Незваный, но желанный
Часть 47 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Пережидая аплодисменты, я снова отхлебнула водички.
— И злодеям пришлось на ходу планы перекраивать. Ко всему, барин узнал, что чародейский сыск столичный Крыжовенем заинтересовался. Пришлось плести ему, что-де за надворною советницей непременно следом начальство приедет, что у начальства сила та же самая, что у Блохина, что начальство даже лучшим сосудом сущности послужит. То есть Фараонии пришлось.
Я кивнула на Семена:
— Начальство мое, действительный статский советник Крестовский, перфектнейший сыскарь и великий чародей. Прибыв из столицы, он предусмотрительно часть своей силы запечатал, посему на Квашнину особого впечатления не произвел, или, скорее, алчность в ней взыграла. Не суть, наши стратеги измыслили такую комбинацию…
На крыльце уже некоторое время шумели, кричали тоненькими детскими голосами:
— Маменька! Пусти, больно…
Толпа расступилась, пропуская в залу чумазых девчонок и мальчика чуть постарше. Давилова сорвалась с места, запричитала:
— Пашка, Машка, Глашка и Наташка! — и бросилась расцеловывать макушки. — Что приключилось?
— Тятенька, — ответил пацан, — с позавчера в рюмочной отдыхали.
Евсей Харитонович воздвигся на пороге последним, голова его с расцарапанной лысиной была опущена долу, по зале разнесся ядреный водочный дух.
— Закусить бы, — хихикнул кто-то.
— Завсегда Евсейка, как напьется, из дому пропадает.
— Вот ему супружница задаст! Быть ему битым.
Последнее исполнилось немедленно, баба отвесила коллежскому регистратору смачную оплеуху, поклонилась в пояс Крестовскому, попросила прощения и поволокла Давидова прочь, сопровождаемая отпрысками — Пашкой, Машкой, Глашкой и Наташкой, которая вовсе удочеренная. Я вытерла счастливые слезы. Жив толстяк, счастье-то какое!
За спиною всхлипнули, я обернулась, Старунов сморкался в носовой платок:
— Евсей Харитонович первым от Крыжи в город ушел, то есть я думал, мне показалось, потому что…
— Я знаю, Ванечка.
— Упредить вас хотел, вашбродь. Не мог, зачаровали меня.
— Знаю.
— Минуточку, — прокричал кто-то, — если Давилов от жены на орехи получает, то это кто?
Гул голосов одномоментно прервался, сменившись настороженной тишиной.
— Иван Иванович, — попросила я Зорина, — можете арестанта нашего водичкой полить? Глина от нее непременно слезет.
— Грязь не хватало разводить! — Семен щелкнул пальцами, над лежащим на нарах мужчиной взметнулось и опало облачко глиняной пыли. — Извольте полюбоваться, дамы и господа, второй виновник нашего торжества — Степан Фомич Блохин, бывший пристав.
Крестовский широко улыбался, но в синих его глазах стояла такая боль, что у меня сердце защемило.
Блохин так и остался лежать, не толстяком уже, сотворенным из глины мастерством Фараонии, а поджарым, довольно высоким мужчиною. Он не повернулся, не показал своего лица, но на этом никто, впрочем, не настаивал.
Мы долго еще заседали, за полночь. Старунов исписал два десятка листов, я осипла, была излечена Зориным, до дрожи устала.
Они хотели силы, мерзавцы эти, дармовой силы. Для этого им требовалось при закукливании присутствовать. А как в логово упыря пробраться, ни Блохин ни Квашнина понятия не имели. И здесь им понадобилась я, та, которая отведет. Мой расчет на этом и строился. Ну как расчет…
Избавившись от соглядатая-Герочки, первым делом я пошла разыскивать своих ребят в церковной ночлежке. Костик лежал там на лавке, хворал. Митенька за ним присматривал.
— Не боись, тетенька, пиявок тутошних заарестуешь — в момент Костыля излечу. Без толку сейчас, я в него волью, а они вытянут.
— Мишка мне не сказал.
— Да чего он понимает? Ржавый простец, навроде тебя, он от скуки из приюта бежал. Буча сегодня ночью будет знатная, грядет, чую.
Малыш говорил рассудительно, как взрослый, шепелявил только. От его рассказа у меня волосы на голове шевелились.
