Один и без оружия

Ну наконец-то! Теперь необходимо пристроить его так, чтобы не наклонило течением. И самому устроиться, чтобы не клонило уже меня. Ведь стоит только неловко переступить с ноги на ногу и потерять равновесие, удастся ли мне снова вздохнуть? Да и соображу ли я, где верх, а где низ?

Сколько мне пришлось простоять в позе горниста, зажав губами пламегаситель, удерживая его одной рукой, другой ухватившись за корень, когда вода покрывала меня с головой, даже не представляю. Наверное, считаные минуты. А возможно, и час. Но без преувеличения — это было самое трудное в моей жизни. И самое страшное. Когда надежда, что стоит потерпеть совсем немного и вода начнет спадать, сменялась приступом отчаяния. Дождь может идти неделю, и, даже если уровень не поднимется ни на миллиметр, мне не выжить. Рано или поздно затекут руки или помимо моего желания подогнутся ноги, и тогда все. Еще мне вспомнилось, что даже такая мизерная разница в давлении, обусловленная длиной трубки, через которую дышал, в дальнейшем может отразиться на легких негативно, но на это было как раз плевать. Дожить бы еще до «дальнейшего», а не остаться на дне.

Уровень воды начал падать стремительно, вероятно, ее поток промыл для себя новый путь. Вот она закрывает меня с головой — и вдруг уже плещется, едва достигая колен. Начал он падать в тот самый миг, когда я всерьез обдумывал мысль: а не проще ли сунуть в рот вместо ствола ФН ФАЛа ствол нагана и покончить с этим раз и навсегда? Останавливало лишь то, что револьвер пуст.

И снова, как в самом начале, воды по щиколотку. С той лишь разницей, что вокруг — непроглядная тьма. Дрожали руки, ходили ходуном ноги, и я сел там, где стоял. Тогда-то ко мне и вернулась боль. В голове, шее, ребрах, плече… Но сейчас она меня даже радовала — это у мертвых ничего не болит. А значит, я жив. Жив! И обязательно найду способ выбраться отсюда. Причем сделаю это как можно скорее. Кто может дать гарантию, что вода не начнет подниматься вновь?

После недолгого поиска всего-то в паре шагов на ощупь обнаружился корень. Толстый, шикарный корень, который уходил наверх. Раньше его не было точно, что означало: чтобы его обнажить, потоку понадобилось унести с собой часть земли.

Наверх мне удалось выбраться с третьей попытки, чтобы, ползя на карачках, убраться как можно дальше от места, которое едва не стало моей могилой. Затем только и оставалось, что дождаться рассвета, заново переживая все то, что мне пришлось пережить. А также радоваться тому, что в барабане нагана осталось два патрона. Они были без следов от бойка, это означало, что они не дали осечки — я попросту выстрелил не семь раз, как был уверен, а пять. Как же замечательно, что не знал этого раньше! И пускай пули нагана способны разве что перещелкать блох на коже какого-нибудь хищника наподобие гвайзела или эмбары — револьвер не окончательно пуст. И патронов не всего две штуки, а целая пара.

Дождь закончился, когда уже полностью рассвело. Так же внезапно, как и начался. Минутой ранее лил как из ведра, и все, его вдруг не стало. И лишь одна за другой падали капли с промокшей не меньше меня кроны дерева, под которым пришлось скоротать ночь.

К реке я спускался с такой осторожностью, как будто пересекал минное поле. Понимал, что вряд ли со мной случится нечто подобное во второй раз подряд, и все же был не в состоянии ничего с собой поделать.

Первым делом отмыл револьвер, вставил оба патрона в барабан, провернув его так, чтобы в случае необходимости не было нужды щелкать спуском вхолостую. Положил его на камень рядом с собой и начал сдирать с себя одежду. Полностью, не оставляя ничего. Затем долго плескался у берега, пытаясь смыть с себя не только грязь, но и весь тот страх, который пришлось пережить этой ночью. Дальше занялся плечом.

На нем оказалась довольно большая рана. Длиной почти с мизинец и с разошедшимися краями. Грязи в ней как будто бы не осталось, но это совсем не гарантировало, что инфекция не попала внутрь. Следовало ее обработать, после чего наложить швы. И если для обработки в кармашке разгрузки в небольшой аптечке валялся какой-то антибиотик в таблетках, то со вторым все было сложно. И сам я не Рембо, и шить нечем. Оставалось только растолочь таблетки в порошок, засыпать в рану и перевязать. Знать бы еще, в состоянии ли помочь земные лекарства против местных инфекций. Вообще-то должны. Иначе зачем их все носят с собой? Но в любом случае лишним не будет.

