Николай Хмурый. Западная война

Того же, опережая ордер противника, постоянно лавировал в коридоре из пяти кабельтовых на случай, если немцы начнут стрелять. Сам же он стремился выйти на траверз германских линейных крейсеров и пощупать их за мягкие места.

Час спустя манёвр был выполнен и началась пристрелка.

К этому моменту немцы успели понести первые потери – дирижабль. Их эскадренный дирижабль, что сопровождал Ингеноля, попытался сблизиться с русскими кораблями и попал под достаточно жёсткий зенитный огонь. Ну как зенитный? Каждый линкор типа «Эрос» нёс по десять 127‐мм пушек на борт в двухорудийных башнях. Они не только были хорошо механизированы, но и давали большие углы возвышения – вплоть до восьмидесяти градусов. При этом для управления универсальной артиллерией использовался свой ЦУА[30] – по одному на борт. И вот он был адаптирован к ведению огня не только по морским, но и по воздушным целям. Так что бедный дирижабль растерзали сразу, как только он вошёл в зону поражения. Перед ним возникла натуральная стена взрывов, и он, превратившись в решето от шрапнели, рухнул в море.

Бульк, и всё.

Русский же дирижабль шёл выше, так как имел не только герметичную кабину, но и индивидуальные дыхательные приборы. Поэтому он находился за пределами поражения германской зенитной артиллерии: для неё приспособили старые 37‐мм и 47‐мм морские пушки – они просто до него не добивали.

Началась перестрелка главным калибром.

Каждый линкор типа «Эрос» нёс по три башни – первые две линейно-возвышенно спереди, последняя – сзади. В каждой – по четыре новые 340‐мм пушки с длиной ствола 55 калибров и увеличенной каморой для более мощного заряда. Башни, как в оригинальной истории у «Дюнкерка», разделены на две изолированные секции. Каждый ствол поднимался независимо вплоть до 45 градусов. А общий залп башни осуществлялся с автоматами задержки, чтобы вырывающиеся пороховые газы не отклоняли вылетающий рядом снаряд. Более того, общий залп производился по схеме – «через ствол»: второй – четвёртый – первый – третий. Задержки минимальные. Но они позволяли заметно снизить рассеивание. Начальная скорость снаряда в 945 м/с также заметно повышала кучность боя. Как и особая балансировка снарядов. Дорого, конечно. Но это окупилось уже через несколько минут боя. Попадания пошли одно за другим. Этому также способствовал и главный ЦУА в трюме, проводящий баллистические вычисления с учётом массы факторов. И мощные дальномерные посты, куда отбирали особых специалистов с выдающейся остротой зрения при рассматривании удалённых объектов. И дирижабль: он с 1904 года обзавёлся массой полезных приспособлений. Да и сами моряки научились взаимодействовать с ним намного лучше.

Линейные же крейсера германцев, практически реализующие мечту Фишера, оказались под страшным обстрелом: к нему они были совершенно не готовы и не предназначены. Два раза в минуту тридцать шесть стволов русских линкоров выпускали по ним свои снаряды. Два-три попадали в цель. А иногда и четыре.

Сквозных пробитий почти не было. Потому что русские бронебойные снаряды имели два режима работы взрывателя: обычный и повышенной чувствительности. Последний превращал их фактически в полубронебойные – идеальные для таких «скорлупок». Нет, конечно, германские линейные крейсера были намного лучше бронированы, чем совсем уж «голозадые» англичане. Но дистанция была приличной, снаряды падали под большими углами и раз за разом, пробивая палубу, взрывались где-то в глубине трюма. Горизонтальная-то броня у них, считай, отсутствовала. Так… только для взведения взрывателя и годилась.

Немцы, конечно, отвечали.

Все шесть линейных крейсеров.

Но у них не было ни такой плотности огня, ни такой точности, ни координации. Хуже того, германский авангард попытался играть от скорости. Что только ухудшило его положение из-за отрыва от линкоров Ингеноля. Так что через пятнадцать минут даже головные линкоры не могли стрелять по русским кораблям.

Свою оплошность Райнхард Шеер понял, когда два из шести его «карасиков» были вынуждены вывалиться из линии. Слишком непомерными оказались их повреждения. По русским, конечно, тоже были попадания. Но те прошли без всяких последствий из-за хорошего бронирования. Собственно, из-за акцента на бронировании Николай Александрович и не стал ставить на свои «эротические линкоры» орудия калибров 380 или более миллиметров. Осознав весь ужас складывающейся обстановки, Райнхард велел своим мателотам отворачивать и уходить под прикрытие линкоров Ингеноля.