— Нельзя, тетенька, в живом человеке белую силу с поганой смешивать, злеег человек от того, в плохого превращается… Квашнина-то? Она тебе про плод свой загубленный рассказала? Врала. Да нет, плод был. Только не в ней. И загубила его именно она, своим чародейством. Вот тогда Елизавета Афанасьевна свою силу и подпортила, даже не самим убийством, а тем, что не раскаялась. Дальше больше…
Он отдал мне сапфировые серьги, липко поцеловал в щеку.
— Постарайся, тетенька, одним махом всех одолеть.
Я вышла из ночлежки на ватных ногах, голова кружилась. Всех, одним махом. Кого всех? Как?
И тогда я решила устроить этим «всем» ловушку. Маня Бобруйская без возражений согласилась отправиться под защиту церковных стен, тайно покинув с Андроном Ипатьевичем хоромы на Гильдейской, слуги были распущены, а Нюта… Тут мне даже вспоминать стыдно. Я наврала, что Григорий Ильич еще на балу к ней страстью воспылал. Расчетливо наврала, будто между прочим. «Вы, Маня, в храм с сестрицею ступайте. Ах, какая жалость, что влюбленный в Анну Гавриловну Волков здесь без опеки останется. Ему-то в храм никак нельзя, святость чародейским делам помеха». Как-то так. Нюта, разумеется, заявила, что при Грине будет. Мне только того и надо было. Попросила барышню подыграть мне заодно. Вот такая подлая, да.
А дальше… Когда я с Квашниной на облучок кареты садилась, чтоб в усадьбу ехать, надежда еще теплилась, но, когда она на Гильдейскую лошадей направила, погасла. Не за Волковым она ехала — за Манькой тяжелой, чтоб козырь в торговле с подельниками иметь. И бредни мои про использование трости поддержала с готовностью, хотя прекрасно знала, что даже пятьсот Грининых перстней власти над этим артефактом не дадут. Прочее — мелочи. Она не собиралась выкапывать Блохина, потому работников с собой не прихватила. Наверное, он сам к ней из могилы вылез. Или не к ней. Старунов говорил, фальшивый Давилов уже подле Крыжи появился. Парню показалось, что Евсей Харитонович впереди шел, его самого Квашнина кликнула, чтоб о брательнике что-то спросить. Брат Пашка у Елизаветы Афанасьевны секретарем служит. После — туман. Слышалось ему разное страшное про приношение его девственной крови, чтоб каналец для силы открыть, про то, как меня в обрядах используют заодно с колечком моим замечательным. Он поэтому и сказал мне «бегите!», и после, уже под холмом, в первой некромантской сфере упреждал. Губами шевелил бесшумно, но я ж прочла. К слову, как и беседы Фараонии со лже-Евсеем. Торговались они, сговаривались, как сподручнее Семена порешить, если он верх возьмет, да кем фоновые силы собрать.
Такие вот дела…
Публика представлением удовлетворилась. До меня долетали обрывки разговоров, крайне для нас с коллегами лестных.
— Для того чародейский сыск и надобен, чтоб с колдунскими преступлениями разбираться и чардеям укорот давать!
— Великий человечище Семен Аристархович, смерти не убоялся…
— Рыжая молодцом, все злодейства вскрыла…
— Любопытно, какую персону нам в приставы определят. Волков, конечно, орел, красавец-мужчина, но чародея бы хотелось для городского спокойствия…
Я сидела на конторке, негромкая разноголосица вокруг подчеркивала мое одиночество. Крестовский беседовал с городскими старейшинами, Мамаев… Кажется, Эльдар пошел провожать домой некую барышню, у него с этим быстро. Зорин возник передо мною, загородив обзор.
— Притомилась ты, Гелюшка, отдохнуть тебе надобно. Эльдар для тебя нумер в отеле снимет.
— Зябко, — пожаловалась я.
Иван Иванович обнял меня за плечи, от его ладоней по телу прошлась теплая волна.
— Ну-ну, милая, все уже хорошо. Сейчас почивать отправишься. Пойдем, Семен просил его наедине с арестантами оставить.
Я пошла на ватных ногах, поддерживаемая за плечи Зориным, и тут вспомнила:
— Вещи мои из сумочки…
— С собою прихватил, — успокоил чародей.
Эльдар Давидович встретил нас у порога.
— Отель «Империал», в обслуге прелестные вовсе букашечки, кухня достойная, ужин я заказал.
