Нежные листья, ядовитые корни
Часть 18 из 71 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Откуда?
– Ладно, я тебе свой запасной дам, он слитный.
Коваль захохотала так оглушительно, что за окном с подоконника в испуге сорвались голуби.
– На какое место я его одену – на голову, что ли?
– Не преувеличивай свои масштабы, – поморщилась Любка. – И не «одену», а «надену». Надевать одежду, одевать Надежду – простое же правило. Мнемоническое.
– Охреническое… – огрызнулась Коваль. – Мне в твоем купальнике будет ни вздохнуть ни пернуть.
– Жалость-то какая!
Коваль слишком хорошо знала Любку, чтобы не расслышать в саркастическом тоне скрытого беспокойства.
– Люб, ты чего?
Савушкина вскинула на нее огромные глаза. Совой ее прозвали не столько из-за фамилии, сколько из-за умения долго смотреть на собеседника, не мигая. Почему-то именно в таком виде вся Любкина прелесть исчезала, и проявлялась хищная, пугающая сторона. Выиграть у нее в гляделки не мог никто, включая Рогозину. Один-единственный раз Любка поддалась и жестоко пожалела: та устроила ей такой разнос, что их дружба повисла на волоске. «Ты меня за дуру держишь? – кричала Светка, наступая на нее. – Думаешь, я не распознаю твои поддавки?» – «Я не хотела, чтобы ты все время проигрывала!» – пискнула Любка. «Проигрыш может быть и у сильного! – отрезала подруга. – А поддаются только слабакам! Никогда не смей больше так делать! Ты меня унизила!»
– Сама не знаю, Ир, – соврала Любка. – В воду не хочется лезть.
Коваль потерла воспаленные глаза.
– Ну, давай не пойдем.
– С ума сошла! Забудь и думать!
– Что так? – прищурилась Ирка. – Хочешь выгоду свою поиметь со Светки?
Любка действительно собиралась. До вчерашнего вечера. Пока одна фраза, случайно оброненная Рогозиной, не заставила ее похолодеть.
«Что это было? – в недоумении и страхе спрашивала себя Савушкина. – Совпадение? Или я ослышалась? Или…»
Она не могла заставить себя думать об альтернативах. Иначе вместо трехдневного отдыха в компании бывшей школьной подружки перед Совой открывалась такая бездна, что она не в силах была даже отшатнуться от края.
«Может, поделиться с Кувалдой? А толку? К тому же у нее все на лице будет написано. Если окажется, что…»
Нет. Стоп. Ничего не окажется. Конечно, нужно выяснить, что Светка имела в виду. Но наверняка это была просто оговорка. Оговорка!
– Рогозина вчера сказала, что подумывает открыть косметическую клинику в Италии, – сказала Сова и села к зеркалу, бездумно ероша свои ангельские кудряшки. – В Милане.
– На какие шиши?
– Деньги бывшего мужа плюс кредит.
– Не слабо! – присвистнула Коваль. – Целую клинику?
– Да. Говорит, там это востребованное направление, а готовых специалистов мало.
Ирка проницательно уставилась на подругу своими водянистыми глазами.
– Мужа хочешь пристроить, – констатировала она.
– Возможно, – кивнула Любка, не меняясь в лице.
В конце концов, это чистая правда. Была. До того, как она услышала кое-что… «Стоп! Не думать об этом!»
– Плохая идея, – пожала плечами Коваль.
– Это почему?
– Во-первых, муж твой откажется. Где Москва, а где Милан! Здесь у него имя, клиентура, а там?
– А там Италия!
– Дыра дырой! – парировала Ирка.
Савушкина презрительно расхохоталась.
– Давно ль ты начала осваивать заграницу, милая? Откуда тебе знать об Италии? Из передачи «Клуб кинопутешественников?»
Коваль не обиделась. Она никогда не обижалась на Любку. Может быть, именно поэтому Савушкина, чей змеиный язык мог жалить до бесконечности, в издевательствах над Иркой никогда не позволяла себе зайти слишком далеко. Не оттого, что они были подругами – это никогда не остановило бы ее, – но оттого, что Иркина молчаливая готовность все снести оказывалась непреодолимой преградой для Любкиной злости.
– Я тебе не про себя, а про супружника твоего, – спокойно возразила Коваль. – Не подпишется он под этим проектом. Если только ты ему плешь не выешь. Я ж тебя знаю, Савушкина. Ты – адский мозготряс.
– Кто? – изумилась Любка.
