Обманутый и оскорбленный
Часть 7 из 20 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Ободренный вниманием государя, гарнизон Бомарзунда приободрился и был готов биться до последней капли крови. Сражение началось тринадцатого августа, когда французский десант под командованием генерала Барагэ д’Илье начал высаживаться на берег.
Его прикрывали своим огнем все союзные корабли, общее число которых достигало сорок вымпелов. Все они находились вне зоны ответного огня крепостных орудий, но и в этой схватке русские артиллеристы смогли нанести урон врагу. Увидев, что один из пароходофрегатов сел на камни у берега, крепостные канониры пошли на опасный шаг. Рискуя разрывом стволов, они увеличили пороховой заряд вдвое допустимого и смогли повредить застрявший на камнях корабль противника.
В панике, чтобы облегчить пароход и поскорее сняться с камней, экипаж выбросил за борт все орудия и ядра, но это ему не помогло. Девять ядер угодило в борт корабля, надолго выведя его из боевого состава британского флота.
Другим неприятным проявлением русской смекалки стал тот факт, что крепостные канониры установили стволы орудий на деревянные колоды вместо отсутствующих станков и огнем своих пушек повредили еще один английский пароход. В отличие от предыдущего парохода, его спасло то, что он имел ход. Попав под обстрел и получив несколько пробоин, он смог выйти из зоны обстрела, но вскоре был вынужден остановиться. Вода активно проникала через пробоины в трюм, и весь экипаж усиленно работал на помпах.
Несладко пришлось и французским солдатам, высадившимся на берег. От огня гренадеров сильно пострадал их передовой отряд, в котором оружейным огнем были выбиты почти все офицеры. Только установив на берегу осадные батареи, французы приступили к штурму укреплений форта, но не тут-то было.
Метким орудийным огнем русские артиллеристы уничтожили все осадные орудия, и если бы не поддержка со стороны флота, французские солдаты не могли бы наступать. Сначала союзники подавили северный фланг русской обороны – башню Нотвик. В результате непрерывной бомбардировки они пробили брешь в крепостной стене, через которую ворвались французские солдаты и пленили гарнизон башни.
Затем наступил черед главной башни форта Бреннклинт, обороной которой руководил капитан Теше. В течение всего дня и наступившей белой ночи гарнизон храбро оборонял башню, отбивая атаку противника за атакой. От непрерывного обстрела в башне возник пожар, который и стал причиной ее гибели. Во время очередной атаки, когда французам удалось ворваться в укрепление через стенные проломы, объятая огнем кровля рухнула, огонь попал в пороховой погреб, и башня взорвалась.
Бои за Бомарзунд продлились до шестнадцатого августа, когда все крепостные орудия были приведены к молчанию и комендант Бодиско приказал спустить крепостной флаг. Часть солдат гарнизона не согласилась с приказом генерала и, взяв знамя, чтобы оно не досталось врагам, пойдя в штыковую атаку, пробились через ряды осаждавших крепость французов.
Горстка людей, не желавшая сдаваться, отбила у неприятеля шлюпки и переправилась через залив в Финляндию. Остальные, следуя приказу коменданта Бодиско, сложили оружие и были уведены в английский плен. Всего по итогам боев у русских погибло пятнадцать человек, и семьдесят один был ранен, тогда как потери одних только французского десанта исчислялись полутора тысячами человек.
Желая приумножить свою воинскую славу, вслед за Аландами Непир предложил атаковать финский порт Або, но получил вежливый отказ у французов. Генерал Барагэ д’Илье заявил, что не намерен рисковать своими десантниками в такое время года, и на этой балтийской кампании была поставлена жирная точка. Следуя приказу своего императора, Парсеваль увел французскую эскадру в Шербур, предоставив Непиру в одиночку вести обстрел и блокаду финской территории.
Для французских моряков балтийский поход закончился благополучно. Их «героизм» при штурме Бомарзунда был щедро вознагражден императором, для которого любая «победа» в военном бюллетене была на вес золота. Только так можно было поддержать тот шовинистический угар, который охватил простых французов с началом войны против России. Публике нужны были победы и герои, и император умело являл их. За свои подвиги генерал Барагэ получил чин маршала и звание сенатора, адмирал Парсеваль орден, а вот адмирал Непир подвергся обструкции.