Сказано – сделано.

Поймав ещё несколько попаданий, линейные крейсера отвернули и отошли. А Того, «последовав за ними», поставил «палочку над Т» колонне германских линкоров. И та, избегая опасного положения, отвернула. Потом ещё раз. И ещё. И ещё.

В общем – Фридриху пришлось несладко.

До позднего вечера его корабли терзали любвеобильные линкоры русских. И с этой стороны. И с той. И вот так. И сюда. И без «резинки». «Эрос», «Амур» и «Купидон» вели себя как насильники-энтузиасты. Борцы за всеобщую любовь и безграничное размножение всех со всеми.

Каждый малыш был водоизмещением в сорок пять тысяч тонн. Полностью сварной корпус. Мощная броневая защита встроена в силовой набор, являясь его частью. Тридцать узлов максимальной скорости. Дюжина длинных 340‐мм пушек, стреляющих далеко и точно тяжёлыми снарядами, начинёнными торпексом[31]. В общем, любить – не перелюбить. Флот Открытого моря оказался не готов к встрече с ТАКИМИ кораблями.

Лишь вечером пришлось отойти.

Того, конечно, хотелось утром продолжить. Благо корабли Ингеноля имели печальный вид. Но за столь выдающиеся пушки приходилось платить. Тут и боезапас совершенно опустел, и стволы требовали замены лейнеров, живших по регламенту ровно один БК. Можно было, конечно, стрелять и дальше, но точность при этом начинала довольно быстро падать, и к концу второго БК снаряды могли уже срываться с нарезов.

Разошлись.

Бой был окончен.

Для русских это всё закончилось лёгким испугом. Семнадцать моряков ранено, шесть убито и некоторые незначительные повреждения корпуса от крупных осколков германских фугасов. А вот у немцев итоги оказались печальнее. Один линейный крейсер утонул, и ещё три оказались изуродованы до неузнаваемости. А вместе с ними и флагманский линкор, показавший, что держать обстрел приходящих под большими углами снарядов он просто не может. Его 30–60‐мм броневые палубы не представляли никакой защиты от тяжёлых русских снарядов.

Фрегаты же, корветы и эсминцы в сражении не участвовали, выступая средством сдерживания. По сумеркам они выдвинулись вперёд, но так и не сцепились. Хэйхатиро не видел смысла в героической драке лёгких сил. Каждый из флотов своё слово уже сказал. И лишние жертвы были ни к чему. Особенно среди его подчинённых.

А вот немцы об этой позиции ничего не знали. Поэтому всю ночь предпринимали манёвры уклонения от всяких пригрезившихся им миражей и боялись чихнуть, опасаясь привлечь внимание. Так что наутро Флота Открытого моря не было. Просто не было какое-то время. Так как все корабли разметало кого куда. Фридрих фон Ингеноль был тяжело ранен. Командование принял Райнхард Шеер, но и он получил неприятное ранение. Поэтому осуществлял руководство без должного рвения и сноровки…

Впрочем, это было уже не важно. Силы сторон разошлись по своим углам в ожидании нового раунда переговоров.





Глава 5

1914, апрель, 12, Санкт-Петербург – Берлин




Раннее утро.

Николай II свет Александрович стоял у большой карты мира и вдумчиво изучал значки на ней. Где какие войска стоят. Где какие стратегические заводы или фабрики расположены. Где прямо сейчас находятся лидеры стран, их министры иностранных дел или просто важные фигуранты. Ну и так далее. Обычно каждый вечер карту приводили в актуальное состояние. Но так было раньше. Теперь её обновляли трижды в сутки, чтобы отслеживать ситуацию на фронте и в мире. Николай ужасно не хотел за разбирательством каких-то локальных задач упустить что-то глобальное, что-то действительно важное. Поэтому регулярно посматривал на карту и оценивал расположение фишек всех игроков этой большой игры. Вёл своего рода шахматный турнир по переписке.

– Медленно ракеты уплывают вдаль, – тихо мурлыкал себе под нос Император известную в XXI веке пародию на «Голубой вагон», изучая в это утро обстановку, – встречи с ними ты уже не жди. И хотя Америки немного жаль, у Европы это впереди…

– Что ты там бормочешь? – спросила Клеопатра. – Я ничего не слышу.

– Да так, песенку одну дурацкую вспомнил.

– Что за песенку? Я такой мотив не припомню.


