Незваный, но желанный
Часть 49 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Митенька? — Мамаев рассеянно послал девице воздушный поцелуй. — То-то мне мальчонка знакомым показался. Скажи, Вань.
— Тебе, Эльдар Давидович, — Зорин обнял друга за плечи, — велели Блохина в камеру тащить, а не горничным куры строить. Пошли, подсоблю.
Мы остались с Семеном у приказного крыльца, молчали. В лицо ему я старалась не смотреть, он, наверное, плакал, а любая особа женского полу, будь она семь раз суфражистка, знает, что для мужчины это стыдно.
Страдает, болезный, кручинится. Ну ничего, ничего, время лечит. Все равно ты лучший, и человек и сыскарь. Добрый, умный, сильный. Идеальный просто. За тобою и в огонь и в воду пойду без раздумий. Знаю, обережешь, направишь.
— Геля… — Встретив взгляд сапфировых очей, я немедленно была награждена поцелуем. — Прогуляемся, душа моя, до отеля, а по дороге ты мне еще раз все в подробностях расскажешь.
— Ты первый, Семка. И с самого начала. И еще, давай сразу договоримся больше ничего друг от друга не скрывать. Потому что, если бы не Митенька блаженный, я бы таких дел наворотила в неведении… Кстати, что там у вас с графинею Головиною? Я ведь ревнивая, оказывается, до последней степени, по семь раз на дню мечтаю за рыжие вихры некую сиятельную даму оттаскать, за крашеные ее патлы. Не хохочи, точно крашеные, у меня глаз наметан!
Отсмеявшись, Семен Аристархович заключил меня в объятия, поцеловал, сказал серьезно и, кажется, удивленно:
— За какие заслуги меня тобою наградили?
Вопрос был риторическим, то есть ответа не требовал, а прогулка наша затянулась до самого рассвета.
ЭПИЛОГ ПЕРВЫЙ,
в коем столичные сыскари заканчивают дела в уездном Крыжовене
К Бобруйским меня сопровождал Эльдар Давидович. Я несколько дней уже откладывала визит, не специально, просто времени особо не было. Крестовский лавировал среди городского начальства, демонстрируя чудеса дипломатии, налаживал связи, которые будущему приставу непременно пригодятся. Зорин неотлучно был при храме, на тамошнем подворье проводились опознания подвергнутых некромантскому поруганию тел. А еще Ивану Ивановичу пришлось ассистировать в обряде лишения боярыни Квашниной чародейской силы, для которого из… непонятно откуда прибыл неприметный безымянный господинчик и свершил его тайно, без свидетелей. Блохин знакомства с анонимусом не удостоился, потому как стараниями подельницы и без того опустел.
Ах как хитро поступил Крестовский, спровоцировав поганую чародейку на эти действия! Не высоси она досуха Степана да связи свои в высших имперских сферах обнови…
— Исключительных талантов баба, — объяснил мне Зорин, — то, как она арканы из разнородных сил закручивает, пожалуй, вообще никому из ныне живущих недоступно. Представляешь, Гелюшка, что произойдет, если кто-нибудь в своих целях ее использовать надумает или мастерству композиторному пожелает обучиться?
Но Квашнина ошиблась, поспешила, пожадничала. Иссушение, которое она исполнила, — самый главный чародейский грех. Потому анонимус загадочный и явился немедленно, обезвредил, наказал. Теперь Фараонию людской суд ждет.
Нас с Эльдаром начальство к уничтожению навьих артефактов определило. Хорошая работа, вещественная, жарко только в литейной. Собиралась сначала, между делом, к ковке гнумьего своего кольца приступить, но передумала. Волковский перстень до сих пор красовался на безымянном пальце, при нем женихаться с Семеном было неловко. Ничего, в Мокошь-граде выкую перфектно.
— Дворец целый! — присвистнул Мамаев, когда наша коляска въехала в ворота на Гильдейской улице.
— В котором богатые невесты обитают.