Всего у меня имелось четыре таблетки. В бумажной конвалюте со стершимся названием, но Дед Пихто, который меня ими снабдил, клятвенно уверял, что это именно антибиотики. Я растолок сразу две, присыпал рану, стараясь, чтобы получившийся порошок попал точно в цель. Приложил сверху лист какого-то растения, надеясь, что это не местный борщевик, и перевязал бинтом. Не стерильным, но и не лоскутом, оторванным от футболки. Улыбнулся — больше поморщился, вспомнив слова Профа, что наш мозг воспринимает цены на товары теми же своими участками, что и боль.

— В связи с этим дорогие лекарства, например, кажутся нам более действенными, нежели их дешевые аналоги, — уверял он. — Мало того, при прочих равных именно так и происходит — они действуют на нас эффективнее.

Ну что ж, будем считать, Дед Пихто снабдил меня самыми дорогими из всех существующих антибиотиков, лишь бы помогло. На ноге был обычный ушиб со здоровенным кровоподтеком. То же и на боку, насколько мне удалось туда заглянуть. Шея опухла, как и горло, но головная боль почти прошла.

Развесив выстиранную одежду на близлежащих кустах, натянул еще влажные трусы, охая и хрипло подвывая, побрел наверх. Страстно хотелось рассмотреть при свете дня ту западню, в которую угодил, и понять, почему никто так и не смог ее обнаружить.





Глава пятая




В позе роденовского мыслителя — подперев рукой все еще гудящую голову, я сидел на камне на берегу реки и размышлял, что же мне делать дальше. Оставаться на месте? Но откуда бы взять уверенность, что Грек с остальными сюда вернутся? Они полагают, я угодил в реку и меня унесло вниз по течению. Значит, если прибегнуть к логике, какое-то время они будут идти вдоль нее, пытаясь найти меня живого или мертвого. Затем смирятся с мыслью, что Теоретика уже нет, и перед ними встанет вопрос, куда им теперь направиться. Вернуться назад, чтобы еще раз попытаться меня отыскать? Продолжить путь на Вокзал? Но теперь им нет необходимости шлепать в обход. Отправиться на базу в Фартовый, где в достатке имеется то, за что на Вокзале им придется платить?

Может, имеет смысл пойти им навстречу? А если по каким-нибудь причинам они будут возвращаться сюда не по берегу реки? Ждать их здесь и не дергаться? Тут бы еще знать наверняка, что с ними не произошло чего-нибудь такого, после которого у них вообще поменяются планы.

Нет, логика здесь не поможет — слишком мало данных. Причем это не мои слова — все того же Славы Профа. Не помню, с чего начался разговор, но нам предстояло сделать какой-то выбор. И когда Гудрон сказал нечто вроде:

— Если поразмыслить логически…

Слава сразу же прервал его:

— Какая тут может быть логика, если у нас практически нет информации?!

И началось.

— Именно для таких случаев логика и нужна, — заявил Гудрон.

— Сейчас! Хорошенько запомни: универсальной логики нет, есть только логика конкретных ситуаций.

— Поясни.

— Легко! Для того чтобы рассуждать логически, необходимо обладать достаточной информацией. Иначе это не логика получается, а гадание на кофейной гуще.

— А пример можно?

— Да сколько угодно! Приведу простейший. Вот идем мы, идем и вдруг натыкаемся на аборигенов. Разумных аборигенов, пусть они и находятся на уровне каменного века. И увидели они на твоей руке часы. Вещь для всех нас привычную, но не для них. И что они о них подумают?

Гудрон посмотрел на свои «Командирские».

— Что?

— Суди сам. Да, для них есть понятие времени. Солнце в зените, день сменяются ночью и так далее. Но им даже невдомек, что все это можно поделить на секунды, часы, месяцы, годы, тысячелетия. Да и зачем им все это? И потому примут они твои часы за украшение. Необычное, но украшение. Или амулет от каких-нибудь там злых духов. И где тут пробелы в их логике? Ни один из четырех ее законов ими не будет нарушен, но вывод они сделают самый неправильный. В твоем понимании и сообразуясь с твоей логикой. Логикой человека, который точно знает, что в часе — шестьдесят минут, а в сутках — двадцать четыре часа.