И напротив, среди британцев уничтожение Бомарзунда было расценено как откровенная неудача. Выдав адмиралу аванс доверия, публика жаждала услышать вести об уничтожении Кронштадта, сожжении Зимнего дворца и увидеть в качестве боевого трофея части Медного всадника. Не получил адмирал поддержки и со стороны лорда Пальмерстона. Шведский король отказался менять свой нейтралитет на Аланды, и вождь вигов отвернулся от Непира. Как ни оправдывался адмирал перед морским министром, как ни взывал к разуму политиков, все было напрасно: его флот был распущен, а сам он был списан на берег, где подвергся травле со стороны газетчиков. Свою долю в это дело внесла и королева Виктория, зря махавшая платком уходящей в поход эскадре.
Ничуть не лучше был поход британских кораблей к берегам Белого моря. В связи с тем, что главные силы британского флота были задействованы на Черном и Балтийском море, адмиралтейство было вынуждено отправить на Русский Север всего три корабля, два из которых являлись паровыми. Командовавший эскадрой капитан Эрасмус Омманей должен был захватить Архангельск и уничтожить приморский городок Онегу.
Прекрасно зная, что на Белом море нет военного флота, Омманей клятвенно заверил первого лорда адмиралтейства Джеймса Грейама, что британский флаг будет развеваться над Архангельском, после чего отправился в путь.
До Белого моря корабли ее величества королевы Виктории добрались без особых трудностей, но потом начались проблемы. И заключались они не в том, что дорогу к Архангельску им вдруг преградили русские корабли. Неожиданно выяснилось, что бардак имел место и в самом лучшем флоте мира. Составители лоции Белого моря черным по белому написали, что осадка кораблей, идущих к Архангельску, не должна превышать тринадцати футов, тогда как осадка судов, находящихся под командованием Омманея, превышала пятнадцать футов.
Стоя на мостике, несчастный капитан рвал на себе волосы и ревел подобно белуге, но ничего сделать не мог. Порт Архангельск с его богатыми припасами и товарами, равно как и городок Онегу ему не суждено было покорить. Пушки его пароходов не могли достать до берега, а высадка десанта из состава команды была равноценна самоубийству.
После неудачи с захватом складов Архангельска остро встал вопрос с углем. Два из трех кораблей у Омманея были паровыми, и запас топлива у них уменьшался на глазах. На случай непредвиденных обстоятельств адмиралтейство заказало для эскадры Омманея два парохода, груженных углем, которые должны были прибыть в Тронхейм. Однако появление их на севере ожидалось не ранее начала октября.
Единственным выходом из создавшейся ситуации для капитана Омманея представлялся захват Соловецкого монастыря в качестве базы для будущей кампании. Положение монастыря было очень выгодным, а захват его, по мнению британских моряков, не представлял большой трудности.
Появление врага в Белом море не осталось без внимания со стороны русских властей. Пока англичане занимались промерами, вся Архангельская губерния была приведена в боевую готовность. Все гарнизоны на Двине и побережье стали усиленно вооружаться, не остался в стороне и Соловецкий монастырь. Туда по распоряжению губернатора были отправлены две пушки с запасом пороха и ядер, вместе с орудиями малой мощности, способными отразить атаку противника.
Именно эти орудия и сыграли главную роль в отражении нападения англичан на монастырь в средине июля 1854 года. Когда два паровых корабля подошли к островам и безо всяких переговоров начали обстреливать монастырь, огонь замаскированной батареи быстро сбил спесь с англичан. Особенно помог в этом деле удачный выстрел, после которого у винтового корвета «Миранда» появилась пробоина, и тот быстро ретировался с поля боя.
На другой день англичане прислали парламентеров с предложением сдаться, на что архимандрит ответил отказом. Мощные стены монастыря надежно защищали монахов от вражеских ядер, а имеющаяся артиллерия позволяла отбить вражеский десант.
В отместку озлобленный Омманей отдал приказ о начале бомбардировки монастыря, которая продолжалась ровно девять часов. Наблюдая в подзорную трубу за тем, как снаряды падали на стены и крыши монастырских строений, британский капитан испытывал наслаждение. Обстрел велся с противоположного места, где находилась русская батарея, и ничто не могло помешать англичанам творить свое возмездие.
