Неверные шаги
Часть 33 из 58 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Нет, Карен так не считала, хотя с годами все меньше верила в вечную верность. Неужели вправду нельзя простить и идти дальше? Любовная интрижка вряд ли наихудшее, что может постичь семью. Не то что дальнобойщик, который без предупреждения идет на поворот.
Вслух она сказала:
“Ясное дело, нет. И давно ты узнала?”
“Вечером во вторник. Мы собирались отправить мальчиков к матери Ингемара, чтобы поговорить в эти выходные, но я не хочу. Только что забронировала по телефону номер в «Ривале». Возьму с собой бутылку и буду сидеть в номере, но лучше, наверно, в гостиничном баре. Подцеплю кого-нибудь, в отместку”.
На миг у Карен мелькнула мысль сходить в кабинет Юнаса за бутылкой виски и отдать ее Астрид, но она тотчас передумала. Сидеть в одиночестве гостиничного номера ей, пожалуй, совершенно ни к чему. Бар в “Ривале” не лучше, но там хотя бы не так одиноко; вряд ли будет сложно подцепить кого-нибудь.
Тут ее и осенило:
“Если можешь повременить с отместкой, буду рада видеть тебя у меня дома”.
Получив приглашение, Астрид не сказала ни да, ни нет. Может, она все-таки махнет к сестре в Равенбю, хоть это и требует сил, а Карен сказала, чтобы она просто приезжала, если захочет.
Пожалуй, для нее разумнее не приезжать, думает Карен и осторожно стучит ножом по открытой мидии. Сегодня у Астрид наверняка есть дела поважнее — обдумать, как сообщить детям, например. И родителям Ингемара на Ноорё, людям, по словам Астрид, глубоко религиозным. Вряд ли я ошиблась, думает Карен, хотя в семье Нильсен строгий взгляд на священность брака, похоже, перескочил через поколение.
Она выпрямляется, смотрит в кухонное окно. Утренняя морось прекратилась, и, пользуясь случаем, на рябину садится стайка свиристелей. Через час-другой ни одной красной кисточки не останется, но зрелище, представшее перед нею сейчас, стоит зимы без рябинового желе. Она спокойно любуется шелковыми спинками. В следующий миг тишину нарушает хищное урчание Руфуса — кот запрыгнул на стол и алчным взглядом смотрит на птиц.
— Нет, старичок. Возьми лучше мидию.
Вместе они еще некоторое время наблюдают за пирушкой свиристелей, потом Руфусу надоедает, он спрыгивает на пол, а Карен снова чистит мидии. Под царапанье и скрежет ножа мысли текут дальше. Ужинать придется на кухне, хотя, если Астрид все же приедет, для девяти человек за столом будет тесновато. Конечно, веранда под навесом, и температура поднялась на несколько градусов, но сидеть на улице все равно слишком холодно. Вот если бы она, как и все, перестроила лодочный сарай. Все-таки, наверно, чему быть, того не миновать — надо этим заняться. Весной, чтобы к лету закончить.
Три громких сигнала обрывают ее размышления.
В ту же секунду стайка свиристелей вспархивает, а автомобиль Марике, подпрыгнув, въезжает в ворота и останавливается на гравийной площадке в нижней части двора, рядом с ее “фордом”. Не снимая резиновых перчаток, Карен отворяет входную дверь и глядит на упитанные ягодицы Марике, когда та наклоняется к заднему сиденью, достает несколько сумок и букет цветов, а затем поворачивается и с широкой улыбкой приветствует виновницу торжества:
— Сегодня день рождения у Карен, ура-ура-ура! И я дарю желанный ей подарок, да с дивным шоко-ла-а-адом и вкусным пирогом!!
Карен терпеливо слушает не слишком мелодичное представление, принимает охапку желтых роз и объятия подруги.
— Спасибо, милая. Сегодня всего один стишок? Нет-нет, вполне достаточно! — быстро добавляет она.
— Неблагодарная. Привет, сокровище мое!
Последние слова адресованы коту, который не спеша вышел вслед за Карен на крыльцо и трется о резиновые сапоги Марике. Она подхватывает тяжелые сумки и впереди Карен шествует на кухню.
— Прямо из печи, — говорит она, вытаскивая три больших буханки хлеба на закваске. — Во всяком случае, выпечены нынче утром, по словам продавца. И вот это тоже прямо из печи.
