющие хоть как-то обороняться, а еще Валин хотел, пусть наскоро, осмотреть раны Талала и Гвенны.

– Это ничего, – заявил лич, распрямляя колено и кривясь от боли. – От ранения в бедро не умирают.

На самом деле от ранения в бедро запросто умирают – медицинские архивы Гнезда в избытке хранили описания подобных случаев, – но Валин решил об этом не напоминать. Если лич держится на ногах, значит может и лететь, а это сейчас главное.

С Гвенной оказалось хуже. Валин запретил зажигать фонарь, но ее и без того светлая кожа стала до того пепельно-бледной, что будто светилась в темноте. Девушка, хоть и морщилась, и вскрикивала, когда он нащупывал рану под ее спутанными волосами, так и не пришла в себя. Кровь пропитала ее кудрявые волосы и засохла, так что Валин, помучившись, просто срубил несколько толстых прядей своим поясным ножом. Очнувшись, она будет ругать его на все корки, но пусть прежде очнется. Череп на ощупь казался цел, – впрочем, пальцы у него онемели, да и при целом черепе мозг мог пострадать. В конце концов Валин закутал ее в теплое одеяло, чтобы хоть как-то сберечь от холода, и снова пристегнул к когтю.

Дальнейший полет был знобливым, долгим и мучительным. Лейт держался долин и перевалов, летел низко, чтобы хребты заслоняли от погони, но не забывал, что и земля грозила смертью. Пилотом он был умелым, но правил в темноте и чуть не цеплял брюхом грязь. Валин различал трещины в камне и нерастаявший снег под валунами. Стоило Лейту ошибиться, их всех размазало бы по гранитной скале.

Когда последний хребет остался позади, Валина мутило от боли, от непрестанного усилия что-то разглядеть в темноте, от судорог, которыми сводило мышцы всякий раз, когда он пролетал над зубцами скал. И свет, затеплившийся на востоке, не помог делу. Через час, когда взойдет солнце, положение станет поистине дрянным. Кеттрал не зря чтили Хала: в темноте даже у подраненного крыла Валина был шанс уйти. При дневном свете их легко заметят и с земли, и с воздуха. Если Блоха не остался без птицы, если он угадал, в какую сторону они бегут, если и он всю ночь гнал без отдыха, то увидит их за двадцать миль. А в трубу – еще дальше. Многовато «если», но Блоха тем и славился, что умел все «если» превратить в «когда».

Валин всматривался в открывающуюся под ними травянистую равнину. Кеттрал нередко, особенно в последние годы, посылали за Белую реку гонять шайки ургулов, но большая часть боевых действий разворачивалась тысячью милями западнее, в Кровавой и Золотой степях, где кочевые племена бились о рубежи Аннурской империи. Огромная однообразная равнина внизу, вливавшаяся в зубцы Костистых гор, на картах Гнезда называлась Дальней степью, и Валин мало что сумел о ней вспомнить. И в этих отдаленных местах обитали какие-то племена, но наставники кеттрал считали их незначительными и не включали описания в курс подготовки. Сейчас Валину пришлось пожалеть об этом упущении. Он ясно понимал, что приземлиться необходимо. Гвенна с Талалом требовали серьезного внимания, да и ему пора было выдернуть наконечник из плеча. А еще важнее дать отдых Ра, пока та от усталости не свалилась с неба. Пирр отвлекла его от размышлений, дернув за плечо.

Валин обернулся. Ему представлялось чудовищной несправедливостью, что женщина выжила в развязанной ею же схватке. Впрочем, сражение – не справедливый судья и не слушает доводов за и против. Валин так и не решил, как поступить с ней после того, как они выберутся из горной страны. Было сильное искушение попросту бросить Пирр в степи, поцелуй ее Кент, но с этим можно было и подождать.

Она снова дернула за плечо, и Валин подавился ругательством.

– Что? – выкрикнул он, склоняясь к самому лицу убийцы, так что ее волосы хлестали его по щеке.

Если та и испытывала страх, пролетая над опасными землями на раненой птице с крылом враждебных кеттрал за плечами, то не выдавала этого ни видом, ни запахом. Валин еще ни разу не видел ее испуганной.