Единственными защитниками монастыря стали птицы с прибрежных островов. Испуганные выстрелами, они стаями взмыли в небо, и палубы английских кораблей быстро покрылись густым слоем помета. Крики чаек и град помета заставили капитана ретироваться со шканцев в каюту. Оттуда через иллюминатор он продолжил наблюдение за непокорной крепостью. Час проходил за часом, от непрерывной канонады обитатели монастыря должны были сойти с ума от страха и выбросить белый флаг, но этого не происходило.
Старший помощник несколько раз подходил к Омманею, спрашивая капитана, не пора ли прекратить обстрел, но тот был неумолим. Не отрываясь от иллюминатора, он попил чай, а затем и пообедал стоя на ногах, подобно Александру, Цезарю и герцогу Веллингтону, не желая пропустить долгожданного мига торжества. Омманею все казалось, что еще немного, и проклятая русская твердыня падет, но этого так и не случилось.
К исходу девятого часа старший помощник доложил, что корвет истратил две трети запаса пороха и ядер, и капитан должен был признать свое поражение. Обрушивая проклятия на головы русских монахов, которые, по твердому убеждению Омманея, были наверняка глухими, командующий эскадры дал приказ отступать. Вся тяжесть его праведного гнева обрушилась на жителей городка Кола, отказавшихся признавать над собой власть британской короны.
«Если туземцы вас не понимают, говорите громче и как можно тверже», – гласило главное правило общения британских колонизаторов с жителями Африки, Азии, Австралии и Новой Зеландии. Русские, согласно расистским взглядам островитян, были ничуть не лучше южных туземцев, а их природное упрямство ставило их вне всяких рангов для аборигенов. По этой причине капитан Омманей с легким сердцем отдал приказ об уничтожении Колы.
Свыше четырех часов англичане обстреливали город бомбами, гранатами, раскаленными ядрами и пулями с зажигательным составом, от которых город полностью сгорел. Когда же англичане решили высадиться и пограбить развалины города, то наткнулись на ожесточенное сопротивление со стороны инвалидной команды под руководством лейтенанта Бруннера.
Получив третью звонкую оплеуху, Омманей приказал бомбардировать Колу в течение четырнадцати часов, после чего скрылся. Город прекратил свое существование, но этот факт не принес большой радости британскому капитану. Подобно адмиралу Непиру, он не получил за свое «геройство» награду и был временно списан на берег, как не оправдавший возложенных на него надежд.
Насмешница-судьба зло обошлась с двумя английскими флотоводцами, но куда более несправедливой она оказалась к адмиралу Прайсу, который вместе с французом Фебврье-Депуантом привел союзную эскадру к берегам Камчатки.
После завершения Опиумной войны с Китаем британские власти с вожделением поглядывали на русское побережье Тихого океана и в особенности на Камчатку. Огромная территория имела чисто номинальную армию численностью чуть более двух сотен человек. Захватить ее для британского флота было простым делом, и едва война была официально объявлена, к берегам Камчатки подошла объединенная эскадра. В ее состав входили четыре фрегата, один бриг и один пароход с десантом на борту. Обычно прижимистые на своих людей, англичане послали на покорение Камчатки целый Гибралтарский полк. Лондон не собирался давать Парижу укрепиться в этой части тихоокеанского побережья.
Находясь в полной уверенности, что Петропавловск на Камчатке у них почти в кармане, британские моряки не слишком торопились к его берегам. Плыли они ни шатко ни валко, что в конечном счете и стало причиной их поражения в этой кампании. Предупрежденный гавайским королем о намерениях англичан напасть на Камчатку, губернатор Петропавловска затребовал помощь и получил ее перед самым прибытием вражеского флота. Героическими усилиями гарнизона и жителей Петропавловска были созданы оборонительные укрепления и береговые батареи, на которых разместили часть пушек, снятых с фрегата «Аврора» и транспорта «Диана».
Объединенный флот противника появился у берегов Камчатки в самом конце августа, а первого сентября англичане и французы предприняли штурм Петропавловска. Суть его заключалась в том, чтобы огнем с кораблей уничтожить береговые батареи, закрывавшие вход в Авачинскую бухту, и высадить на берег десант.
После ожесточенной перестрелки противник смог привести к молчанию две батареи и сразу после этого высадил десант. Французские солдаты смогли захватить Кладбищенскую батарею, но едва только они подняли над ней флаг, как фрегат «Аврора» обрушил на них град ядер, нанеся им существенный ущерб.