Марике осторожно ставит на стол вторую сумку и вытаскивает большое керамическое блюдо, голубое с зеленым. Краски перетекают одна в другую, как бы несколькими слоями, толстая глазурь создает ощущение трехмерной глубины, словно заглядываешь в мелководный морской залив.
У Карен нет слов. Она молча обнимает Марике и долго не отпускает.
— Ну-ну, хватит. Вино у тебя найдется?
50
Через полтора часа Карен Эйкен Хорнби стоит в лодочном сарае, созерцая преображение. Необдуманного слова насчет лодочных сараев, переоборудованных в дополнительные помещения, оказалось достаточно, чтобы Марике немедля взялась за дело. Звонок Коре и Эйрику, которые как раз садились в машину и, безусловно, могли заехать в мастерскую. Быстрый обход дома и визит в сарай. Сама Карен тем временем порубила и поджарила лук, чеснок и морковь, подлила вина и сливок, а в конце концов расплавила большой кусок овечьего сыра. Потом почистила яблоки и запекла их в сливочном масле с сахаром, достала из холодильника слоеное тесто, выстлала противень бумагой, а Марике, уже вместе с Коре и Эйриком, оттащила к морю две старые двери, четверо козел и две старые простыни.
Благодаря удлинителю, который змеей протянулся от заземленной розетки в садовом домике наискось через дорожку до лодочного сарая и обогревателя, температура там поднялась по меньшей мере градусов на десять.
Длинный стол устроили вдоль длинной стены; танцев импровизированная столешница, пожалуй, не выдержит, а тем, кто будет сидеть спиной к огромному дубу, придется соблюдать осторожность, чтобы не плюхнуться в воду. Но при свете множества стеариновых свечей и фонариков, какие они сумели тут разыскать, не видны ни остроги, ни лопаты, ни вилы, ни рваные сети, ни желтые дождевики, ни старая ржавая железная койка из двух частей, которую ее отец когда-то затащил сюда, потому что жена сказала, что в дом она попадет только через ее труп.
На садовых стульях, на кухонных стульях и лавке, которая с недавних пор стояла в сарае, лежат свернутые пледы. Стол накрыт двумя белыми простынями, и кто-то — Карен подозревает, что Эйрик, — соорудил из сетки для курятника, из можжевельника и рябиновых ягод, уцелевших после налета свиристелей, столовый декор, вьющийся среди тарелок и бокалов. — С годовщиной! — Коре улыбается, прочитав на ее лице удивление. — Не так уж глупо дружить с парочкой энергичных геев и маньячкой-датчанкой, а?
Спустя несколько часов компания пребывает в сытом и уютном подпитии. Вот такие вечера надо запоминать, думает Карен, обводя взглядом всех и каждого за столом. Рядом с ней сидит Коре, он наклонился к Марике, и оба судачат о чем-то, что вызывает у них взрывы громкого смеха. Коре не иначе как выболтал какую-нибудь нескромную подробность вчерашней записи в студии “КГБ-Продакшнз”, которой он владеет на паях с двумя шведами и которая, по непонятной Карен причине, невероятно популярна у артистов со всей Европы. Пока Марике разговаривает с Коре, можно особо не опасаться, что она затеет конфликт с Бу.
Турбьёрн и Бу в самом деле, как говорится, нашли друг друга, кузен внимательно рассматривает что-то, что Бу чертит вилкой на скатерти. Турбьёрн заинтересованно кивает, тянется за бутылкой вина, наполняет их бокалы. На другом конце стола Эйрик с серьезным видом что-то обсуждает с Эйлин, которая выглядит озабоченной и рассеянно крошит ломтик хлеба. Она единственная нынче вечером абсолютно трезва, оттого-то и выглядит так серьезно, ведь сегодня ей, разумеется, предстоит сесть за руль. Или, может, все дело в том, что муж у нее хреновый, думает Карен. Хорошо хоть сегодня Бу не проявляет несдержанности и пока что не отпустил ни одного пренебрежительного комментария по адресу жены.
Астрид не приехала; будем надеяться, что она у сестры, а не торчит в баре гостиницы “Риваль”, думает Карен и встает: надо убрать со стола. Потом она сварит кофе и подогреет яблочный пирог.
— Сиди! — Коре опять усаживает ее на стул.