Дело не в аборигенах. Большинство людей, которые считают, что прибегли к логике, на самом деле лишь примеряют ситуацию на себя. Они, не обладая полнотой информации, судят на основе своего образования, жизненного опыта, привычек, менталитета, тех штампов, которых у всех хватает с избытком и которые не имеют ничего общего с действительностью. Но ведь всего этого мало! Перед тем как осуждать кого-нибудь за принятое им решение, заявляя: я бы сделал совсем по-другому, ведь это же так очевидно, — неплохо бы вначале узнать, а какие у него были альтернативы. Был ли у него выбор вообще? В тот момент они напоминают дикарей, для которых наручные часы — амулет от сглаза. — Слава разгорячился не на шутку, явно оппонируя кому-то из еще земной жизни. — Про «культ карго» слышать приходилось?

— Это когда дикари из дерьма и палок строили подобие самолетов в надежде, что боги снова начнут им скидывать с неба всякие вкусные и полезные вещи, как скидывали их раньше?

— Именно! Нам смешно, но логика у них была без малейшего изъяна! Их логика, для уровня их знаний. Ладно дикари, вот тебе свежий пример. Человек получил Нобелевскую премию за работу, в которой блестяще доказал: все эти трейдеры на Нью-Йоркской фондовой бирже без инсайдерской информации — ноль, пустышка. В месте, где крутятся триллионы долларов и где самое место логику применять. Так что сделай для себя вывод, уважаемый Борис Александрович: универсальной логики нет, есть только логика конкретных ситуаций. Не обладая достаточной полнотой информации, ты можешь только предполагать. Что не есть логика, ибо в переводе с греческого она — наука о правильном мышлении. Правильном!




«В общем, никуда твоя логика не годится, Игорь! — вспомнив об их разговоре, размышлял я. — Ты можешь только предполагать. Потому что тебе неизвестно, не случилось ли что-нибудь с ними. Вполне возможно, по той или иной причине им сейчас совсем не до тебя».

Ловушка, в которую я так неудачно угодил, была выстроена природой на совесть. Это сейчас ее можно увидеть довольно легко, когда бурный поток постарался ее расширить. До этого она была едва заметной трещиной в дерне, если та вообще существовала до того, как я в нее угодил. В самом ее конце вода промыла ход под землей, куда стремительно и ушла, решив для себя окончательно: утопить меня не получится.

Вот же угораздило-то, а? Вероятно, все выглядело так. Последнее, что помню: я скинул с себя рюкзак, чтобы поправить в нем что-то, что упиралось в спину и доставляло неудобство. Затем, наверное, ногу повело на мокрой траве — откос там довольно крутой. Чтобы сохранить равновесие, пришлось сделать шаг-другой назад или в сторону, земля подо мной расходится, нелепый взмах руками, падение и темнота. Наверное, в полете приложился головой так, что даже не успел вскрикнуть. Или все же вскрикнул, но меня не услышали. Или услышали, но неправильно определили направление.

Да и какая теперь разница, как именно все произошло? Это — нелепая случайность, которую, как ни разбирай, выводов, чтобы избегнуть в дальнейшем подобного, сделать не получится. Главное — мне повезло остаться в живых. Но не будет ли это отсрочкой, когда я остался один и без оружия? И что бы я ни предпринял, вначале необходимо вернуть в рабочее состояние ФН ФАЛ. Замечательную бельгийскую штурмовую винтовку с точным боем и мощным патроном. Пусть даже и огражданенную. То есть лишенную возможности вести автоматический огонь, который, кстати, вряд ли мне когда-нибудь понадобится. Как не нужен был раньше.

Перед тем как оказаться на дне ловушки, мне пришло в голову опустить туда сразу два сухих древесных ствола. Подстраховку на тот случай, если спасший меня корень не выдержит, а один из них поломается. И началось купание в грязи.

«Наверное, на войне бы меня расстреляли, — ковыряясь в жиже, размышлял я. — За утрату боевого оружия. Или послали бы в штрафную роту».

Осторожно так ковыряясь, поскольку мой нож тоже находился где-то здесь — в этом глиняном месиве. И не хватало обнаружить его ценой еще одной раны. Постоянно прислушивался: вдруг над головой послышатся легкие, почти беззвучные шаги, после чего раздастся веселый голос Гудрона:

— Теоретик, ты чего в грязи купаешься? Не самое подходящее время грязевые ванны принимать! Давай-ка выбирайся наверх!

Или кого-нибудь другого — Гриши Сноудена или даже самого Грека. Время шло, но ничего подобного не происходило. Впрочем, как и таяли надежды собрать винтовку в рабочее состояние. Нашлось практически все. Мой спаситель — ствол, приклад, крышка ствольной коробки, поршень с возвратной пружиной, магазин. Не хватало лишь стопора, который удерживал возвратную пружину в ствольной коробке. А самое главное — затвора. И если со стопором можно было бы что-нибудь придумать, то без затвора мощная винтовка превращалась в тяжелую бесполезную палку. Уже перед тем, как выбраться наверх, я еще раз обвел взглядом канаву. Нет, не для того, чтобы снова пережить едва не состоявшуюся гибель и чудесное спасение. Вдруг эта деталь лежит где-нибудь на самой поверхности? Но чуда не произошло.