Вместе с русскими ядрами на головы французов обрушились и английские бомбы, которые британские комендоры выпустили по ошибке. Все это вызвало такую сильную панику среди солдат противника, что, когда рота солдат и казаков, брошенная губернатором Завойко в контратаку, приблизилась к батарее, французы в панике ретировались.
Повторно Петропавловск подвергся атаке через четыре дня, после того как от американских матросов узнали о тропинке, по которой можно было обойти Никольскую сопку и захватить город ударом с тыла.
На расчистку дороги для десанта англичане и французы бросили все свои силы и, несмотря на мужество и героизм защитников батареи Смертельной, смогли заставить ее замолчать. В общей сложности на берег было отправлено около девятисот британских пехотинцев. С развернутым знаменем, под барабанный бой они сошли на берег, поднялись на сопку и предприняли попытку захвата Петропавловска. Едва наблюдатели доложили генералу Завойко о том, что англичане взбираются по Никольской сопке, он снял с батарей всех, кого только можно было, добавил все имеющиеся у него резервы, и триста пятьдесят человек устремились в контратаку. Завязалась рукопашная схватка, в которой, несмотря на численный перевес, англичане были жестоко разбиты. Спасаясь от русских штыков, многие из гибралтарцев прыгали в обрывы высотой около тридцати метров и разбивались насмерть.
Действия пехотинцев были поддержаны огнем Озерной батареи, чьи залпы картечью сломили гордый дух сынов коварного Альбиона и обратили их в повальное бегство. Свыше четырехсот человек погибли у англичан в этот день, тогда как потери русских равнялись тридцати шести солдатам.
Вечером того же дня, видя крушение всех своих надежд по захвату Камчатки, объятый гнетущим предчувствием грядущего гнева адмиралтейства и бичевания со стороны британских журналистов, несчастный адмирал Прайс застрелился в своей каюте. Конечно, благородные британские моряки поспешили заявить своим французским союзникам о трагической случайности, но в нее никто не верил, так как это было неправдой.
Еще раз позорную неудачу у берегов Камчатки объединенные силы союзников потерпели летом следующего года, когда явились с большим количеством вымпелов для сатисфакции за прежнюю неудачу. К своему огромному разочарованию, на месте города они обнаружили пепелище, не позволяющее думать о возможности высадки в Авачинской губе.
По состоянию пепла англичане определили, что русские совсем недавно покинули Петропавловск, и бросились за ними в погоню. Русскую эскадру со всеми жителями и защитниками Петропавловска они настигли в заливе Де-Кастри. Пока разведчики ждали прибытия главных сил, русские моряки под покровом темноты выскользнули из бухты и отправились к Татарскому проливу на севере Сахалина.
Согласно тем картам, что имели британские и французские адмиралы, Сахалин не являлся островом, и объединенный флот союзников долгое время поджидал русские корабли у выхода из залива Де-Кастри. Только из газет британское адмиралтейство узнало, что Сахалин – остров и что русские корабли благополучно достигли устья Амура, где создали новый город-порт Николаевск. Разразился грандиозный скандал. Британские журналисты еще долгое время напоминали о нем лучшему флоту в мире, не в силах забыть и простить столь ужасный географический конфуз.
Не улыбалось счастье объединенным европейским силам и по другую сторону Тихого океана, на Аляске. Так и не сговорившись о цене с представителями лондонского Сити, первый лорд британского адмиралтейства не стал посылать английские корабли в набег на русские владения в Америке. Королевская казна посчитала, что невозможно организовывать столь дорогостоящую экспедицию ради обогащения несговорчивых купцов и банкиров.
Захват столицы Аляски, города-порта Ново-Архангельска, был поручен французам, которые подобно шакалам подбирали все, что плохо лежало. С этой целью из объединенной эскадры, идущей на Камчатку, был выделен двадцатишестипушечный французский корвет «Тритон» с десантом на борту. Покинув перуанский порт Кальяо, он двинулся вдоль побережья на север, благополучно достиг берегов Мексики в районе Акапулько и после короткой передышки направился в залив Нутка у острова Ванкувер. Разрешение на заход в британские территориальные воды французского военного корабля было заранее отправлено генерал-губернатору Канады, и «Тритона» ждали с распростертыми объятиями.