Лакей проводил нас в кабинет к Марии Гавриловне, та поднялась из-за стола, явив заметный уже животик, бросилась ко мне с поцелуями. Мы дружески поболтали обо всем и ни о чем. Ну, то есть разговор и происшедших страшных событий касался, но эмоций сильных они уже не вызывали. Маня спросила о судьбе Блохина. Я честно ответила:
— В крепость его пока переводят, а после, скорее всего, казнят, слишком много на нем преступлений. Разумеется, на родственниках его приговор не отразится, все имущественные и прочие привилегии при них останутся.
— Невероятная удача для родственников, — сказала Мария Гавриловна равнодушно, погладила животик и широко улыбнулась. — Мы с Андроном Ипатьевичем обручились в ту страшную ночь, когда упыри в городе хозяйничали, через неделю свадьба.
Мы с Мамаевым невесту поздравили, а когда покидали кабинет, я заметила, как она бросает в горящий камин лист бумаги. И даже когда от жара он искорежился и развернулся, усмотрела лиловые казенные печати брачного свидетельства. Значит, Маня решила жизнь с чистого листа начать. Пусть счастлива будет, пусть ребеночка здорового родит, маленького Хрущика, который и знать не будет, каким поганцем его настоящий отец оказался.
— Чего загрустила? — спросил Эльдар, когда мы, сопровождаемые горничной, поднимались на второй этаж.
— Стыдно, — призналась я шепотом. — И перед Волковым за трость сгоревшую, и перед Нютой. Эх…
— Да наколдуют твоему Грине новую палицу, лучше прежней, не кручинься. Я отсюда волшбу чую не нашу, чужеродную.
Григорий Ильич почивал, Анна Гавриловна вышивала, устроившись в креслице подле кровати.
— Евангелина Романовна, — подняла от пялец голубые глаза, поглядела на Эльдара без интереса.
Тот представился с поклоном, похвалил вышивку, подошел к спящему.
— Будьте любезны, барышни, меня ненадолго наедине с господином коллежским асессором оставить.
— Зачем? — встревожилась Нюта.
— Для тщательного чародейского осмотра, — ответил Мамаев строго, — с полным заголением. Не для невинных девичьих взоров зрелище.
Для Анны Гавриловны телесных тайн в Грине, кажется, давненько уже не было, но меня она решила от них уберечь, пригласила в смежную горенку. Она как раз была оборудована для рукоделья, и свет хороший, яркий из большого окна, и столик с нитяными коробочками. Мы присели на стулья, Нюта прислушивалась к доносящимся из-за двери звукам. Мамаев двигал мебель, звякал чем-то стеклянно, бормотал с завываниями, изображая волшбу.
— Простите, — проговорила я покаянно, — дорогая Анна Гавриловна, за обман мой подлый. Мне очень нужно было, чтоб вы в доме оставались, когда…
Голубые очи барышни посветлели, будто затянутые льдом, она фыркнула:
— Ты чего вообще сюда явилась, Попович? Не извиняться ведь? Грегори забрать хочешь?
— Куда забрать?
— Получается, когда ты с другими мужиками по подземельям скакала, не нужен он тебе был, а теперь вспомнила? Воображаешь, я в лепет твой поверю? Скажешь, Григорий Ильич не интересовался мною нисколько?
Ответила я честно, но осторожно подбирая слова:
— Разговора о тебе с Волковым у меня не было.
— Вот и молчи! Нравлюсь я ему, точно знаю, сердцем.
— Но…
— Никаких но! Ступай, и басурманина своего забирай, Грегори тебе не отдам. Притвора! Ах, простите-извините! Да, если бы какой другой барышне Григорий Ильич колечко на палец надел… — Глазки Нюты затуманились, лед в них моментально растаял, сменившись поволокою.
— Точно! — Я хлопнула себя по лбу. — Мне же еще перстень вернуть надобно. Одно скажи: зла на меня не держишь?
— Прощение от меня, Попович, получишь сразу после того, — она повела головой в сторону спальни, — как перестанешь ты невестою Грегори называться.
