Невидимый свет

— Так вот, Эрл, мои условия таковы. Я признаюсь в совершении убийств, и власти, если им так нравится, могут изжарить меня. А они, думаю, не откажутся. В обмен на мое признание Буба должны судить только за соучастие в ограблении, в крайнем случае, за совершение непредумышленного убийства. Пусть дадут ему не больше года. Учти, он должен отбывать наказание не в тюряге строгого режима, а в каком-нибудь исправительно-трудовом учреждении, где его никто не будет допекать.

— Я не могу ничего обещать, пока не поговорю с прокурором Себастьян-Каунти. Самое лучшее для тебя — сдаться первому представителю закона, которого ты увидишь, и признаться во всех убийствах. Я позвоню Сэму Винсенту и...

— Нет! — закричал Джимми. — Черт побери, мистер Эрл, эти ребята разорвут меня в клочки. У них автоматы, пулеметы, дробовики, собаки. Ведь я убил полицейского. Они жаждут крови. Стоит мне выйти с поднятыми руками, как я, видит Бог, тут же стану трупом, рядом с которым будет стоять, самодовольно улыбаясь в объективы, какой-нибудь легавый. И бедняге Бубу тоже не поздоровится!

Джимми, конечно, прав, рассудил Эрл. Слишком много горячих голов. Он вспомнил идиота Бадди Тилла и его автомат с диском на полсотни патронов. Уж этот-то готов начать пальбу в любую минуту, лишь бы только прославиться на весь штат. Как же, герой, поймал Джимми Пая! Джимми наверняка будет убит, а вместе с ним, пожалуй, и бедняга Буб, а то и невинные граждане, которые случайно окажутся рядом. Черт побери, Джимми, ну и кашу ты заварил!

— Мистер Эрл, я сдамся вам! Сможете заковать нас обоих в наручники. А после, умоляю, позвольте мне минуту-две побыть с Эди, последний раз побыть с ней. Обещайте, что вызовите Сэма и поможете Бубу. Я понимаю, что требую слишком много, но прошу вас, мистер Эрл, пожалуйста. Я верю, вы не откажетесь помочь.

— Как, черт побери, ты собираешься добираться сюда?

— Это не проблема. До темноты мы никуда не тронемся, а проселочные дороги я знаю как свои пять пальцев.

— Джимми, больше никто не должен погибнуть! Тебе это ясно? Поклянись.

— Клянусь, Эрл. Обещаю. Я все продумал. Жди меня в одиннадцать. Клянусь, больше никто не пострадает.

Эрл помрачнел. Ему это совсем не нравилось. Джимми преступил черту; ему нельзя давать поблажки. Он способен обмануть. «Не теряй хладнокровия, — твердил себе Эрл. — Живи по своим законам. Существуют определенные правила, вот и действуй в соответствии с ними!»

Но ведь Ланни Пай, отец Джимми, просил его, Эрла, присмотреть за сыном, просил помочь мальчику. Разве от этого можно отмахнуться? Он дал ему слово на Иводзиме. Как же он забудет про свое обещание? Гори она огнем, его сердобольная душа.

— Чуть ниже Уолдрона, примерно в десяти-двенадцати милях, есть кукурузное поле, — сказал Джимми. — Справа от дороги №71.

— С какой стороны от Боулза?

— Со стороны Форт-Смита. Сразу же за Боулзом. По правую руку, как будете ехать. За горами.

Последние десять лет своей жизни Эрл провел на шоссе №71.

— Понял.

— Через кукурузное поле — дорога. Буду ждать на ней, заеду вглубь ярдов на сто.

— Нет, я буду там первым, Джимми. Хочу увидеть, как вы подъезжаете. Направлю на вас фонарь. Вы выйдете из машины с поднятыми руками, ты и Буб, оба. Покажете мне свое оружие и бросите его на землю.

— Хорошо, мистер Эрл. Это по-честному. В одиннадцать.

— В одиннадцать. Если на тебя наткнутся раньше, сдашься, понятно? Больше никто не должен пострадать!

— Передай Эди, что я люблю ее.