– Глупости. Не обращай внимания, – отмахнулся Император, понимая, что заболтался.

– И всё же. Это что, твоё? Ты что, стихи начал писать?

– Я?! С чего ты взяла?

– Почему бы и нет? Пожалуйста. Прочитай. Не стесняйся.

– Да ну, – снова отмахнулся он, вспотев.

– Почему? Никогда бы не думала, что сочиняешь стихи. Мне правда очень интересно.

– Это дурной стишок.

– Но стишок. Ну хорошо. Расскажи другой. Который лучше.

– Другой? Ну… хм… – Он призадумался.

Почему он вдруг вспомнил эту дурацкую песенку? Секунда. Другая. И его накрыло каким-то иррациональным потоком эмоций. Ему вдруг стало больно и обидно за свою страну. Ту страну, которая осталась там… в прошлой жизни. Николай никогда не относился к тем людям, что любили похрустеть колхозной или французской булкой на завалинке, причитая о том, какую страну они потеряли. Нет. Ему вдруг почему-то стало просто обидно. Словно его страна проклятая. Потрясение за потрясением. Удар за ударом. Беда за бедой. То царь дурак. То революционер не лучше. То свои постарались. То враги отличились. И так далее. Куда ни плюнь – или рукав порван, или сапог в дерьме.

Кто виноват? Что делать? Его эти вопросы давно уже не интересовали. Он прекрасно понимал, что просто так звёзды легли. Роли случая и личности в истории были абсолютны, по его мнению. И чем больше веса у личности, тем сильнее она влияет на историю и тем мощнее через эту личность сказывается Господин Великий случай. Произошло то, что могло произойти. Могло. Нет, не было и не будет ничего предопределённого в развитии держав и цивилизаций. В его представлении они собирались как генетический код – случайно, набираясь из чудовищного спектра возможных вариантов и комбинаций. И связи порой было совершенно невозможно предсказать. Вот поел в Ухани китаец Сяолун супа из летучей мыши, а в Москве из-за этого, спустя несколько месяцев, оштрафовали бомжа Василия за нарушение режима самоизоляции на дому[32]. На первый взгляд бред. Но факт. И таких неочевидных вещей в мире много. Николай не считал это хорошим или плохим. Он принимал это как данность. Своего рода проявление случайности. Но при этом он старался. Все эти двадцать пять лет старался, чтобы, вопреки случайностям, столкнуть Россию с мрачной тропинки, по которой она бежала в той, прошлой жизни. И у него получалось. Но ему всё равно… Столько боли. Столько крови. Столько проблем. Не здесь. Там… в другой жизни. Но из памяти-то это никуда не делось. Конечно, имелись страны, хлебнувшие «субстрата» побольше. Есть на планете места, по сравнению с которыми все невзгоды, обрушившиеся на ту Россию из прошлой жизни, лишь лёгкий бриз, заносящий аромат ближайшей выгребной ямы. Но легче от этого понимания ему не становилось.

Ещё пара мгновений. И в голову почему-то полезли сценки из фильма «Брат‐2». Странный фильм. Страшный фильм. Но такой близкий. Разум понимал, что происходящее на экране один сплошной фарс, но эмоции… они принимали всё происходящее всецело и без остатка. Поэтому Николай криво улыбнулся и, с какой-то жутковатой усталостью посмотрев на побледневшую Клеопатру, начал декламировать с максимальной выразительностью:

Я узнал, что у меня

Есть огромная семья.

И тропинка, и лесок,

В поле каждый колосок,

Речка, небо голубое —

Это всё моё родное.

Это Родина моя,

Всех люблю на свете я…





Тишина.

– Это… это так неожиданно? – тихо произнесла Клеопатра, не понимающая состояния своего супруга. – Ты сегодня очень особенный. Я тебя даже не узнаю.

– А и не надо. Не понравится, – произнёс Николай ровным тоном. Он не раз уже ловил себя на мысли, что его супруга не блещет проницательностью. Да, она родила ему трёх здоровых сыновей: Ярослава, Святополка и Всеволода. Да, она очень тщательно следила за собой и в свои тридцать восемь лет даст фору многим юницам. Даже несмотря на три беременности. Кое-что, увы, «поплыло», но всё, что она могла подтянуть и привести в идеальную форму, было в этой самой идеальной форме. Её красотой и неувядающей молодостью восхищались не только в России, но и по всему миру. Он ведь не стеснялся популяризировать её как мог. Гибкая, пластичная, изящная и удивительно соблазнительная. С годами она стала только лучше. Но вот мозг… он был у неё какой-то прямой слишком. Нет, она далеко не дура, однако прозорливостью похвастаться не могла. И, несмотря на годы, проведенные рядом с супругом, зачастую совершенно не понимала, что и зачем он делает. Мотивация ускользала. Видимо, очень сказывалось воспитание в юности, когда ей оттачивали волю и тело, а мозг совсем не трогали и он рос у неё как дикий плющ. Поэтому, несмотря на иной раз проступающее раздражение, Император старался идти ей навстречу и объяснять вещи, которые она не понимала. Если была такая возможность.

