Ничего личного

Он отключился, не дав Кэти возможности ответить.

Если босс и задержался, то минут на пять, не больше. Сначала Кэти приоткрыла дверь, чтобы был виден только один ее глаз. Затем шире — чтобы можно было просунуть руку.

— Давайте.

Она потянула коньяк к себе. Гловер бутылку не отпустил и как-то ловко втянулся в щель вслед за ней. И сразу по-хозяйски прошел на кухню.



На журнальный столик опустились два чистых стакана. Забулькала огненная вода.

— А где ваш друг?

Кэти пожала плечами.

— Уже не важно.

Дай скорее выпить и не задавай лишний вопросов, подумала она.

— У вас глаза красные, — Индеец разливал напиток, не глядя на стаканы.

— Что поделать. Розовые очки всегда бьются стеклами внутрь.

Кажется, он понял. Никакого сочувствия девушка и не ожидала, но за пару минут молчания была благодарна. Тем не менее, следовало сменить тему.

— Мистер Гловер, вам не следует звонить на мой личный телефон.

Он сделал маленький глоток, покатал его на языке, затем одобрительно посмотрел на бутылку.

— Считается, что жизнь удалась, если коньяк, который мы пьем, старше женщин, с которыми мы спим.

Кэти осушила свой стакан залпом, а потом крепко сжала его в ладони. Вот только сунься, говорил ее взгляд, сразу заработаешь промеж глаз. После нескольких секунд молчания Индеец понял, что ответа не получит.



— Предлагаю сделку, — мягко произнес он. — Я могу звонить вам один раз в день…

— В неделю.

— В день. Но вы можете не отвечать мне, если не хотите. Идет?

Он протянул ладонь для рукопожатия. Девушка с сомнением посмотрела на его руку.

— Я уже знаю этот трюк, мистер Гловер. Уберите вашу руку.

Босс растянул губы в равнодушной ухмылке.

— А что мне помешает сейчас сесть рядом с вами? Вот так. — Кэти даже не успела заметить, как Индеец переместился ей за спину. — И взять вас за плечи. Вот так. — Его руки скользнули от шеи к локтям.



Тихо взвыв от испуга, Кэти на четвереньках бросилась в противоположный угол дивана. Подтянув колени к груди, она возмущенно уставилась на Гловера круглыми кошачьими глазами.



Он поднял упавший на ковер стакан и поставил его ровно посередине дивана. Затем утвердил между подушками бутылку. Итак, в полном молчании и к общему согласию демаркационная линия была размечена. На этот раз Кэти решила заговорить первой:

— Вы знаете, что я знаю, мистер Гловер.

— И вы меня боитесь?

— Нет. Но вся эта ситуация мне очень сильно не нравится.

— Тогда в ваших же интересах принять мое предложение.

— Полный игнор в офисе?

— Да.

— И один добровольный звонок в день?

— Да.


— Идет, мистер Гловер. Кровью расписаться не надо?

Он довольно рассмеялся. И почему Кэти вдруг почувствовала себя любопытной мухой, которая невзначай поставила одну лапку на липкую бумагу? Долго размышлять над этой догадкой ей не позволили. Гловер плеснул ей еще коньяка и поднял свой стакан.

— Я не кривил душой, когда похвалил ваше интервью.

Кэти была не из тех, кто легко покупается на похвалу:

— А теперь вы скажете «но»?

Босс согласно кивнул:

— Но факты требуют тщательной проверки. Особенно тот, с расстрелом мирных жителей.

— По совету своего психолога Дик Уинн вел дневник. Я сделала фотокопию.

Оригинал остался у Рэйчел, но она готова была отдать его. Женщина была не в силах читать повторяющееся на многих страницах описание того рокового для ее мальчика дня, когда на пыльной улице Марджи (23) рядом с группой британских солдат подорвал себя шахид, чокнутый четырнадцатилетний пацан.



Дик не понял, кто начал стрелять первым, он только видел, как рядом с ним палит в пыльное облако его «номер второй», и чувствовал, как трясется собственное тело и в беззвучном крике открывается рот. А когда все стихло, разглядел сквозь оседающую пыль лежащие на земле голубые тряпичные тюки — тела женщин и девочек-подростков. И вот, две недели назад Дик Уинн решил, что ему больше нельзя жить.

— Какой ему поставили диагноз?

Гловер больше не пил, только вертел в пальцах свой стакан, словно его не интересовало ничего, кроме медленно стекающей по стеклу маслянистой жидкости.

— Посттравматическое стрессовое расстройство.

Синдром, когда-то именовавшийся «вьетнамским», теперь стали называть «афганским». Индеец с сожалением покачал головой:

— Записи психически больного человека легко опровергнуть в суде.

— Я так же разговаривала в бывшим сержантом 26-го полка. Он знает об этом случае. Он сказал, что случайных жертв среди мирных было намного больше, чем сумели раскопать журналисты. Армейские отчеты, естественно, не публикуются.

Гловер уважительно поднял брови:

— Как вы успели так быстро найти свидетеля, мисс Эванс?

— Я знаю его практически с детства. Это одноклассник моего брата, Эдриан Броуди.

— Мир тесен, — пробормотал он.

— Да.

— Он уволился из армии?

— Да. Как говорят, ушел на гражданку.

Кэти не хотела добавлять, что полученная Эдди в армии специальность связиста теперь ему никогда не пригодится. Причиной тому был маленький кусочек железа, застрявший у него в позвоночнике и на всю оставшуюся жизнь усадивший парня в инвалидную коляску.

Зато о брате она могла говорить свободно.

Но только до тех пор, пока Гловер не задал очередной вопрос:

— Значит, ваш брат взял фамилию отца?

Вот уже второй он раз упоминал Люка Харди. Кэти откинулась на спинку дивана и молча уставилась в пространство. Говорить об отце она не собиралась ни с Индейцем ни с кем другим. Впрочем, он и не ждал ответа.

— Мы пытались выяснить, кто его подставил, — голос Гловера звучал тихо, — но не обнаружили никаких зацепок. Только длинный список тех, кто мог иметь на него зуб.



Девушка пожала плечами. Это она уже слышала много раз и от тех, кто когда-то считался друзьями отца, и от тех, кто прятался за этими словами, пытаясь скрыть неловкость. Босс, по ее мнению, относился ко вторым.

Дальше пили в тишине. Кэти уже не замечала, что вновь и вновь наполняется только ее стакан. Она прислушивалась. Снаружи, за стенами дома на мягких лапах бродила тоска. Она заглядывала в щель между занавесок, в замочную скважину, скребла когтями порог. Нельзя, нельзя впускать ее в дом. Нельзя открывать дверь, только не сегодня.



Когда в бутылке осталось не больше трети, Гловер поднялся с дивана. Девушка сидела все так же неподвижно в, видимо, привычной ей позе — подтянув колени к груди и положив на них подбородок.

— Мне пора. Спокойной ночи, мисс Эванс.

Она подняла на него прозрачные глаза:

— Останьтесь. Я не могу сегодня быть одна.