— Перфектно! — поднявшись со стула, я дернула ручку двери. — Вы закончили осмотр, Эльдар Давидович?
Мамаев быстро накрыл спящего одеялом до самого подбородка.
— Да. Господин Волков в здравии пребывает, связь с чародейским кругом, который его пользует, мощна и беспрерывна. Покой, неподвижность, и месяца через полтора, самое позднее два, пробудится коллежский асессор с новехоньким мудреным артефактом.
— Благодарю. — Четким строевым шагом я пересекла комнату, взяла левой ладонью безымянный палец правой, кольцо сидело как влитое, и скороговоркой забормотала: — Я, Евангелина Попович, дворянского звания, желаю помолвку с Григорием Ильичом Волковым немедленно расторгнуть.
Кольцо не двигалось. Нюта обогнула остов кровати, уставилась на меня требовательно. Я посмотрела на Эльдара, тот шевельнул бровями: продолжай.
— Расторгнуть по причине того, что была она понарошечной. — Ободок держался, сниматься не желал. — Другому мое сердце отдано… Значит, на мне вина? Точно! Так как именно я, Евангелина Попович, инициатором разрыва выступаю, в отступное даю…
Тут я смешалась. Что дать? Дырку от бублика? Ерунда. Гриня, конечно, тот еще прохвост, но и я не ангел безгрешный, использовала мужика по-всякому, трости лишила. Нет, не я ее брала, не я в огонь совала, но косвенное касательство имела.
— Значит так, Гриня, ежели слышишь меня сейчас, прости, в компенсацию клянусь дать все, о чем попросишь.
Говорила я, продолжая тянуть перстень с пальца, потому, когда он соскользнул, левая рука описала полукруг, и золотой ободок упал на одеяло, покатился по ткани, упал на ковер к ногам Анны Гавриловны.
— Зря, — шепнул Эльдар, — опасный выкуп ты назначила.
— Какой в голову пришел.
Нюта присела, а когда разогнулась, перстень с сапфиром уже украшал ее безымянный пальчик. Экая барышня скорая.
— Два месяца? — спросила она нараспев, оглаживая одеяльце на Грининой груди. — До травня?
Мамаев взял меня за локоть:
— Ну, раз Григорий Ильич под присмотром и в здравии, чародейский сыск откланивается.
— При условии, что Анна Гавриловна от себя мне прощение даровала, — отвлекла я барышню от ощупываний жениха.
Так Гришке и надо, будет знать, как к сонным девицам под бок тулиться, бессознательностью пользоваться.
— Ступай, Попович, — хихикнула Нюта, — прощаю.
Она много еще чего наговорила, про то, что некоторые девки пупом земли считать себя привыкли, а им вот, представьте, отлуп прилетел, что воображают некоторые, что…
Дослушать Эльдар не дал, увлек из спальни под руку, а когда мы сбегали по ступеням бобруйского дома, расхохотался:
— Экие жаркие месяцы джентльмену предстоят! Умора.
Дела наши в Крыжовене подходили к концу, а березень, первый весенний месяц, перевалил уже за половину. Много же мы успели, даже на свадьбе отгулять. Торжество получилось скромным, только для своих, но довольно веселым. Подружка невесты больше прочих веселилась, не забывая на меня поглядывать. «Завидуешь, Попович, наряду моему драгоценному, красоте неземной, перстеньку сапфировому?» Вот ведь дурочка.
В распахнутые окна кабинета врывался площадной шум, на ковре угасали лучи закатного солнца.
— Утренним поездом отбываем, — говорил Крестовский, сидя за письменным столом. — Иван!
Зорин обстоятельно отчитался, сообщил, что зачистка всех подозрительных мест произведена, что снос приютского здания, в котором Фараония обряды поганые проводила, завершен.
— Детишек по разным сиротинцам распределили, епархия озаботилась. Некоторых горожане усыновить пожелали. Мещанка Губешкина, к примеру.