– Мозготряс. Если тебе чего хочется, ты начинаешь человека трясти, как грушу, пока с него хотя бы яблочко тебе в руки не упадет.
– С груши, – кивнула Сова. – Яблочко. Ага.
– Вот именно! Проще яблоко родить, чем объяснить тебе, почему здесь только груши растут! Может, ты своего и уломаешь, но я б тебе не советовала. Не надо вам с Рогозиной иметь никаких дел.
Савушкина слушала Ирку, глядя на нее в зеркало. Отражение – загадочная вещь: бывает, оно открывает то, чего никак не ожидаешь увидеть. На лице подруги, произносящей последние слова, явственно проступила брезгливость.
Выражение это было настолько не свойственно Коваль, что озадаченная Любка обернулась к ней.
– Хорош трепаться! – потребовала Ирка в своей обычной манере. – Показывай купальник свой микроскопический!
«Показалось», – облегченно выдохнула Савушкина.
Глава 6
1
После раннего завтрака, на котором она встретила лишь парочку бодрых пенсионеров, Маша отправилась в парк. Апрель с утра обманчиво поманил солнцем, расписав щедрыми масляными мазками стены столовой, но, стоило ей выйти из отеля, окатил холодом, как из бочки. Дул крепкий ветер, настоянный на снегу, сосульках и сосновых иглах, и Маша в первую секунду решила вернуться.
Как вдруг заметила в глубине парка знакомую фигуру.
Толстуха в лыжном костюме и шапке с огромным красным помпоном переваливалась через закостеневшие сугробы, пытаясь выбраться из-под деревьев на тропинку. Подтаявший накануне снег за ночь схватился ледяной коростой, и бедная женщина скользила на одном месте, зачем-то прикрывая ладонью живот и из-за этого едва удерживая равновесие.
Маша живо сбежала с лестницы и помчалась в парк, забыв про холод.
– Мотя! Руку!
Губанова вцепилась в нее, едва не повалив Машу, и наконец-то ступила на расчищенную асфальтовую дорожку.
– Фух! Ну надо же, – она изумленно покачала головой. – Прямо как в капкане.
Маша едва удержалась от смеха, глядя на ее обескураженное лицо.
– Господи, Мотя! Зачем тебя туда понесло?
– Представляешь, свиристеля увидела под сосной. Решила рассмотреть поближе, а он – порх! – и улетел. – Мотя огорченно взмахнула руками, показывая, как это случилось. – Наверное, его мой пумпон испугал.
Она с гордостью показала на пушистый красный шарик.
– Этот пумпон Максик сделал! – сказала она, напирая на «у» в помпоне. – Сам, представляешь?
– Прекрасный помпон, – с улыбкой согласилась Маша. – А сколько твоему мальчику?
– Которому из? – рассмеялась Мотя. – Старшим тринадцать и пятнадцать. Младшим шесть и четыре. Боевые пацаны! Я от них-то сюда и сбежала. Надо ж матери отдыхать хоть иногда, правильно я говорю?
Маша растила одного спокойного умного мальчика, основным недостатком которого, по ее мнению, была чрезмерная увлеченность «Рамштайном». Будь у нее четыре «боевых пацана», лучшим местом для отдыха она считала бы обитую матрасами палату в сумасшедшем доме.
– Ты, Мотя, героическая личность, – ничуть не лукавя, сказала она.
– А, брось. Была б я героическая, осталась бы с первым мужем.
Она взяла Машу под руку и увлекла в глубь парка.
Если б Маша в этот момент обернулась, она увидела бы человека в том же окне, откуда вчера за ней наблюдали. И поскольку день стоял солнечный, она узнала бы его, и не случилось бы всего того, что случилось потом.
Но Маша не обернулась.
– Я про героизм и первого мужа не очень поняла, – осторожно сказала она, памятуя о неудачном окончании разговора с Сашей Стриж.
– Супруг из него вышел паршивый, – пояснила Мотя. – А папаша – отличный! Прямо выставочный папаша, хоть сейчас медаль вешай. Из-за этого я его козлиное отношение ко мне до-о-о-олго согласна была терпеть. А потом как-то раз спросила себя: Мотя, кто у нас мера всех вещей? Человек, как утверждал Протагор! А ты, Мотя, не человек разве? Может, ты насекомое, Мотя? А если нет, отчего ты все происходящее меряешь детьми, а не собой?
На Протагоре Маша вздрогнула и внимательно посмотрела на Губанову. Но лицо у той оставалось безмятежным.