Она оборачивается к Веронике, которая молча наблюдает за остальными. По всей видимости, ей тоже выпала роль шофера, она лишь чуточку пригубливает вино. На полицейскую проверку Турбьёрн и Вероника определенно не нарвутся, для них самый быстрый путь домой — узкая дорога через Лангевикскую гряду, а там последние три десятка лет ни один полицейский патруль не появлялся, но Вероника заседает в парламентской комиссии по здравоохранению и рисковать никак не может. Встретившись взглядом с Карен, она приподнимает бокал:
— Твое здоровье, Карен, до по-настоящему круглой даты всего год остался! Как бежит время. Мне уже страшно, хотя пока что год-другой есть в запасе.
— Н-да, на будущий год мне только и остается, что в омут с головой, — криво улыбается Карен и отпивает два больших глотка вина. — Как дела в парламенте, есть подвижки с новыми гарантиями социального обеспечения?
Еще не договорив, она жалеет, что спросила. Предвыборные обещания Прогрессивной партии предоставить место в интернатах всем, кому за восемьдесят, бесплатное лечение у стоматолога всем моложе восемнадцати, а также место в наркологической клинике и гарантированное жилье всем, кто согласен подписать так называемый договор о свободе от наркотиков, разумеется, обеспечили им голоса, необходимые, чтобы разделить власть с либералами, но тем труднее их сдержать. После образования правительства прошло уже два года, а газеты все еще полнятся сообщениями о стариках, которым отказывают в местах в интернате, а число наркоманов, готовых принять договорные условия реабилитации, крайне невелико. Вдобавок, судя по утренним новостям, статистика свидетельствует, что развитие идет не в том направлении.
Вероника Бреннер отвечает как политик, с улыбкой:
— Спасибо, думаю, родители наших тинейджеров рады, что им не нужно оплачивать высокие счета стоматологов.
Вероятно, думает Карен. Газеты писали, что рекомендации стоматологов выправить прикус прямо-таки хлынули лавиной. Скоро каждый кривой зуб на Доггерландских островах будет искоренен. Жаль только, на две более достойные внимания реформы денег не нашлось.
Вслух она говорит:
— Да, пожалуй, требуется еще немного времени.
— Кстати, о времени, — говорит Вероника, — как там ваше расследование? Неужели до сих пор топчетесь на месте? — Не дожидаясь ответа, она продолжает: — Я слыхала, Юнас Смеед в понедельник выходит на работу. Радуешься небось?
— Как ты узнала?
Секунду Вероника Бреннер выглядит озадаченно.
— Ну… — неуверенно говорит она, словно размышляя, не будет ли в ее ответе чего-нибудь компрометирующего. — Кажется, об этом упомянула Аннике Хёуген, жена Вигго. Мы с ней знакомы еще по молодежному союзу партии, ты же знаешь. Да, точно, именно она упомянула, что Юнас, так сказать, вновь принимает бразды правления.
— Верно, в понедельник Юнас выходит на службу, — говорит Карен. — Но в расследование убийства бывшей жены он, разумеется, вмешиваться не будет. Наша группа продолжит работу, как раньше.
Вероника смеется.
— Ну, пожалуй, все же не как раньше, будем надеяться. Пора бы установить, кто убил бедняжку Сюзанну.
— Ты ее знала?
— Я бы не сказала, но, пока она была замужем за Юнасом, мы встречались на разного рода общественных мероприятиях.
— А позднее, после их развода, ты встречала ее?
Вероника удивлена.
— Да нет. — говорит она, будто вопрос кажется ей странным. — Нет, точно не встречала. Видела ее в городе, конечно, и, возможно, мы перекидывались словечком-другим, особенно на первых порах, сразу после развода, но не в последние годы. Однако я с ней всегда здоровалась, — добавляет она.
Как мило с твоей стороны, думает Карен. У нее никогда не было тесного контакта с единственным кузеном по матери, хотя жили они с Турбьёрном довольно близко друг от друга. Встречались, понятно, на семейных торжествах, свадьбах и похоронах, но в общем-то и все.
Уже взрослой она предприняла несколько попыток сблизиться с Турбьёрном, заезжала на кофе, раз-другой приглашала его и Веронику к себе. Старалась не обращать внимания на его чванливое отношение к окружающим и поистине неиссякаемую потребность подзаработать. Так или иначе, есть в этом неотесанном кузене что-то, вызывающее у нее симпатию. Может быть, то, что Турбьёрн никогда не притворяется, признает и свои предрассудки, и свою скупость. И в отличие от жены особо не стремится в социальные верхи. Да и дальновидностью не отличается; после того как приезжая Марике благодаря Карен купила глинистый участок по сходной цене, он несколько недель вообще с кузиной не общался, но позднее никогда об этом не заговаривал и косо на нее не смотрел.
