Ночные твари

— Привет, Энджи.

— Ну хорошо, язва ты этакая, — прыснула Ривер. — Но, если серьезно, я люблю здороваться с людьми от всей души. Если знаю, кто звонит. Я говорю: «Привет, Дональд!» или что там еще. Мне это ничего не стоит, а человеку на душе становится приятнее, понимаешь?

— Знаешь, я никогда не задумывалась над тем, как здороваться с людьми.

— А надо бы. Это помогает поднимать окружающим настроение, пусть даже совсем чуть-чуть. И ты сама на время забываешь о собственных проблемах.

Ярдли засунула хлеб в тостер и включила таймер.

— Что ты там готовишь? — спросила Ривер.

— Тосты со сливочным сыром, и еще добавлю немного вчерашней лососины.

— Хо! Лотерея. Старая рыба может быть опасной. Когда мне было лет двадцать, соседка по комнате приготовила тилапию[19], и, клянусь, я в жизни никогда так сильно не травилась. Пришлось спать в обнимку с унитазом, ты меня понимаешь.

— Да, Энджи.

— Так что не надо. Лучше возьми кукурузных хлопьев.

— У меня нет.

— Тогда выпей со мной бокал вина. Я сейчас сижу на крыльце с пино-нуар. У тебя есть пино-нуар?

— Дай-ка взглянуть… есть.

— Тогда налей бокал и выйди на балкон.

Ярдли налила себе вина и вышла на балкон. Иссиня-черное небо было раскрашено сверкающими самоцветами звезд и планет. Таким чистым Джессика видела небо только в пустынях Юго-Запада в безлунные ночи.

— Чем ты сейчас занимаешься? — спросила Ривер.

— Лежу в кресле, уставившись на небо.

— Видишь очень яркую точку на западе? Это Венера.

— Подожди… Да, кажется, вижу.

— После Луны самая яркая точка на небе. Я раньше лежала и смотрела на нее, представляя себе, будто когда-нибудь попаду туда. Если смогу сосредоточиться, то просто окажусь там. Закари, неисправимый рационалист, напоминал мне, что на поверхности Венеры так жарко, что плавится сталь, и все вокруг оранжевое. Он говорил, что это соответствует нашему представлению о преисподней или долинам возле Лос-Анджелеса.

Усмехнувшись, Ярдли пригубила вино.

— Весьма изобретательное сравнение.

— Скучное. Я представляла себе океаны драгоценных камней и ярко-багровое небо. Мой вариант намного лучше. Зачем воображать ад, когда можно вообразить рай, правда? — Ривер вздохнула. — Наверное, вот в чем разница между мной и Закари. Он предпочитает жить в реальном мире, а я нахожу реальный мир скучным. — Ярдли услышала, как она отпила глоток. — Ну а ты? Каково твое место в диапазоне между Энджелой и Закари?

— Между легкомысленной мечтательницей и приземленным рационалистом?

— Послушай, никакая я не легкомысленная. Я просто оптимистка.

— Я пошутила.

— О, не поняла. Ты как никто другой умеешь сохранять серьезность. Так где твое место?

Запрокинув голову, Ярдли посмотрела на яркое сияние Венеры.

— Я никогда не задумывалась о Венере. Я рассуждала, что никогда ее не увижу, так зачем строить предположения? Меня волнует только то, что в моей власти.

— Милая моя, от нас ничего не зависит! — рассмеялась Ривер.

Она шумно вздохнула, и какое-то время обе молчали. Ярдли отпила еще глоток вина, согревшего ей грудь.

— Ты скучаешь по нему, хотя бы изредка? — спросила Ривер.

— По кому? По Эдди?

— Да.

— Нет.

— Джесс, я никому не расскажу. Скучаешь?

Ярдли замялась. Она не привыкла к откровениям, ей было неуютно раскрывать душу. Однако в Ривер скрывалось что-то обезоруживающее. Она была той, кому Джессика хотела открыться, по причинам, которые она сама не смогла бы назвать.


— Иногда, быть может. По тому, кем он был до того, как я узнала его истинную сущность.

— Чего именно тебе не хватает?

Ярдли подобрала под себя ноги.