Спускаясь вниз по течению реки, я инспектировал оставшееся у меня снаряжение. В наличии имелся револьвер с двумя патронами, висящий на шее на шнурке. Портупея с пустыми ножнами, поскольку нож мне так и не удалось отыскать. Поясная разгрузка с бесполезными теперь тремя магазинами. Справедливости ради стоит отметить, что один из них и раньше был бесполезен, поскольку пуст. А также фляжка, две таблетки антибиотика, неполный рулончик бинта да складной нож. Великолепный складной нож — производитель дает на него пожизненную гарантию. И будь у ножа длина клинка хотя бы с ладонь, а не с большой палец, цены бы ему не было вообще. Наган и складень — вот и все мое оружие.

Хотя нет, имеется еще и ствол. Мой спаситель, не позволивший мне задохнуться, когда вода то и дело покрывала с головой. Весом вместе с цевьем килограмма в полтора и длиной чуть более полуметра, теперь он представлял собой дубинку. Проку от нее будет мало, но эта увесистая железяка давала мне чуть больше уверенности.

«Негусто, если мне не удастся догнать своих», — с грустью размышлял я, не забывая то и дело поглядывать в сторону реки. Вдруг мне удастся обнаружить рюкзак, в котором лежат практически все необходимые для выживания вещи? А почему бы и нет? Например, они не стали доставать его с отмели, опасаясь потерять время, когда, возможно, каждая минута промедления стоила бы мне жизни. Или течение вновь подхватило рюкзак, некоторое время волокло по дну, затем выкинуло на очередную отмель, а они его не заметили. Или не выкинуло, но рюкзак застрял между подводными камнями, и мне удастся его разглядеть. С рюкзаком шансы выжить куда выше. Но что имеем, то и имеем. Лишь бы рана не воспалилась, а там уж как повезет. Счастье хотя бы в том, что осталась обувь: босиком тут долго не находишься, а для меня сейчас самое главное — состояние ног. Повредишь хотя бы одну из них — самым мудрым будет сунуть ствол револьвера в рот, направить в макушку и нажать спуск. Что разом избавит от всех проблем.

Климат в этих местах был хорош хотя бы тем, что он не резко континентальный, когда днем жара может стоять за тридцать, а к утру температура упасть градусов до десяти, а то и меньше. Удивительно, но человек способен погибнуть от переохлаждения даже при плюс двенадцати. И на это ему понадобится всего двое суток. Правда, при условии, что он полностью без одежды и у него нет никаких источников тепла.

Чтобы чувствовать себя комфортно ночью, мне даже огня разводить не пришлось. Относительно комфортно, поскольку эти чащобы переселены всякой живностью, большая часть которой так или иначе представляет опасность для людей. Особенно когда человек путешествует в одиночку и толкового оружия у него нет. Первую ночь просыпался буквально от каждого шороха. И еще частенько от боли, когда неловко шевелился во сне. Затем сон сморил окончательно, и, если бы на меня набрело плотоядное животное, пусть даже самое мелкое, я стал бы для него легкой добычей.

Чью-то ночную стоянку мне удалось обнаружить сразу же после рассвета: накануне вечером я не дошел до нее всего-то несколько десятков метров. Место оказалось самым подходящим для того, чтобы переночевать в кишащих всевозможными опасностями джунглях. Каменная плита создавала нечто вроде навеса, под которым свободно могли разместиться с десяток людей. С одной стороны к ней почти вплотную примыкал огромный валун, оставляя лишь узкую щель. С другой все настолько заросло густым колючим кустарником, что продраться сквозь него стало бы целой проблемой для любого местного обитателя. Контролировать оставалось только одно направление — берег реки. Сомнений почти не было, это стоянка Грека. Вот только куда они направились дальше? Одно можно было сказать совершенно определенно — не мне навстречу, иначе бы мы не разминулись.

«Ребята, ну что же не решили остаться здесь еще на денек? Отдохнули бы, выспались, а там бы и пропажа ваша нашлась», — невесело размышлял я, осматривая стоянку самым тщательным образом.