— Она будет ждать в городе. Мы доставим вас в Блу-Ай. Я ни на шаг от тебя не отойду. Джимми повесил трубку.

— Да, натворил дел, а теперь будто бы пытается кое-что исправить, — подытожил Суэггер.

Он взглянул на Эди, застывшую у окна, за которым на удалении вырисовывалась фигура Бадди Тилла. Тот стоял, прислонившись к крылу своей машины, и вертел в зубах длинный стебелек.

Эрл снял трубку и дважды нажал на рычаг.

— Коммутатор!

— Бетти, это Эрл. Звоню из дома Лонгэкров.

— Ну ты даешь, Эрл. Как заводной бегаешь.

— Что слышно?

— Цветные колготятся из-за бедной девочки. Не слезают с телефонов. Подолгу болтают. Джимми Пая тоже вспоминают. Правда, цветным до него нет дела. Их волнуют только собственные проблемы, впрочем, как и всех остальных.

— А об Эди и мисс Конни что-нибудь говорят?

— Народ обсуждает, что они будут делать, когда Джимми поймают. Сочувствуют, очень сочувствуют. И языками чешут. Кстати, тебе тоже достается, Эрл.

— Мне?

— Эрл, ты отменный мужик, но у тебя, на их взгляд, есть одна неприятная черта. Они считают, что ты слишком задрал нос с тех пор, как президент Трумэн повесил тебе на шею ленту. Говорят также, что если бы ты был пожестче с Джимми, он не вырос бы преступником. Говорят еще... сказать, Эрл?

— Почему же нет, выкладывай.

— Говорят, это послужит для тебя уроком, собьет спесь. Якобы ты пытался устроить сказочную жизнь для Джимми и бедной девушки, которая вряд ли любит его так сильно, как ты всех уверял. Вы с мисс Конни сочинили про них сказку, не зная, как обстоят дела на самом деле.

— И как же обстоят дела?


— Паи — отребье. И такими останутся. А отребье нельзя подпускать к приличным людям, как нельзя смешивать белое и черное. Эти вещи не стыкуются, и вот они последствия — налицо. Ты, Эрл, умный мужик, но иногда ведешь себя, как старый слепой дурак.

— Хорошо, Бетти. Спасибо.

Суэггер повесил трубку. Нового он не узнал. Ничего такого, о чем бы он не подозревал или не догадывался. Важно другое: если бы Бетти слышала его разговор с Джимми, она не сумела бы так искренне разыграть перед ним спектакль. Значит, она все это время была занята подслушиванием чужих сплетен. Эрл вздохнул свободнее. Если шериф и его автоматчики появятся, когда Джимми будет вылезать из машины, произойдет катастрофа.

Эди сидела и смотрела в окно. Эрл подошел к ней.

— Ну, как ты?

Она с улыбкой накрыла рукой его ладонь.

— Нормально, мистер Эрл. Все хорошо.

— Кое-кто говорит, будто мы с мисс Конни пытались устроить ваше с Джимми счастье без вашего ведома. Я об этом даже не задумывался. Если так, прошу прощения. Я хотел помочь. Но иногда помощь оказывается медвежьей услугой.

— Мистер Эрл, вы действовали из лучших побуждений.

— Я поклялся Ланни Паю, что помогу его сыну. И старался помочь. Но зашел слишком далеко.

— Джимми уже не ребенок, мистер Эрл. Ему двадцать три года. И у него своя голова на плечах. Но не спорю, он обладает даром убеждения, умеет втереться в доверие. Я купилась на его посулы, потому что желала этого. Я даже рада, что так все кончилось. Жать только, что люди пострадали. А у нас теперь появилась возможность все начать сначала.

— Что ж, довольно разумный взгляд. Ладно, значит, ты ничего? Тогда я пошел. Мне до вечера еще кое-где побывать надо. Я...

— Эрл!

— Да...

Он испытал неловкость. Эди впервые обратилась к нему просто по имени.

— Эрл, я на твоем месте призвала бы на помощь коллег и приказала бы пристрелить Джимми, как собаку, при малейшем подозрительном движении. И Буба тоже. Эрл, я ему не верю. Ни на грош.