Противостоять боевому кораблю и двум батальонам пехоты жители Ново-Архангельска, чья воинская сила не достигала сотни человек, вряд ли могли. А уничтожить все компанейские суда и разрушить до основания столицу Аляски для французского корвета было делом одного-двух дней. Ничто не могло спасти жемчужину Русской Америки от вражеского порабощения, но Господь не допустил этого. Когда до форта Виктория оставалось всего два дня пути, разразился страшный шторм, погубивший «Тритона» со всей командой и десантом на борту.
Лишь два человека чудом достигли американского берега и поведали миру о печальной судьбе императорского корвета.
Гибель «Тритона» нанесла непоправимый урон планам объединенной Европы. Падение Ново-Архангельска должно было вызвать восстание индейского племени тлинкитов, длительное время воевавшего с русскими поселенцами, но каждый раз терпевшего поражение. Наученные прежним горьким опытом, индейские вожди не стали вновь пытать воинское счастье в одиночку. Единственным индейцем, который польстился на щедрые посулы агентов Гудзонской компании, был вождь Сломанное Перо, у которого были свои старые счеты с русскими. В обмен на порох и ружья он был готов напасть на редут Якутат, находившийся к северу от столицы Русской Америки. Сил его племени вполне хватало для того, чтобы справиться с тридцатью пятью русскими и алеутами, составлявшими на этот момент гарнизон редута.
Чарли Захария очень надеялся, что захват Якутата, славившегося своими бобровыми запасами, подтолкнет к активным действиям других индейских вождей, но этим мечтам не суждено было сбыться. Среди индейцев нашлись «доброжелатели», которые сообщили русским о тайных визитах к ним британского агента, и губернатор Аляски Розенберг незамедлительно предпринял нужные контрмеры. Он пригласил на празднование Ивана Купалы всех индейских вождей, в том числе и Сломанное Перо, пообещав им хорошие подарки. Подобная практика была широко известна вождям тлинкитов и ни у кого из них не вызвала подозрение. Почему не получить подарок ради сохранения мира между русскими и колошами!
Вожди действительно получили подарки, за исключением Сломанного Пера. Он был арестован и посажен в крепостную тюрьму за драку, в которую его втянули несколько алеутов. Два десятка индейцев попытались под покровом темноты пробраться в крепость и освободить своего вождя, но часовые были начеку и вовремя подняли тревогу.
Нападение индейцев было отбито с большим для них уроном. Шесть человек были убиты, трое ранены, а остальные разбежались. Сразу после нападения на крепость Розенберг отправил в становище плененного вождя военную партию под командованием промысловика Новожилова. Хорошо знавший дорогу Новожилов сумел скрытно подойти к становищу индейцев и захватить в нем Чарльза Захарию, при этом не пролив ни капли крови.
Схваченный шпион был доставлен в крепость и по решению военно-полевого суда приговорен к смертной казни. Столь решительные меры, а также страх потерять торговые преференции удержали остальных вождей колошей от активных действий. Сам вождь Сломанное Перо после долгих разбирательств был освобожден из-под стражи к концу осени под честное слово не иметь никаких дел с британскими агентами. Так бесславно закончился мощный удар крокодила, но и удар медведя не был сопровожден особыми успехами.
Глава VI
Мы долго молча отступали
Известие о начале боевых действий между Российской империей и Англией с Францией должно было придать дополнительный импульс русским войскам под командованием Горчакова, изрядно застоявшимся на Дунае. Казалось, что дипломатические «оковы» пали и теперь уже ничто не может остановить боевую поступь правнуков князя Олега, идущих к стенам Царьграда, но ничего этого не произошло. Даже после гневных упреков государя, написавшего Горчакову, что своими действиями тот губит боевой дух подчиненных ему войск, генерал ни на йоту не изменил свою тактику ведения войны.
Правда, получив сильный импульс от царя, командующий Дунайской армией решил все-таки предпринять некоторые действия для собственной реабилитации в глазах Николая, однако все закончилось ожидаемым конфузом. Посчитав, что самый верный путь – это изгнание турок из Калафата, генерал вознамерился лично возглавить этот поход. Уже был отдан приказ войскам, расписана тщательная диспозиция войск, но тут Горчакова поразили сильнейшие сомнения. Он то отказывался от удара по противнику, то вновь признавал его целесообразность, то предлагал офицерам своего штаба высказать свое мнение и провести голосование.