— Ага, — радостно кивнула я. — Захария Митрофановна Мишку с Костиком забрала, бумаги все честь по чести оформила.
— Тебе, Эльдар Давидович, — Зорин обнял друга за плечи, — велели Блохина в камеру тащить, а не горничным куры строить. Пошли, подсоблю.
Мы остались с Семеном у приказного крыльца, молчали. В лицо ему я старалась не смотреть, он, наверное, плакал, а любая особа женского полу, будь она семь раз суфражистка, знает, что для мужчины это стыдно.
Страдает, болезный, кручинится. Ну ничего, ничего, время лечит. Все равно ты лучший, и человек и сыскарь. Добрый, умный, сильный. Идеальный просто. За тобою и в огонь и в воду пойду без раздумий. Знаю, обережешь, направишь.
— Геля… — Встретив взгляд сапфировых очей, я немедленно была награждена поцелуем. — Прогуляемся, душа моя, до отеля, а по дороге ты мне еще раз все в подробностях расскажешь.
— Ты первый, Семка. И с самого начала. И еще, давай сразу договоримся больше ничего друг от друга не скрывать. Потому что, если бы не Митенька блаженный, я бы таких дел наворотила в неведении… Кстати, что там у вас с графинею Головиною? Я ведь ревнивая, оказывается, до последней степени, по семь раз на дню мечтаю за рыжие вихры некую сиятельную даму оттаскать, за крашеные ее патлы. Не хохочи, точно крашеные, у меня глаз наметан!
Отсмеявшись, Семен Аристархович заключил меня в объятия, поцеловал, сказал серьезно и, кажется, удивленно:
— За какие заслуги меня тобою наградили?
Вопрос был риторическим, то есть ответа не требовал, а прогулка наша затянулась до самого рассвета.
ЭПИЛОГ ПЕРВЫЙ,
в коем столичные сыскари заканчивают дела в уездном Крыжовене
К Бобруйским меня сопровождал Эльдар Давидович. Я несколько дней уже откладывала визит, не специально, просто времени особо не было. Крестовский лавировал среди городского начальства, демонстрируя чудеса дипломатии, налаживал связи, которые будущему приставу непременно пригодятся. Зорин неотлучно был при храме, на тамошнем подворье проводились опознания подвергнутых некромантскому поруганию тел. А еще Ивану Ивановичу пришлось ассистировать в обряде лишения боярыни Квашниной чародейской силы, для которого из… непонятно откуда прибыл неприметный безымянный господинчик и свершил его тайно, без свидетелей. Блохин знакомства с анонимусом не удостоился, потому как стараниями подельницы и без того опустел.
Ах как хитро поступил Крестовский, спровоцировав поганую чародейку на эти действия! Не высоси она досуха Степана да связи свои в высших имперских сферах обнови…
— Исключительных талантов баба, — объяснил мне Зорин, — то, как она арканы из разнородных сил закручивает, пожалуй, вообще никому из ныне живущих недоступно. Представляешь, Гелюшка, что произойдет, если кто-нибудь в своих целях ее использовать надумает или мастерству композиторному пожелает обучиться?
Но Квашнина ошиблась, поспешила, пожадничала. Иссушение, которое она исполнила, — самый главный чародейский грех. Потому анонимус загадочный и явился немедленно, обезвредил, наказал. Теперь Фараонию людской суд ждет.
Нас с Эльдаром начальство к уничтожению навьих артефактов определило. Хорошая работа, вещественная, жарко только в литейной. Собиралась сначала, между делом, к ковке гнумьего своего кольца приступить, но передумала. Волковский перстень до сих пор красовался на безымянном пальце, при нем женихаться с Семеном было неловко. Ничего, в Мокошь-граде выкую перфектно.
— Дворец целый! — присвистнул Мамаев, когда наша коляска въехала в ворота на Гильдейской улице.
— В котором богатые невесты обитают.
