Обитель Апельсинового Дерева

– Спасибо тебе, – сказала Тани. – Ты добра, что вспомнила обо мне, но я никогда не любила вина. Выпей сама.

– Испытания окончены, Тани. Ты уж расслабься. Хотя… я, пожалуй, не прочь. – Онрен, подогнув колени, опустилась на циновки. – Нам тебя недоставало на пиру.

– Я устала.

– Я так и думала, что ты это скажешь. Не в обиду, вид у тебя, будто не спала много лет. А ты заслужила отдых. – Онрен подняла чашу. – Ты показала этому ублюдку. Может, поймет наконец, что не так уж он выше презираемых им простолюдинов.

– Мы теперь не простолюдины. – Тани всмотрелась в лицо подруги. – Ты, мне кажется, встревожена?

– Думаю, я сегодня лишилась надежды стать всадницей. Канперу дерется не хуже, чем… – Она глотнула вина. – Ну…

Значит, Онрен сражалась с Канперу. Тани увели к врачу до окончания поединков.

– В другие дни ты превзошла всех, – сказала она. – Достойный морской начальник рассудит нас по справедливости.

– Почем ты знаешь?

– Он ведь всадник.

– Завтра всадником станет и Туроза, а он сколько лет задевал всех, кто вышел из простого рода. Я слышала, он однажды избил слугу, который недостаточно низко ему поклонился. Любого из нас за такое изгнали бы из домов учения… но кровь еще имеет силу.

– Ты же не думаешь, что он только потому станет всадником.

– Ручаюсь всем, что у меня есть, – так и будет.

Стало тихо. Тани ковыряла бобовую пасту.

– Я однажды, в шестнадцать лет, получила нагоняй за то, что в городе ввязалась в игру, – сказала Онрен. – Игра – позор, и потому меня отстранили от занятий и сказали, что я должна заслужить право вернуться в Восточный дом. Я чуть не три месяца чистила отхожие места. А Турозе можно чуть не убить слугу и через несколько дней снова держать в руках меч.

– Наши ученые наставники знают, что делают, – возразила Тани. – Они понимают истинную цену справедливости.

– Все дело в том, что он – внук всадника, а я – нет. И по той же причине меня завтра могут отвергнуть, а его – нет.

– Не по той, – отрезала Тани.

Слова сорвались с языка, как вырывается из рук скользкая рыбина.

Онрен подняла брови. Между ними повисло тяжелое молчание. Тани боролась с собой.

– Давай, Тани, говори, что думаешь, – настороженно улыбнулась Онрен. – Мы ведь как-никак подруги.

Поздно было отказываться от своих слов. Испытания, чужестранец, изнеможение и чувство вины – все рвалось наружу, как пузыри в кипящей воде, и Тани уже не могла сдержаться.

– Ты, видно, думаешь, что если завтра не станешь всадницей, то не по своей вине, – услышала она собственные слова. – Я все время, что мы здесь, трудилась день и ночь. А ты была непочтительна. Ты опаздывала на испытания на глазах у Мидучи. Ты вместо того, чтобы готовиться, проводила ночи в таверне, а потом удивлялась, почему уступила противнику. А вдруг это и есть причина, почему ты не станешь всадницей?

Онрен больше не улыбалась.

– Так, – коротко проговорила она. – Ты считаешь, что я недостойна. Потому что… бывала в таверне. – Онрен помолчала. – Или потому, что бывала в таверне и все равно побила тебя в метании ножей?

Тани напряглась.

– У тебя в то утро были красные глаза, – напомнила Онрен. – Они до сих пор красные. Ты упражнялась всю ночь.

– Конечно.

– И ты меня презираешь за то, что я вела себя иначе. – Онрен покачала головой. – Во всем необходимо равновесие, Тани, – и оно не равно непочтительности. Пред нами шанс, определяющий жизнь, его нельзя промотать.

– Я это знаю, – холодно сказала Тани. – И надеюсь только, что ты тоже.

На эти слова Онрен натянуто улыбнулась, но Тани увидела обиду в ее глазах.

– Ну, – сказала Онрен, вставая, – в таком случае мне лучше уйти. Не хочу тянуть тебя с собой на дно.

Гнев, захлестнувший Тани, так же быстро отступил. Она замерла, прижав ладони к столешнице и силясь проглотить привкус стыда. Наконец она поднялась и поклонилась.

– Я должна извиниться, достойная Онрен, – пробормотала Тани. – Нельзя было всего этого говорить. Это непростительно.

Помедлив, Онрен смягчилась:

– Прощаю. От души. – Она вздохнула. – Я беспокоилась за тебя, Тани. – (Тани опустила глаза.) – Ты всегда усердно трудилась, но за время испытаний… ты как будто за что-то себя казнила, Тани. За что?

При этих ее словах Тани показалось, что Суза снова рядом с ней. Доброе лицо, открытая душа. На минуту ее настигло искушение рассказать Онрен все. Быть может, та бы поняла.