— Он всегда мог меня рассмешить. Как никто другой. Где бы мы ни были — голодали в квартире за двести долларов в месяц или присутствовали на какой-нибудь навороченной богемной тусовке, где каждое блюдо стоило по пять тысяч, — Эдди всегда мог меня рассмешить. — Она опустила взгляд на бокал, на свет звезд, отражающийся от него мягким бледным сиянием.

— Каков он был в постели?

— Знаешь что, Энджи!..

— Я так понимаю, вы занимались сексом полностью одетые, — рассмеялась Ривер. — И только по необходимости, для продления рода.

— Энджи, прекрати! — воскликнула Ярдли, чувствуя, что у нее горят щеки.

— А что такого? Если он был таким же наглухо застегнутым, что и ты, как еще это могло происходить?

Ярдли помолчала.

— Я не всегда была такой. Ты не узнала бы меня такой, какой я была до… до него.

— Слушай, извини, что затронула эту тему… Просто пошутила. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Нет, всё в порядке. Просто… я больше никому об этом не рассказывала. Даже психологу.

— Ну, это неудивительно. Сущий грабеж. Платить сто пятьдесят долларов в час только за то, чтобы кто-то таращился на тебя и спрашивал: «Ну и что вы тогда чувствовали?» Это полный бред.

— Ты тоже прошла через это?

— Давным-давно.

— В чем было дело?

— В подростковом возрасте у меня были кое-какие проблемы, с которыми нужно было разобраться. Все говорили, что мне поможет психотерапия. По-моему, стало только хуже. Психолог упорно твердил, чтобы я все поняла, простила и двинулась дальше. А я отвечала: «Вот сам и прощай. Давай посмотрим, как ты пройдешь через все это дерьмо, а затем двинешься дальше». Полная чушь. Люди дают тебе советы, какими сами не воспользуются ни за что на свете. — Она шумно, с раздражением выдохнула. — Извини.

— Извиняться не за что. А вот мне, кажется, это помогло. Поговорить с человеком, которому можно высказать все, не опасаясь того, что он станет тебя судить…

— Вот почему мы с тобой подружились. — Ривер сделала глубокий вдох, словно прочищая легкие. — Итак… вернемся к более серьезным делам: я видела в интернете фото Эдди. Он действительно неотразим. Меня охватила дрожь, как от молодого Марлона Брандо.

— Вот из-за чего он получил прозвище Темный Казанова. Один журналист сказал, что Эдди выглядит так, как выглядел бы Джеймс Дин[20], если б прожил подольше.

— Блин, я тебе вот что скажу: когда у парня такая внешность, лично я смирилась бы с парочкой убийств.

Долгое молчание.

— Извини, неудачная шутка, — наконец сказала Ривер. — Я тебе уже говорила: у меня дурной язык, который порой работает быстрее, чем мозг.

— Всё в порядке. Я не привыкла обсуждать это с кем бы то ни было, но еще меньше привыкла над этим смеяться.

— А ты должна смеяться, детка! Или ты будешь над этим смеяться, или это тебя сломает, других вариантов нет.

Пригубив вино, Ярдли сменила тему. Они поговорили о своих парнях, об учебе в школе, о том, как их дразнили одноклассники. Полчаса они просидели в «Фейсбуке», разыскивая одноклассниц, которых не любили, и выясняя, во что они превратились и какой у них сейчас брак, второй или третий.

К тому времени как Ярдли попрощалась и закончила разговор, уже начало светать. Так долго она не говорила по телефону, не говорила по-настоящему, с тех пор как… с тех пор как рассталась с Эдди Кэлом. Это наполнило ее возбуждением и в то же время страхом. Все, кого она подпускала близко, делали ей больно.





Глава 21




Утром Ярдли выпила большую кружку кофе и целую бутылку воды. У нее раскалывалась голова. Она выпила таблетку ибупрофена и надела джинсы. Поняв, что у нее нет никакого настроения садиться за руль, вызвала такси.

Город варился в лучах солнца. Ярдли проверила по телефону температуру: сто десять по Фаренгейту[21].

Кабинет показался ей пещерой, и она заказала другое такси и поехала в парк. Там рядом с детской площадкой расставили столики. Ярдли села, глядя на играющих детей и стоящих в стороне родителей.

У нее зазвонил телефон. Бостонский номер.

— Как поживаете, Дэниел? — ответила Ярдли.