Лакей проводил нас в кабинет к Марии Гавриловне, та поднялась из-за стола, явив заметный уже животик, бросилась ко мне с поцелуями. Мы дружески поболтали обо всем и ни о чем. Ну, то есть разговор и происшедших страшных событий касался, но эмоций сильных они уже не вызывали. Маня спросила о судьбе Блохина. Я честно ответила:
— В крепость его пока переводят, а после, скорее всего, казнят, слишком много на нем преступлений. Разумеется, на родственниках его приговор не отразится, все имущественные и прочие привилегии при них останутся.
— Невероятная удача для родственников, — сказала Мария Гавриловна равнодушно, погладила животик и широко улыбнулась. — Мы с Андроном Ипатьевичем обручились в ту страшную ночь, когда упыри в городе хозяйничали, через неделю свадьба.
Мы с Мамаевым невесту поздравили, а когда покидали кабинет, я заметила, как она бросает в горящий камин лист бумаги. И даже когда от жара он искорежился и развернулся, усмотрела лиловые казенные печати брачного свидетельства. Значит, Маня решила жизнь с чистого листа начать. Пусть счастлива будет, пусть ребеночка здорового родит, маленького Хрущика, который и знать не будет, каким поганцем его настоящий отец оказался.
— Чего загрустила? — спросил Эльдар, когда мы, сопровождаемые горничной, поднимались на второй этаж.
— Стыдно, — призналась я шепотом. — И перед Волковым за трость сгоревшую, и перед Нютой. Эх…
— Да наколдуют твоему Грине новую палицу, лучше прежней, не кручинься. Я отсюда волшбу чую не нашу, чужеродную.
Григорий Ильич почивал, Анна Гавриловна вышивала, устроившись в креслице подле кровати.
— Евангелина Романовна, — подняла от пялец голубые глаза, поглядела на Эльдара без интереса.
Тот представился с поклоном, похвалил вышивку, подошел к спящему.
— Будьте любезны, барышни, меня ненадолго наедине с господином коллежским асессором оставить.
— Зачем? — встревожилась Нюта.
— Для тщательного чародейского осмотра, — ответил Мамаев строго, — с полным заголением. Не для невинных девичьих взоров зрелище.
Для Анны Гавриловны телесных тайн в Грине, кажется, давненько уже не было, но меня она решила от них уберечь, пригласила в смежную горенку. Она как раз была оборудована для рукоделья, и свет хороший, яркий из большого окна, и столик с нитяными коробочками. Мы присели на стулья, Нюта прислушивалась к доносящимся из-за двери звукам. Мамаев двигал мебель, звякал чем-то стеклянно, бормотал с завываниями, изображая волшбу.
— Простите, — проговорила я покаянно, — дорогая Анна Гавриловна, за обман мой подлый. Мне очень нужно было, чтоб вы в доме оставались, когда…
Голубые очи барышни посветлели, будто затянутые льдом, она фыркнула:
— Ты чего вообще сюда явилась, Попович? Не извиняться ведь? Грегори забрать хочешь?
— Куда забрать?
— Получается, когда ты с другими мужиками по подземельям скакала, не нужен он тебе был, а теперь вспомнила? Воображаешь, я в лепет твой поверю? Скажешь, Григорий Ильич не интересовался мною нисколько?
Ответила я честно, но осторожно подбирая слова:
— Разговора о тебе с Волковым у меня не было.
— Вот и молчи! Нравлюсь я ему, точно знаю, сердцем.
— Но…
— Никаких но! Ступай, и басурманина своего забирай, Грегори тебе не отдам. Притвора! Ах, простите-извините! Да, если бы какой другой барышне Григорий Ильич колечко на палец надел… — Глазки Нюты затуманились, лед в них моментально растаял, сменившись поволокою.
— Точно! — Я хлопнула себя по лбу. — Мне же еще перстень вернуть надобно. Одно скажи: зла на меня не держишь?
— Прощение от меня, Попович, получишь сразу после того, — она повела головой в сторону спальни, — как перестанешь ты невестою Грегори называться.
— Перфектно! — поднявшись со стула, я дернула ручку двери. — Вы закончили осмотр, Эльдар Давидович?