Наличие в штабе главнокомандующего подобной атмосферы не могло привести к победе над врагом. Едва только русские полки ударили по врагу, как турки моментально обратились в повальное бегство. Момент для нанесения нового удара, который должен был привести к полному разгрому и уничтожению войск противника, был благоприятнейший, но этого не произошло. Сначала прибывшие к месту сражения батальоны молча, не получая приказа к атаке, смотрели на то, что творилось в рядах неприятеля, а когда турки пришли в себя, последовала команда на отступление.
Именно в этот день среди русских солдат и офицеров под командованием генерала Горчакова окончательно умерла вера в победу над врагом. Они все как один говорили, что Горчаков по происхождению чистокровный русак, а ведет себя как истинный пруссак.
Правдивость этих слов полностью подтвердили дальнейшие действия командующего Дунайской армией. Все время до момента своей отставки он только и делал, что сдерживал боевые порывы генерала Хрулева и подполковника Тотлебена, пытавшихся выбить турок с острова вблизи Силистрии и громивших огнем батарей позиции врага под Никополем. Несмотря на то что в обоих случаях русскому оружию сопутствовал успех и до полной победы оставался только один шаг, генерал не делал его, неизменно выговаривая им.
После очередной порции царского гнева Горчаков наконец перестал топтаться на месте и отдал приказ о форсировании Дуная. Однако и тут генерал не изменил себе. Местом вторжения на вражеский берег был выбран район дельты великой славянской реки, по той причине, что захват Добруджии не вызовет гнев австрийского императора, даже после того как русская армия под командованием генерала Лидерса успешно перешла через Дунай в районе Галада, Браилова и Измаила. Удар русских войск был такой силы, что турки бежали, не смея оказывать им сопротивление в открытом бою.
Преследуя противника, русские солдаты заняли крепости Мачина, Тульчи, Исакчи. Возникал благоприятный момент для нанесения удара по Силистрии, фортификационные укрепления которой еще не были полностью возведены. Захвати русские эту крепость, и путь на Балканы был бы открыт, но Горчаков упорно не желал одерживать побед. Ровно три недели с ружьем у ноги простояли русские полки, безучастно наблюдая за тем, как турки возводят свои оборонительные укрепления.
Горечь от откровенной трусости главнокомандующего вылилась в солдатском фольклоре. Теперь к почетному званию генерала Горчакова как истинного пруссака добавилось почетное звание настоящего турка. Говоря так, солдаты не знали всей правды жизни. Михаила Дмитриевича сломали не турки, а французы и англичане. Стоило их кораблям появиться у Кюстнеджи, как генерала обуял панический страх перед возможностью возникновения большой войны с ведущими армиями Европы. Страх настолько парализовал душу Горчакова, что даже гнев государя не смог подвигнуть его на действие.
Когда, раздосадованный бездумным топтанием на Дунае, император снял Горчакова с поста главнокомандующего армии и назначил на его место фельдмаршала Паскевича, луч надежды вновь забрезжил перед воинами Дунайской армии, но, как оказалось, ненадолго. Светлейший князь, победитель турок и персов, усмиритель горцев и поляков, единственный полный кавалер орденов Святого Георгия и Владимира, был серьезно болен. И болезнь эта заключалась не в теле семидесятилетнего полководца, а в его голове. Усыпанный званиями, деньгами, землями и поместьями, Иван Федорович из боевого, не страшащегося самого черта и смерти генерала, от упоминания имени которого бросало в дрожь турецкого главнокомандующего Омер-пашу, превратился в нерешительного царедворца. Вместо того чтобы, как и прежде, с блеском выполнять поставленные перед ним государем задачи, Паскевич стал выстраивать план боевых действий, который не должен был привести к дипломатическим осложнениям с соседями. При этом необходимо отметить, что сам государь его об этом не просил, справедливо полагая, что смелость и отвага убеленного сединами фельдмаршала помогут в реализации его честолюбивых замыслов.
