Оцепенение

– Черт побери. Отдай пакет!

Я тяну руки за коричневым пакетом.

– Не ругайся в моем доме, – шипит мамаша и добавляет: – Что в этом пакете?

Она делает несколько шагов назад. В глазах не тревога и не злость, а одно разочарование.

Как обычно.

Я – главное разочарование ее жизни.

– Ничего, – говорю я.

– Ну раз ничего, то я его заберу. Раз там нет ничего важного, то и не важно, у тебя он или у меня. Так ведь?

Мать вертит пакет в руках, пристально изучает, словно это бомба. Дрожащими руками отрывает скотч и раздирает бумагу. Бумага поддается, и с десяток крошечных прозрачных пакетиков с белым порошком вываливаются и рассыпаются по полу, как осенние листья.

– Что за…?

– Это не то, что ты думаешь… Это…

Но что я могу сказать? Что еще может быть в таких пакетиках, как не наркота?

Мама, открыв рот, качается взад-вперед. В глазах у нее слезы.

– Прочь из моего дома, Самуэль. Прочь!

Голос у нее спокойный, хотя лицо такое, словно она увидела привидение среди бела дня.

– Я…

– Вон! – вопит она и опускается на корточки. Сгребает пакетики с пола, идет к мусорному пакету и закидывает их внутрь к пакету с молоком, панцирям креветок и яблочным огрызкам. Берет пакет и выходит в прихожую.

Я смотрю на мокрое пятно на полу. Слышу, как открывается входная дверь, слышу хорошо знакомый звук захлопывающейся крышки мусоропровода.

Входная дверь закрывается, шаги приближаются.

– Вон! – кричит она из прихожей.

Я собираю вещи, закидываю в рюкзак, надеваю толстовку и выхожу в прихожую.

– Исчезни из моего дома, – шипит мама. – И вот это возьми с собой.

Она стягивает браслет из цветных бусинок, который я сделал ей в первом классе, и швыряет на пол. Потом, всхлипывая, уходит.

Я поднимаю браслет: она носила его, не снимая. Потираю бусинки между пальцами.

Они по-прежнему теплые.

Ключ от подъезда подходит и к подвалу. Тяжелая дверь со скрипом отворяется, и в нос ударяет запах тухлой еды, старых памперсов и прокисшего вина.

Откуда-то снаружи доносится шум удаляющегося грузовика.

Я шарю по стене в поисках выключателя, нащупываю, нажимаю, и в следующую секунду помещение заливает холодный свет.

Но мусора там нет.

Новые, уже пустые мешки аккуратно висят, готовые принять мусор. Они шуршат на сквозняке от открытой двери.

Сердце уходит в пятки. Я бегу в подъезд, распахиваю дверь и выбегаю на улицу только чтобы увидеть, как мусоровоз увозит в дождь кокс на восемьдесят штук.

Это не моя вина.

Я всегда был импульсивен, даже психолог с зубами в какашках так сказала, а уж кому, как не ей, знать.

Я никому не хотел навредить, хоть мамаша и считает, что я нарочно испоганил ей жизнь.

Воровали мы только у богатых компаний, застрахованных по самое не могу, а травку и кокс загоняли только совершеннолетним, которые прекрасно знали, за что платят такие бабки.

Спрос рождает предложение.

Все, что мы делали, это удовлетворяли этот спрос – быстро, эффективно и клиентоориентированно.


А выбивание долгов вместе с Мальте?

Нет, я не горжусь этим. И будь я в состоянии повернуть время вспять, я бы отказался от этой работы. Но прошлое не вернуть. Время идет только вперед. Чертовы часики тикают и тикают.

Девятнадцать тридцать шесть.

Ровно через сутки, час и двадцать минут я должен быть на заводе.

Я хорошо помню, что сказал Игорь.

В пакете пробники товара. Думаю, мне не нужно объяснять, что произойдет, если этот пакет потеряется?

Если я приду без пакета, Игорь озвереет. Но если не приду, лучше даже не думать, что со мной будет. Скорее всего они пришлют за мной одного из тех громил, что занимаются четвертым визитом.

Я опускаюсь на корточки и остаюсь сидеть на мокром асфальте спиной к дому.

Браслет из бусинок блестит в свете фонаря. Четыре бусинки с буквами.

Моргнув, читаю хорошо знакомое слово.

МАМА.





Пернилла




Дождь стучит по стеклу. Слышно, как мусоровоз закидывает в кузов мусор из подвала и отъезжает прочь. Шум мотора заглушает мысли.

Правильно ли я сделала, выгнав Самуэля?

Это не впервые. За последние три месяца я уже выгоняла его из дома два раза. Но мы всегда быстро мирились.

Наверно, слишком быстро, потому что друзья из общины говорят, что я слишком добра к нему. Что мне нужно научиться устанавливать границы и ослаблять контроль. Что нельзя вышвырнуть из дома и через пару часов звать обратно.

Я пыталась объяснить им, что вся проблема в том, что я не знаю, как ему помочь. Быть понимающей? Требовательной? Поощрять те редкие моменты, когда он проявляет инициативу, ведет себя как взрослый и ответственный человек?

При этом изнутри гложет чувство вины, которое увеличивается, как опухоль, с каждой новой глупостью, которую выкидывает Самуэль. С каждым годом, который он проводит, не пуская Иисуса в свое сердце.

И это все моя вина.

Я складываю руки в молитве и закрываю глаза.

Боже Милостивый, помоги Самуэлю понять, что Ты рядом. Возьми его под Свое крыло и укажи верный путь. И прости. Прости. Прости. Прости меня за все. Во имя Иисуса. Аминь.

Опускаюсь на пол и прижимаю ладони к прохладному линолеуму. Обвожу взглядом комнату.

Расписание уроков Самуэля все еще висит на холодильнике, хотя он давно уже бросил гимназию. Я распечатала его в увеличенном формате, чтобы он не забыл какой-нибудь урок. Вторники и четверги отметила розовым фломастером и написала сверху «Не забудь спортивную форму!». Понедельник отмечен зеленым. Рядом приписано: «Внимание! Первый урок 08.05». На кухонной стойке – банки с рыбьим жиром. Одна из женщин из библейского кружка посоветовала рыбий жир как средство для улучшения концентрации.

Ну и молитвы, разумеется.

Но Самуэль не хотел принимать рыбий жир. Утверждал, что от капсул воняет тухлой рыбой. Впрочем, они действительно попахивают.

Во всем виновата я сама. Прошлое меня настигло. Грехи не отпускают меня.

У меня было счастливое детство. Но оно закончилось, когда мне исполнилось девять.

Я выросла в глубоко верующей семье. Мой отец, Бернт, был пастором в Свободной церкви[2], а моя мать, Ингрид, домохозяйкой. Родители мечтали о большой семье, но смогли завести только одного ребенка. Я долго пыталась компенсировать им отсутствие других детей своим примерным поведением.

Я старалась быть образцовой дочерью – в два раза лучше, чем все другие дети.

Мы жили в Худдинге, к югу от Стокгольма, в желтом деревянном доме возле озера Трехёрнинген.

Мы были обычной семьей. У нас была «Вольво», два золотистых ретривера – тоже замена детям – и большой сад, полный плодовых деревьев и ягодных кустов. С ранних лет я активно участвовала в жизни общины и в школе получала только пятерки.

Но если родители и гордились моими успехами, то виду не подавали.

Думаю, они считали, что я просто соответствую их ожиданиям.

Папа много работал. По долгу службы он всегда должен был доступен для прихожан. Порой казалось, что он исполняет одновременно роли душеспасителя, банка и полиции.