– Ладно, я тебе свой запасной дам, он слитный.
Коваль захохотала так оглушительно, что за окном с подоконника в испуге сорвались голуби.
– На какое место я его одену – на голову, что ли?
– Не преувеличивай свои масштабы, – поморщилась Любка. – И не «одену», а «надену». Надевать одежду, одевать Надежду – простое же правило. Мнемоническое.
– Охреническое… – огрызнулась Коваль. – Мне в твоем купальнике будет ни вздохнуть ни пернуть.
– Жалость-то какая!
Коваль слишком хорошо знала Любку, чтобы не расслышать в саркастическом тоне скрытого беспокойства.
– Люб, ты чего?
Савушкина вскинула на нее огромные глаза. Совой ее прозвали не столько из-за фамилии, сколько из-за умения долго смотреть на собеседника, не мигая. Почему-то именно в таком виде вся Любкина прелесть исчезала, и проявлялась хищная, пугающая сторона. Выиграть у нее в гляделки не мог никто, включая Рогозину. Один-единственный раз Любка поддалась и жестоко пожалела: та устроила ей такой разнос, что их дружба повисла на волоске. «Ты меня за дуру держишь? – кричала Светка, наступая на нее. – Думаешь, я не распознаю твои поддавки?» – «Я не хотела, чтобы ты все время проигрывала!» – пискнула Любка. «Проигрыш может быть и у сильного! – отрезала подруга. – А поддаются только слабакам! Никогда не смей больше так делать! Ты меня унизила!»
– Сама не знаю, Ир, – соврала Любка. – В воду не хочется лезть.
Коваль потерла воспаленные глаза.
– Ну, давай не пойдем.
– С ума сошла! Забудь и думать!
– Что так? – прищурилась Ирка. – Хочешь выгоду свою поиметь со Светки?
Любка действительно собиралась. До вчерашнего вечера. Пока одна фраза, случайно оброненная Рогозиной, не заставила ее похолодеть.
«Что это было? – в недоумении и страхе спрашивала себя Савушкина. – Совпадение? Или я ослышалась? Или…»
Она не могла заставить себя думать об альтернативах. Иначе вместо трехдневного отдыха в компании бывшей школьной подружки перед Совой открывалась такая бездна, что она не в силах была даже отшатнуться от края.
«Может, поделиться с Кувалдой? А толку? К тому же у нее все на лице будет написано. Если окажется, что…»
Нет. Стоп. Ничего не окажется. Конечно, нужно выяснить, что Светка имела в виду. Но наверняка это была просто оговорка. Оговорка!
– Рогозина вчера сказала, что подумывает открыть косметическую клинику в Италии, – сказала Сова и села к зеркалу, бездумно ероша свои ангельские кудряшки. – В Милане.
– На какие шиши?
– Деньги бывшего мужа плюс кредит.
– Не слабо! – присвистнула Коваль. – Целую клинику?
– Да. Говорит, там это востребованное направление, а готовых специалистов мало.
Ирка проницательно уставилась на подругу своими водянистыми глазами.
– Мужа хочешь пристроить, – констатировала она.
– Возможно, – кивнула Любка, не меняясь в лице.
В конце концов, это чистая правда. Была. До того, как она услышала кое-что… «Стоп! Не думать об этом!»
– Плохая идея, – пожала плечами Коваль.
– Это почему?
– Во-первых, муж твой откажется. Где Москва, а где Милан! Здесь у него имя, клиентура, а там?
– А там Италия!
– Дыра дырой! – парировала Ирка.
Савушкина презрительно расхохоталась.
– Давно ль ты начала осваивать заграницу, милая? Откуда тебе знать об Италии? Из передачи «Клуб кинопутешественников?»
Коваль не обиделась. Она никогда не обижалась на Любку. Может быть, именно поэтому Савушкина, чей змеиный язык мог жалить до бесконечности, в издевательствах над Иркой никогда не позволяла себе зайти слишком далеко. Не оттого, что они были подругами – это никогда не остановило бы ее, – но оттого, что Иркина молчаливая готовность все снести оказывалась непреодолимой преградой для Любкиной злости.
– Я тебе не про себя, а про супружника твоего, – спокойно возразила Коваль. – Не подпишется он под этим проектом. Если только ты ему плешь не выешь. Я ж тебя знаю, Савушкина. Ты – адский мозготряс.
– Кто? – изумилась Любка.