Нет, не для того, чтобы окончательно убедиться: здесь ночевали именно они, — для другого. Любая мелочь, которую они потеряли или выбросили за ненадобностью, в моем нынешнем положении могла бы пригодиться. Ровным счетом не нашлось ничего. Да и не стал бы никто выбрасывать на виду. Тщательно прикопал бы либо кинул в реку, где бурное течение унесет далеко от этих мест. К тому же и терять им особенно нечего. В дальних походах каждый грамм имеет вес, и у них при себе лишь самое необходимое.

Теперь только и оставалось, что принять окончательное решение, как поступить дальше. Но перед этим я дал себе отсрочку — целый день отдыха.

Тело все еще отдавало болью, и особенно досаждало плечо. К тому же после практически бессонной ночи неудержимо тянуло в сон. И самое главное: существовал крохотный шанс, что Грек вернется, и мимо им не пройти.

Проснулся я, когда день давно уже перевалил за полдень. Полежал некоторое время, слушая, как беснуется бурный речной поток. Наверное, лежал бы еще долго, но желудок вдруг требовательно заурчал: хозяин, пора кормить! Вообще-то без пищи человек может протянуть довольно долго, питаясь исключительно за счет внутренних резервов. Надо ясно дать ему понять: никакой пищи не будет, перестраивайся! Следует или питать его достаточно калорийно, или не кормить вообще. Двухнедельную голодовку человек выдерживает достаточно легко. Даже если не будет лежать неподвижно, пытаясь сохранить запас сил, а целенаправленно куда-то идти. Лишь бы не было обезвоживания. И еще гипогликемии. То есть катастрофического снижения уровня глюкозы в крови, что вполне может случиться во время жесточайшей вынужденной диеты. Всю эту информацию мне дали мои куда более опытные товарищи, а Слава Проф — объяснение на уровне физиологии.

И я согласен днями голодать в пути. С водой проблем быть не должно, она встречается практически на каждом шагу, и еще у меня есть чудом сохранившаяся фляга. Что же до гипогликемии…

Колючие кустики по соседству сплошь усеяны плодами сизо-синего цвета. Мелкие, с горошину, они имеют настолько сладко-приторный вкус, что можно не сомневаться: стоит запастись ими впрок, как и эта проблема будет решена. Остается определиться с направлением движения. Неверно выбранное, оно может стоить жизни. Но есть ли в этом мире другие? Сомнительно.



Я прождал их два дня и две ночи. Хотя правильнее будет: два дня и одну ночь. Поскольку вторую ночь в отличие от первой спал беспробудно. Первую практически всю бодрствовал, опасаясь, что они пройдут мимо меня и не увидят, отлично понимая: в темноте никто в здравом уме даже с места не сдвинется. Здесь тоже полно хищников, которые, как и земные, предпочитают охотиться в темное время суток. И они, в отличие от людей, по ночам видят превосходно. Миллионы лет назад жизнь заставила приматов, которые в дальнейшем эволюционировали в человека, подняться на деревья. Долгое время у них не было никаких врагов. Затем они появились. Враги страшные, охотящиеся по ночам и специализирующиеся исключительно на приматах. И были ими далекие предки тех самых созданий, которые ныне так уютно устраиваются у нас на коленях и так мило мурлычут в ответ на наши ласки, — кошечек.

— В принципе ничего не изменилось, — улыбался Слава. — Что тогда мы поставляли им еду, что сейчас. Зато, проживая на деревьях, приматы приобрели возможность различать красный цвет и его оттенки, чего подавляющее большинство других животных делать не умеют. Надо же было им каким-то образом различать в кронах деревьев фрукты, которые и составляли их основной рацион?

— А эти, которых мы встретили, спустились уже с деревьев или еще на них не поднимались? — поинтересовался Гудрон. Причем таким тоном, как будто ему жизненно важно знать ответ на этот вопрос.

— Не уверен, но, думаю, уже спустились.

— Почему так думаешь? — последовал новый вопрос от Бориса, а мы начали устраиваться поудобней: велика вероятность того, что Гудрон сумеет Профа разговорить, и тогда нам предстоит услышать нечто интересное.

— Ты же сам видел, как они собирают моллюсков, не отказываются от рыбы, и недалеко от них останки какого-то съеденного ими животного. А значит, уже всеядны. Или на подходе к тому.

— И что это дает?

— Неплохие шансы на то, что когда-нибудь они станут разумными.

— И что, это так важно?

— Безусловно, и даже более того. Понимаешь ли, друг мой Борис Гудрон. При полной травоядности такое произойти не может — слишком мало белка. Тушу как у слона или гиппопотама — легко, но с мозгами куда сложнее.

— А поподробнее?

— Гудрон, тебе что, побольше о своих будущих подданных захотелось узнать? — попытался подначить его Гриша.

Но тот лишь отмахнулся.