– Ну почему же? – возразила супруга. – Мне действительно хочется разобраться в тебе. Ты до такой степени полон каких-то фундаментальных противоречий, что я теряюсь.

– Противоречий? Каких же?

– Ой… да их масса. Например, твоё отношение к революционерам. Более последовательного борца с ними нигде в мире и не сыскать. Ты за последнее десятилетие устроил им тотальный террор. Им даже не удавалось спрятаться за границей – их или убивали, или ловили и отправляли на двадцать пять лет исправительных работ без права переписки. Как глянешь, так и сразу мысли: хуже и последовательнее тебя консерватора и охранителя и быть не должно. Но на деле ведь это не так. Ты ведь сам во многом реализуешь то, за что революционеры ратуют. Россия сейчас, наверное, самая прогрессивная страна в плане социальных и экономических преобразований. Да, у нас остаётся монархия, причём абсолютная. Но права и возможности людей таковы, что Франция может лишь тихо завидовать. Как это в тебе уживается? Это ведь совершенно немыслимо!

– Почему же? На мой взгляд, вполне всё органично.

– Я не понимаю. Серьёзно. Не понимаю.

– Ты никогда не задумывалась над такой расхожей фразой: «Бессмысленный и беспощадный русский бунт»? Нет? Зря. А смысл такой: русский мужик – он ведь ничего менять не хочет. Так, побузит, покипешует и домой. Собственно, в этом и кроется фундамент всей русской государственности.

– Ты серьёзно? – удивилась Клеопатра. – Это звучит дико.

– Больше скажу, такая же беда не только у русского мужика, но и у всякого иного. Знаешь, что будет делать раб, которого освободили? Бороться с рабством? Строить новую жизнь без рабства? Нет. Он постарается завести раба уже себе. Просто потому, что вот тут, – постучал Николай себя по голове пальцем, – у него определённый формат мышления. В его мире есть только господа, рабы и те, кто ещё не знает обо всём этом. И если раб освобождается, то его естественным желанием будет не стремление разрушить порочную систему. Нет. Он будет теперь осознанно или подсознательно считать себя господином и всячески пытаться обзавестись рабами, чтобы этому статусу соответствовать. И ежели заведёт, то рабовладельцем станет куда более гнусным и безжалостным, чем тот, кто лишён комплекса «раба», то есть не должен доказывать себе и окружающим, что он другой… что он не раб… что он намного лучше…

– И к чему это? Как это связано с революцией?

– Напрямую. Все революционеры хотят только одного – занять место тех, кто правит. Ни больше ни меньше. Где-то сознательно, где-то не осознавая того. То есть по своей сути жаждут денег и власти. Вот они сейчас дорвутся, займут высокие места и покажут всему миру: как нужно управлять. И всё.

– И всё? Но… я всё равно не понимаю.

– У людей есть неразрешимая проблема. Чтобы хорошо руководить и чтобы хорошо прорываться к власти, нужны разные качества. Вот пробился такой революционер к власти. И что? Лучше стало? Для него народ – просто расходный материал. Труха. Солома. Сжигая её, он греет свои амбиции. Даже если сознательно он хочет чего-то иного – подсознание не обманешь. А потом отшумят бури революции. Уляжется муть. И глядь – вчерашний борец за права человека и светлое будущее ведёт себя намного хуже старой аристократии. Барин барином. Причём в самом карикатурном виде[33]. И он, кто клеймил монархию за эксплуатацию податного населения, уже без всякой жалости и сострадания выжимает из своих сограждан последние соки. На правое дело же! Чего это они недовольны? Он ведь ради них старается. Ну сдохнет их там сколько-то – и что? Светлое будущее совсем близко… вон же, за горизонтом. Сейчас дойдём до него, и они заживут! И хорошо заживут. На новых виллах, в новых особняках, купаясь в роскоши и разврате… как он сам вот уже сейчас…