Из приказа мы с Зориным выходили в числе последних, оставив Крестовского сидящим на стуле в двух шагах от арестантской решетки. Попрощались, на что Семен нам рассеянно кивнул.
— Тревожно мне, — призналась я на крыльце.
— Да ну, брось! — Мамаев был возбужден и весел. — Сейчас разносолов откушаем, тебе полегчает. Не твои, часом, поклонники?
Повернув голову, куда он показал, я увидала Мишку Степанова с Костиком и отправилась к ним. Пацаны были не вдвоем, с ними стояла губешкинская прислуга Дуняша.
— Барышня Попович, — поздоровалась она первой, — хоть вы охламонам этим скажите!
— Чего сказать?
— Чтоб не отнекивались, а к нам на Архиерейскую шли, барыня и ночевать пустит, и не прогонит.
— Захария Митрофановна здорова?
— С Божьей помощью, мы ночи эти страшные в храме пересидели, потому упырям не достались, только там на картах гадать нельзя, потому барыня… Евангелиночка Романовна, — девушка всплеснула руками, — вот я бестолковая! Меня же к вам отправили.
— Кто?
— Так барыня! Мы как домой возвернулись, провидица сразу расклад… Все доподлинно прозрела, до мелочи, точно так, как вы в присутствии нам рассказали.
— Ты в приказе была?
— Ну да, Феденька мне наилучшее местечко спроворил. — Дуняша хихикнула, прикрыв ладошкой рот, поправила на плече нарядную шаль.
Понятно, упыри упырями, а любовная осада приказного Степанова по расписанию, неудивительно, что дева о поручении Губешкиной позабыла.
— Так о чем бишь я? Ах да… Захарочка Митрофановна как на карты посмотрела, это расклад седьмой, наверное, был, как побелеет, как закричит: «Дунька, сей момент к Гелюшке отправляйся!» — Она закатила глаза, вздохнула. — В общем, барыня велели вам до второго часа пополуночи казенный дом покинуть, иначе…
Мы синхронно посмотрели с Дуняшей на башенные часы, было без четверти два.
— Что иначе?
— Смертью лютою помрете.
— Понятно! — Я побежала к крыльцу.
— Евангелиночка Романовна, нельзя! — кричала за спиною девушка.
— Куда? — Зорин перехватил меня на ступеньке.
— И злодеям пришлось на ходу планы перекраивать. Ко всему, барин узнал, что чародейский сыск столичный Крыжовенем заинтересовался. Пришлось плести ему, что-де за надворною советницей непременно следом начальство приедет, что у начальства сила та же самая, что у Блохина, что начальство даже лучшим сосудом сущности послужит. То есть Фараонии пришлось.
Я кивнула на Семена:
— Начальство мое, действительный статский советник Крестовский, перфектнейший сыскарь и великий чародей. Прибыв из столицы, он предусмотрительно часть своей силы запечатал, посему на Квашнину особого впечатления не произвел, или, скорее, алчность в ней взыграла. Не суть, наши стратеги измыслили такую комбинацию…
На крыльце уже некоторое время шумели, кричали тоненькими детскими голосами:
— Маменька! Пусти, больно…
Толпа расступилась, пропуская в залу чумазых девчонок и мальчика чуть постарше. Давилова сорвалась с места, запричитала:
— Пашка, Машка, Глашка и Наташка! — и бросилась расцеловывать макушки. — Что приключилось?
— Тятенька, — ответил пацан, — с позавчера в рюмочной отдыхали.
Евсей Харитонович воздвигся на пороге последним, голова его с расцарапанной лысиной была опущена долу, по зале разнесся ядреный водочный дух.
— Закусить бы, — хихикнул кто-то.
— Завсегда Евсейка, как напьется, из дому пропадает.
— Вот ему супружница задаст! Быть ему битым.
Последнее исполнилось немедленно, баба отвесила коллежскому регистратору смачную оплеуху, поклонилась в пояс Крестовскому, попросила прощения и поволокла Давидова прочь, сопровождаемая отпрысками — Пашкой, Машкой, Глашкой и Наташкой, которая вовсе удочеренная. Я вытерла счастливые слезы. Жив толстяк, счастье-то какое!
За спиною всхлипнули, я обернулась, Старунов сморкался в носовой платок:
— Евсей Харитонович первым от Крыжи в город ушел, то есть я думал, мне показалось, потому что…
— Я знаю, Ванечка.
— Упредить вас хотел, вашбродь. Не мог, зачаровали меня.