Мамаев быстро накрыл спящего одеялом до самого подбородка.
— Да. Господин Волков в здравии пребывает, связь с чародейским кругом, который его пользует, мощна и беспрерывна. Покой, неподвижность, и месяца через полтора, самое позднее два, пробудится коллежский асессор с новехоньким мудреным артефактом.
— Благодарю. — Четким строевым шагом я пересекла комнату, взяла левой ладонью безымянный палец правой, кольцо сидело как влитое, и скороговоркой забормотала: — Я, Евангелина Попович, дворянского звания, желаю помолвку с Григорием Ильичом Волковым немедленно расторгнуть.
Кольцо не двигалось. Нюта обогнула остов кровати, уставилась на меня требовательно. Я посмотрела на Эльдара, тот шевельнул бровями: продолжай.
— Расторгнуть по причине того, что была она понарошечной. — Ободок держался, сниматься не желал. — Другому мое сердце отдано… Значит, на мне вина? Точно! Так как именно я, Евангелина Попович, инициатором разрыва выступаю, в отступное даю…
Тут я смешалась. Что дать? Дырку от бублика? Ерунда. Гриня, конечно, тот еще прохвост, но и я не ангел безгрешный, использовала мужика по-всякому, трости лишила. Нет, не я ее брала, не я в огонь совала, но косвенное касательство имела.
— Значит так, Гриня, ежели слышишь меня сейчас, прости, в компенсацию клянусь дать все, о чем попросишь.
Говорила я, продолжая тянуть перстень с пальца, потому, когда он соскользнул, левая рука описала полукруг, и золотой ободок упал на одеяло, покатился по ткани, упал на ковер к ногам Анны Гавриловны.
— Зря, — шепнул Эльдар, — опасный выкуп ты назначила.
— Какой в голову пришел.
Нюта присела, а когда разогнулась, перстень с сапфиром уже украшал ее безымянный пальчик. Экая барышня скорая.
— Два месяца? — спросила она нараспев, оглаживая одеяльце на Грининой груди. — До травня?
Мамаев взял меня за локоть:
— Ну, раз Григорий Ильич под присмотром и в здравии, чародейский сыск откланивается.
— При условии, что Анна Гавриловна от себя мне прощение даровала, — отвлекла я барышню от ощупываний жениха.
Так Гришке и надо, будет знать, как к сонным девицам под бок тулиться, бессознательностью пользоваться.
— Ступай, Попович, — хихикнула Нюта, — прощаю.
Она много еще чего наговорила, про то, что некоторые девки пупом земли считать себя привыкли, а им вот, представьте, отлуп прилетел, что воображают некоторые, что…
Дослушать Эльдар не дал, увлек из спальни под руку, а когда мы сбегали по ступеням бобруйского дома, расхохотался:
— Экие жаркие месяцы джентльмену предстоят! Умора.
Дела наши в Крыжовене подходили к концу, а березень, первый весенний месяц, перевалил уже за половину. Много же мы успели, даже на свадьбе отгулять. Торжество получилось скромным, только для своих, но довольно веселым. Подружка невесты больше прочих веселилась, не забывая на меня поглядывать. «Завидуешь, Попович, наряду моему драгоценному, красоте неземной, перстеньку сапфировому?» Вот ведь дурочка.
В распахнутые окна кабинета врывался площадной шум, на ковре угасали лучи закатного солнца.
— Утренним поездом отбываем, — говорил Крестовский, сидя за письменным столом. — Иван!
Зорин обстоятельно отчитался, сообщил, что зачистка всех подозрительных мест произведена, что снос приютского здания, в котором Фараония обряды поганые проводила, завершен.
— Детишек по разным сиротинцам распределили, епархия озаботилась. Некоторых горожане усыновить пожелали. Мещанка Губешкина, к примеру.
— Ага, — радостно кивнула я. — Захария Митрофановна Мишку с Костиком забрала, бумаги все честь по чести оформила.