– Нет же, – сказала она в конце концов. – Просто я боялась. И устала. – Она снова опустилась на тюфяк. – Завтра мне станет лучше. Когда узнаю свою судьбу.

Теперь Онрен рассмеялась:

– Ох, Тани, ты так говоришь, будто тебе тюрьма грозит.

Тани поежилась, но сумела улыбнуться.

– Я тебя оставлю. Нам обеим нужен отдых. – Онрен допила вино. – Доброй ночи, Тани.

– Доброй ночи.

Как только Онрен ушла, Тани потушила масляный светильник и забралась под одеяло. Боль и изнеможение наконец одолели ее, погрузив в сон без сновидений.

Она проснулась в золотистом сиянии. Поначалу ей не верилось, что в комнате может быть так светло. Как будто она целую вечность провела в темноте.

Тани раздвинула шторы. Солнце блестело на крышах Гинуры, которые еще поливала полоса дождя.

Солнечный ливень. Добрая примета.

Скоро слуги принесут ее новую форму. Если на спине накидки будет серебряный дракон, она останется в морской страже среди командиров флота.

Если золотой – она избрана богами.

Тани прошлась по комнате, зажгла благовония на алтаре для последней молитвы. Она просила прощения за нанесенную Онрен обиду и еще – за то, что сделала в ночь перед церемонией. Если великий Квирики отпустит ей вину, она всю жизнь посвятит доказательству, что достойна этого.

Слуги пришли, когда день приближался к вечеру. Тани постояла, зажмурившись, прежде чем обернуться к ним.

Одежда из водяного шелка, синяя, как сапфир. И на спине накидки дракон, вышитый золотой нитью.



Новые помощницы уложили ей волосы по-военному. Так заметнее стал шрам на щеке, а плечо еще ныло, зато глаза у нее блестели, как непросохшая тушь.

Когда солнце распрощалось с землей, Тани вышла из паланкина на светлый песок Гинурской бухты. Избрание всегда совершалось в конце дня, потому что с ним кончалась прежняя жизнь. На Тани были новые кожаные сапоги с широким каблуком, удобным для стремян.

На дымном пурпуре неба загорелась ночная радуга, окрасив горизонт в яркие оттенки красного. На обрыве собирался народ: ждали знамений от великого Квирики и смотрели, как идут к воде двенадцать новых драконьих всадников.

Туроза был среди них. Как и остальные, кто состоял в родстве со всадниками. Тани пристроилась за Онрен, которая улыбнулась ей. Она заслужила место в клане Мидучи.

В прошлый раз, как Тани выходила на берег, из темноты, подобно проклятию, показался чужак. Но внутреннее течение, которое с колыбели до этого дня влекло ее вперед, сегодня было на удивление тихо и неподвижно.

Сейкинские драконы ждали их в море – легкие и прекрасные. Солнце и радуга подожгли волны, плескавшиеся об их тела. Воинов-лакустринцев еще ждали. И Тани, ступив на песок с другими избранниками богов, невольно искала их взглядом на горизонте.

Вызванный первым Канперу склонился перед морским начальником, и тот обвил его шею нитью солнечного жемчуга. Он вручил Канперу шлем и мягкое седло. Затем морской начальник выдал ему маску, защищавшую лицо от стихии, и закаленный в соленой воде меч в перламутровых ножнах – изделие лучших оружейников Сейки.

Канперу закрепил ремень шлема под подбородком, взял под мышку седло и вошел в море. Когда вода достигла пояса, он поднял правую руку ладонью вперед.

Голубовато-серая дракана вытянула шею, разглядывая его подобными полной луне глазами. Когда она пригнула голову, Канперу уцепился пальцами за ее гриву и, сторонясь шипов, взобрался на спину. Едва он закрепил седло, как его дракана с протяжным криком нырнула, забрызгав всех стоявших на берегу.

Онрен следующей подошла к воде – ее щеки округлились от улыбки. Не успела она поднять руку, как величайший из драконов – громадный сейкинец с черной гривой и чешуями, как кованое серебро, – скользнул к берегу. Онрен было напряглась, но, едва коснувшись его, успокоилась и, как по трапу, полезла по его шее.

– Достойная Мидучи Тани, – выкликнул морской начальник. – Выйди вперед.

Онрен уже опустила на лицо маску. Ее дракон, пригнув голову, плыл от берега.

Тани поклонилась и позволила морскому начальнику застегнуть у нее на шее жемчужное ожерелье – знак избранности. Она приняла шлем, седло и, последним, меч в ножнах. Меч сразу показался ей продолжением руки. Тани закрепила его на поясе и вошла в воду.

Теплая соленая вода обвила ей икры. Дыхание прервалось. Тани протянула руку. Опустила голову. Закрыла глаза. Рука ее была тверда, хотя всадница дрожала всем телом.

Холодная чешуя коснулась ее пальцев. Она не смела смотреть. Надо. Когда Тани взглянула, на нее взирали большие, как огни фейерверка, глаза лакустринской драканы.





21

Запад




Лот в последний раз покинул свои покои во дворце Спасения глухой ночью.