— Знаю.
— Минуточку, — прокричал кто-то, — если Давилов от жены на орехи получает, то это кто?
Гул голосов одномоментно прервался, сменившись настороженной тишиной.
— Иван Иванович, — попросила я Зорина, — можете арестанта нашего водичкой полить? Глина от нее непременно слезет.
— Грязь не хватало разводить! — Семен щелкнул пальцами, над лежащим на нарах мужчиной взметнулось и опало облачко глиняной пыли. — Извольте полюбоваться, дамы и господа, второй виновник нашего торжества — Степан Фомич Блохин, бывший пристав.
Крестовский широко улыбался, но в синих его глазах стояла такая боль, что у меня сердце защемило.
Блохин так и остался лежать, не толстяком уже, сотворенным из глины мастерством Фараонии, а поджарым, довольно высоким мужчиною. Он не повернулся, не показал своего лица, но на этом никто, впрочем, не настаивал.
Мы долго еще заседали, за полночь. Старунов исписал два десятка листов, я осипла, была излечена Зориным, до дрожи устала.
Они хотели силы, мерзавцы эти, дармовой силы. Для этого им требовалось при закукливании присутствовать. А как в логово упыря пробраться, ни Блохин ни Квашнина понятия не имели. И здесь им понадобилась я, та, которая отведет. Мой расчет на этом и строился. Ну как расчет…
Избавившись от соглядатая-Герочки, первым делом я пошла разыскивать своих ребят в церковной ночлежке. Костик лежал там на лавке, хворал. Митенька за ним присматривал.
— Не боись, тетенька, пиявок тутошних заарестуешь — в момент Костыля излечу. Без толку сейчас, я в него волью, а они вытянут.
— Мишка мне не сказал.
— Да чего он понимает? Ржавый простец, навроде тебя, он от скуки из приюта бежал. Буча сегодня ночью будет знатная, грядет, чую.
Малыш говорил рассудительно, как взрослый, шепелявил только. От его рассказа у меня волосы на голове шевелились.
— Нельзя, тетенька, в живом человеке белую силу с поганой смешивать, злеег человек от того, в плохого превращается… Квашнина-то? Она тебе про плод свой загубленный рассказала? Врала. Да нет, плод был. Только не в ней. И загубила его именно она, своим чародейством. Вот тогда Елизавета Афанасьевна свою силу и подпортила, даже не самим убийством, а тем, что не раскаялась. Дальше больше…
Он отдал мне сапфировые серьги, липко поцеловал в щеку.
— Постарайся, тетенька, одним махом всех одолеть.
Я вышла из ночлежки на ватных ногах, голова кружилась. Всех, одним махом. Кого всех? Как?
И тогда я решила устроить этим «всем» ловушку. Маня Бобруйская без возражений согласилась отправиться под защиту церковных стен, тайно покинув с Андроном Ипатьевичем хоромы на Гильдейской, слуги были распущены, а Нюта… Тут мне даже вспоминать стыдно. Я наврала, что Григорий Ильич еще на балу к ней страстью воспылал. Расчетливо наврала, будто между прочим. «Вы, Маня, в храм с сестрицею ступайте. Ах, какая жалость, что влюбленный в Анну Гавриловну Волков здесь без опеки останется. Ему-то в храм никак нельзя, святость чародейским делам помеха». Как-то так. Нюта, разумеется, заявила, что при Грине будет. Мне только того и надо было. Попросила барышню подыграть мне заодно. Вот такая подлая, да.
А дальше… Когда я с Квашниной на облучок кареты садилась, чтоб в усадьбу ехать, надежда еще теплилась, но, когда она на Гильдейскую лошадей направила, погасла. Не за Волковым она ехала — за Манькой тяжелой, чтоб козырь в торговле с подельниками иметь. И бредни мои про использование трости поддержала с готовностью, хотя прекрасно знала, что даже пятьсот Грининых перстней власти над этим артефактом не дадут. Прочее — мелочи. Она не собиралась выкапывать Блохина, потому работников с собой не прихватила. Наверное, он сам к ней из могилы вылез. Или не к ней. Старунов говорил, фальшивый Давилов уже подле Крыжи появился. Парню показалось, что Евсей Харитонович впереди шел, его самого Квашнина кликнула, чтоб о брательнике что-то спросить. Брат Пашка у Елизаветы Афанасьевны секретарем служит. После — туман. Слышалось ему разное страшное про приношение его девственной крови, чтоб каналец для силы открыть, про то, как меня в обрядах используют заодно с колечком моим замечательным. Он поэтому и сказал мне «бегите!», и после, уже под холмом, в первой некромантской сфере упреждал. Губами шевелил бесшумно, но я ж прочла. К слову, как и беседы Фараонии со лже-Евсеем. Торговались они, сговаривались, как сподручнее Семена порешить, если он верх возьмет, да кем фоновые силы собрать.