— Эди, я должен дать парню шанс. К тому же не доверяю я своим людям. Они способны устроить пальбу без дела. Я все улажу, вот увидишь.

— Эрл, мисс Конни сказала бы, что твое слово ничего не значит для убийцы. Ты обязан в первую очередь позаботиться о себе.

— Нет, это единственно верный путь, — возразил Эрл. — Так подсказывает мне сердце. Мы как надо разберемся с Джимми, а затем отыщем убийцу чернокожей девушки.

В глазах Эди засветился огонек, которого он прежде никогда не замечал. Она смотрела на него с нескрываемым восхищением.

— Эрл, мисс Конни говорит, что ни один человек не тащит на своих плечах столько забот, сколько тащишь ты. И это дело ты раскрутишь. Откуда берутся такие мужчины, как ты? Почему мне вовремя такой не встретился?!

— Такие растут на деревьях, пачками. Ты еще молода. Еще встретишь немало хороших людей. У тебя впереди замечательная жизнь.

Он не помнил, чтобы она когда-нибудь смотрела на него так, как сейчас, в конце этого долгого тревожного дня.

Мягкий свет освещает ее красивое серьезное лицо. Она еще так молода. Он никогда прежде не позволял себе смотреть на нее. Чужая дочь, чужая жена. Самая красивая девушка во всем округе. Ну и что? Он женат на хорошей женщине, растит сына. У него столько забот и нескончаемых обязанностей — невпроворот.

— Эрл, — прошептала она.

«Забудь, — твердил он про себя. — Упрячь все это подальше и... забудь».





Глава 7




Тоска по виски порой становилась столь невыносимой, что он просто корчился от боли. Вот и эта ночь выдалась мучительной. Он лежал в постели, вслушиваясь в негромкий посвист теплого пустынного ветерка и тихое, ровное дыхание жены. Дочь спала в комнате на другом конце коридора.

Он грезил виски.

Виски изгонял боль. Виски затушевывал образы молодых парней с простреленными животами, зовущих своих мам. Но мам там не было, был только сержант Суэггер, звавший что есть мочи санитаров, одновременно стреляя из винтовки М-1 по рисовым полям. Виски притуплял смрад дымящихся поселков — тошнотворный запах горелого мяса, паленой соломы и изжаренного буйволиного навоза, витавший в воздухе после того, как «фантомы» сбрасывали напалмовые бомбы. В виски тонула опустошенность, появлявшаяся каждый раз, когда винтовка, ударив в плечо, вновь возвращалась в привычное положение, и окуляр оптического прицела настраивался на далекую фигурку человека, теперь уже до неузнаваемости обезображенного смертью, которую принесла пуля весом в 172 грана, посланная со скоростью 2350 футов в секунду. Порой фигурка, прежде чем рухнуть, какое-то время еще пошатывалась на ногах, порой валилась мгновенно, словно тряпичная кукла. Но каждый раз успокаивалась навечно.

В виски растворялось и это горькое воспоминание.

Поздно ночью его разбудил шум, доносившийся с первого этажа, будто там шло какое-то собрание или гуляли гости. Растерянный, немного испуганный, он заморгал, прогоняя сон, и окликнул:

— Папа. Папа.

Возле дома остановилась машина, затем еще одна. Он спал в трусах и футболке с эмблемой Дэви Крокета, которую ему прислали из Чикаго за пятьдесят центов и шесть пробок от бутылок с напитком «Мейсон Рут Вир». Футболка шла по почте несколько недель, и теперь он носил ее не снимая — и днем, и ночью. Ему было девять лет. Внизу плакала мама. На лестнице послышались мужские шаги. Хруст кожи, скрип прогибающихся половиц, визг шатающихся перил. Все знакомые звуки. Он слышал их тысячи раз, когда отец возвращался домой поздно, то есть каждый день, так как отец работал по восемнадцать — двадцать часов в сутки. Однако эти тяжелые шаги принадлежали не отцу. Он сел в постели. В комнату вошел мужчина, тоже полицейский. В открытые окна с темной улицы врывался отчаянный писк сверчков. Ночь была ясная, звездная.