Николай не стремился связать руки своему любимцу, которому при встрече, по приказу императора, войска оказывали такие же почести, как самому царю. Государь был искренне убежден, что старый воин совершит новое чудо на Балканах, как ранее его совершил фельдмаршал Дибич, но коварная болезнь прочно сковала руки Паскевичу. Прибыв на Дунай, фельдмаршал резко изменил план ведения войны, ранее составленный им самим и отправленный на ознакомление царю. Паскевич отказался от наступления на Белград, мотивируя это тем, что появление русских солдат на Дунае в этом месте вызовет гнев австрийского императора и даст повод к началу войны между двумя империями.
Как ни убеждал Хрулев фельдмаршала в ошибочности принимаемого им решения, предсказывая незамедлительное выступление сербов, Паскевич был неумолим.
– Наши военные действия в Сербии могут вызвать нежелательные последствия в отношениях между нами и Австрией. Глядя на сербов, могут восстать славянские подданные императора Франца-Иосифа, а после венгерских событий Вена боится любого мятежа нетитулованных народов как огня, – отрезал фельдмаршал. – Чтобы не дать ни малейшего повода Германии для разрыва с нами дипломатических отношений, необходимо полностью очистить территорию Малой Валахии и сосредоточить все наши силы в районе Силистрии. Наш переход Дуная в этом месте ни в коем случае не вызовет негативной реакции у Вены, так как болгар среди подданных австрийского императора нет.
Судьба сыграла злую шутку с прославленным воителем. Решив играть на чужом для него поле дипломатии, Паскевич мыслил устаревшими категориями большого европейского мира, который единым фронтом выступил против России.
Как ни пытался фельдмаршал удержать германские государства в состоянии нейтралитета, все было напрасно. Едва Англия и Франция предложили Вене и Берлину поддержать требование по очищению Дунайских княжеств, как немецкие монархи дружно изменили Николаю. Каждый из них имел свой камень за пазухой, расстаться с которым ни один из императоров не был готов, несмотря на родственные связи и долг чести.
Без малейшего угрызения совести правителя Австрии и Пруссии отвергли предложение Николая о сохранении нейтралитета в возникшем конфликте и поспешили заключить между собой союзный трактат, по которому обе страны обязывались защищать целостность владений друг друга, а также права и выгоды всей Германии. Исходя из него, требование Австрии об очищении Дунайских княжеств от русских войск автоматически становилось и требованием Пруссии.
Не будь Петербург в состоянии войны с Турции, он бы легко показал господам тевтонам, где раки зимуют. Для этого было достаточно сосредоточения на границе с немецкими государствами двух армий, и задор забияк быстро пошел бы на убыль, но у Николая не было такой возможности. Пользуясь тем, что все внимание России было сосредоточено на Дунае и Черном море, две германские шавки бесстрашно атаковали тыл русского медведя. Большую уверенность им добавлял тот факт, что французы и англичане в короткий срок сумели перебросить по морю свои войска из Европы. Воспользовавшись благами технического прогресса, европейцы удачно поставили шах русскому царю в самом начале новой большой войны Европы против России.
Пребывая в полной уверенности в том, что армия французского императора находится на стадии формирования, Николай проявлял благодушную слабость в отношении своих полководцев. Вместо того чтобы гневным голосом требовать исполнения своих приказов, он по-отечески журил их, надеясь добрым словом подвигнуть их к исполнению своего долга перед Отечеством.
Ошибочность выбранной императором тактики стала ясна после появления французских и британских солдат на турецкой земле. Погрузившись на корабли в Марселе, «восточная армия» императора Наполеона под командованием маршала Сент-Арно за короткий срок была перевезена вдоль юга Европы и высажена у входа Дарданелл, на полуострове Галлиполи. Вслед за ней приплыли английские корабли с солдатами маршала Реглана. В середине апреля турецкий султан с распростертыми объятиями встретил своих европейских спасителей, пообещавших защищать его до последней капли турецкой крови.
Узнав о том, что русские перешли через Дунай, союзники решили преподать императору Николаю урок, на деле показав силу объединенного флота. В качестве цели адмирал Гамелен выбрал порто-франко в Одессе. Против не имевшего серьезных береговых укреплений города было брошено девятнадцать кораблей и девять пароходофрегатов. Именно они 10 апреля обрушились на Одессу, мощью всех своих трехсот пятидесяти орудий намереваясь превратить ее в груду пылающих руин. Им противостояло всего шесть батарей, укрытых земляными валами и имевших по четыре-шесть орудий каждая.