Такие вот дела…
Публика представлением удовлетворилась. До меня долетали обрывки разговоров, крайне для нас с коллегами лестных.
— Для того чародейский сыск и надобен, чтоб с колдунскими преступлениями разбираться и чардеям укорот давать!
— Великий человечище Семен Аристархович, смерти не убоялся…
— Рыжая молодцом, все злодейства вскрыла…
— Любопытно, какую персону нам в приставы определят. Волков, конечно, орел, красавец-мужчина, но чародея бы хотелось для городского спокойствия…
Я сидела на конторке, негромкая разноголосица вокруг подчеркивала мое одиночество. Крестовский беседовал с городскими старейшинами, Мамаев… Кажется, Эльдар пошел провожать домой некую барышню, у него с этим быстро. Зорин возник передо мною, загородив обзор.
— Притомилась ты, Гелюшка, отдохнуть тебе надобно. Эльдар для тебя нумер в отеле снимет.
— Зябко, — пожаловалась я.
Иван Иванович обнял меня за плечи, от его ладоней по телу прошлась теплая волна.
— Ну-ну, милая, все уже хорошо. Сейчас почивать отправишься. Пойдем, Семен просил его наедине с арестантами оставить.
Я пошла на ватных ногах, поддерживаемая за плечи Зориным, и тут вспомнила:
— Вещи мои из сумочки…
— С собою прихватил, — успокоил чародей.
Эльдар Давидович встретил нас у порога.
— Отель «Империал», в обслуге прелестные вовсе букашечки, кухня достойная, ужин я заказал.
Из приказа мы с Зориным выходили в числе последних, оставив Крестовского сидящим на стуле в двух шагах от арестантской решетки. Попрощались, на что Семен нам рассеянно кивнул.
— Тревожно мне, — призналась я на крыльце.
— Да ну, брось! — Мамаев был возбужден и весел. — Сейчас разносолов откушаем, тебе полегчает. Не твои, часом, поклонники?
Повернув голову, куда он показал, я увидала Мишку Степанова с Костиком и отправилась к ним. Пацаны были не вдвоем, с ними стояла губешкинская прислуга Дуняша.
— Барышня Попович, — поздоровалась она первой, — хоть вы охламонам этим скажите!
— Чего сказать?
— Чтоб не отнекивались, а к нам на Архиерейскую шли, барыня и ночевать пустит, и не прогонит.
— Захария Митрофановна здорова?
— С Божьей помощью, мы ночи эти страшные в храме пересидели, потому упырям не достались, только там на картах гадать нельзя, потому барыня… Евангелиночка Романовна, — девушка всплеснула руками, — вот я бестолковая! Меня же к вам отправили.
— Кто?
— Так барыня! Мы как домой возвернулись, провидица сразу расклад… Все доподлинно прозрела, до мелочи, точно так, как вы в присутствии нам рассказали.
— Ты в приказе была?
— Ну да, Феденька мне наилучшее местечко спроворил. — Дуняша хихикнула, прикрыв ладошкой рот, поправила на плече нарядную шаль.
Понятно, упыри упырями, а любовная осада приказного Степанова по расписанию, неудивительно, что дева о поручении Губешкиной позабыла.
— Так о чем бишь я? Ах да… Захарочка Митрофановна как на карты посмотрела, это расклад седьмой, наверное, был, как побелеет, как закричит: «Дунька, сей момент к Гелюшке отправляйся!» — Она закатила глаза, вздохнула. — В общем, барыня велели вам до второго часа пополуночи казенный дом покинуть, иначе…
Мы синхронно посмотрели с Дуняшей на башенные часы, было без четверти два.
— Что иначе?
— Смертью лютою помрете.
— Понятно! — Я побежала к крыльцу.
— Евангелиночка Романовна, нельзя! — кричала за спиною девушка.
— Куда? — Зорин перехватил меня на ступеньке.