– Мозготряс. Если тебе чего хочется, ты начинаешь человека трясти, как грушу, пока с него хотя бы яблочко тебе в руки не упадет.
– С груши, – кивнула Сова. – Яблочко. Ага.
– Вот именно! Проще яблоко родить, чем объяснить тебе, почему здесь только груши растут! Может, ты своего и уломаешь, но я б тебе не советовала. Не надо вам с Рогозиной иметь никаких дел.
Савушкина слушала Ирку, глядя на нее в зеркало. Отражение – загадочная вещь: бывает, оно открывает то, чего никак не ожидаешь увидеть. На лице подруги, произносящей последние слова, явственно проступила брезгливость.
Выражение это было настолько не свойственно Коваль, что озадаченная Любка обернулась к ней.
– Хорош трепаться! – потребовала Ирка в своей обычной манере. – Показывай купальник свой микроскопический!
«Показалось», – облегченно выдохнула Савушкина.
Глава 6
1
После раннего завтрака, на котором она встретила лишь парочку бодрых пенсионеров, Маша отправилась в парк. Апрель с утра обманчиво поманил солнцем, расписав щедрыми масляными мазками стены столовой, но, стоило ей выйти из отеля, окатил холодом, как из бочки. Дул крепкий ветер, настоянный на снегу, сосульках и сосновых иглах, и Маша в первую секунду решила вернуться.
Как вдруг заметила в глубине парка знакомую фигуру.
Толстуха в лыжном костюме и шапке с огромным красным помпоном переваливалась через закостеневшие сугробы, пытаясь выбраться из-под деревьев на тропинку. Подтаявший накануне снег за ночь схватился ледяной коростой, и бедная женщина скользила на одном месте, зачем-то прикрывая ладонью живот и из-за этого едва удерживая равновесие.
Маша живо сбежала с лестницы и помчалась в парк, забыв про холод.
– Мотя! Руку!
Губанова вцепилась в нее, едва не повалив Машу, и наконец-то ступила на расчищенную асфальтовую дорожку.
– Фух! Ну надо же, – она изумленно покачала головой. – Прямо как в капкане.
Маша едва удержалась от смеха, глядя на ее обескураженное лицо.
– Господи, Мотя! Зачем тебя туда понесло?
– Представляешь, свиристеля увидела под сосной. Решила рассмотреть поближе, а он – порх! – и улетел. – Мотя огорченно взмахнула руками, показывая, как это случилось. – Наверное, его мой пумпон испугал.
Она с гордостью показала на пушистый красный шарик.
– Этот пумпон Максик сделал! – сказала она, напирая на «у» в помпоне. – Сам, представляешь?
– Прекрасный помпон, – с улыбкой согласилась Маша. – А сколько твоему мальчику?
– Которому из? – рассмеялась Мотя. – Старшим тринадцать и пятнадцать. Младшим шесть и четыре. Боевые пацаны! Я от них-то сюда и сбежала. Надо ж матери отдыхать хоть иногда, правильно я говорю?
Маша растила одного спокойного умного мальчика, основным недостатком которого, по ее мнению, была чрезмерная увлеченность «Рамштайном». Будь у нее четыре «боевых пацана», лучшим местом для отдыха она считала бы обитую матрасами палату в сумасшедшем доме.
– Ты, Мотя, героическая личность, – ничуть не лукавя, сказала она.
– А, брось. Была б я героическая, осталась бы с первым мужем.
Она взяла Машу под руку и увлекла в глубь парка.
Если б Маша в этот момент обернулась, она увидела бы человека в том же окне, откуда вчера за ней наблюдали. И поскольку день стоял солнечный, она узнала бы его, и не случилось бы всего того, что случилось потом.
Но Маша не обернулась.
– Я про героизм и первого мужа не очень поняла, – осторожно сказала она, памятуя о неудачном окончании разговора с Сашей Стриж.
– Супруг из него вышел паршивый, – пояснила Мотя. – А папаша – отличный! Прямо выставочный папаша, хоть сейчас медаль вешай. Из-за этого я его козлиное отношение ко мне до-о-о-олго согласна была терпеть. А потом как-то раз спросила себя: Мотя, кто у нас мера всех вещей? Человек, как утверждал Протагор! А ты, Мотя, не человек разве? Может, ты насекомое, Мотя? А если нет, отчего ты все происходящее меряешь детьми, а не собой?
На Протагоре Маша вздрогнула и внимательно посмотрела на Губанову. Но лицо у той оставалось безмятежным.