Вероника совсем другая. В отличие от мужа Вероника Бреннер всегда норовит подколоть исподтишка и с улыбкой. Она никогда не комментировала тот факт, что, не вмешайся Карен, они бы выручили за глинистый участок вдвое больше, однако, хотя они уже почти семь лет живут по соседству с Марике Эструп, Вероника именует долговязую (метр восемьдесят!) и всемирно известную художницу то Марита Эструп, то Марике Эрнструп или — в разговорах с Карен — просто “твоя датская подружка”.
Выражение лица Карен, вероятно, побуждает Веронику продолжить:
— Вообще-то я бы и в прошлую субботу раскланялась с Сюзанной, только, по-моему, она меня не видела. И потом… ну…
— Что ты сказала? — Карен отставляет бокал. — Ты видела Сюзанну?
— Да, видела, за день до убийства, — подтверждает Вероника. — Когда услыхала о случившемся, я подумала, что это был последний раз. Ужасно: никогда не знаешь, что видишь кого-то в последний раз.
— Когда в точности это было и где?
Приказной тон заставляет Веронику неодобрительно нахмурить брови, но она беспрекословно отвечает:
— В субботу утром, на парковке возле глубоководной гавани. Алиса приехала ранним паромом из Эсбьерга, надо было ее встретить. Она ведь учится в Копенгагене, но на Устричный фестиваль приехала домой. И мама, понятно, ждет с машиной, хотя на часах всего семь утра и очень не мешало бы поспать после шестидесятичасовой рабочей недели.
Последние слова Вероника произносит громким голосом и многозначительно смотрит на мужа, который спокойно разговаривает с Бу, как бы и не слыша ее упрека.
— Ты не видела, она кого-то встречала или сама приехала на пароме?
Карен задает вопрос, хотя совершенно уверена в ответе. Сюзанна сказалась больной и вполне могла куда-то собраться, но ее имя не значится ни в одном из проверенных списков пассажиров.
— Я об этом как-то не думала, — говорит Вероника. — Над крышами автомобилей я видела только ее голову, и, судя по всему, припарковалась она совсем неподалеку. Но вряд ли она оставила бы машину на неохраняемой парковке, если б ездила в Данию. Ты же полицейская и знаешь, чем это грозит: к твоему возвращению все шины будут изрезаны в клочья.
Пожалуй, она права, думает Карен. С тех пор как возле терминала построили парковочный гараж, бесплатной стоянкой в восточной части гавани пользуются только те, кто кого-нибудь встречает или, наоборот, провожает на паром, да работники гавани. Но если Сюзанна сама не приехала на пароме, значит, она кого-то встречала. С весьма большой вероятностью, того человека, который позвонил ей в пятницу в 07.15 и известил о своем приезде.
— Ты не видела, с ней кто-то был?
Вероника медлит.
— Не знаю. В смысле, я никого не видела, но, помнится, мне показалось, будто она с кем-то разговаривала.
Вслух она сказала:
“Ясное дело, нет. И давно ты узнала?”
“Вечером во вторник. Мы собирались отправить мальчиков к матери Ингемара, чтобы поговорить в эти выходные, но я не хочу. Только что забронировала по телефону номер в «Ривале». Возьму с собой бутылку и буду сидеть в номере, но лучше, наверно, в гостиничном баре. Подцеплю кого-нибудь, в отместку”.
На миг у Карен мелькнула мысль сходить в кабинет Юнаса за бутылкой виски и отдать ее Астрид, но она тотчас передумала. Сидеть в одиночестве гостиничного номера ей, пожалуй, совершенно ни к чему. Бар в “Ривале” не лучше, но там хотя бы не так одиноко; вряд ли будет сложно подцепить кого-нибудь.
Тут ее и осенило:
“Если можешь повременить с отместкой, буду рада видеть тебя у меня дома”.
Получив приглашение, Астрид не сказала ни да, ни нет. Может, она все-таки махнет к сестре в Равенбю, хоть это и требует сил, а Карен сказала, чтобы она просто приезжала, если захочет.
Пожалуй, для нее разумнее не приезжать, думает Карен и осторожно стучит ножом по открытой мидии. Сегодня у Астрид наверняка есть дела поважнее — обдумать, как сообщить детям, например. И родителям Ингемара на Ноорё, людям, по словам Астрид, глубоко религиозным. Вряд ли я ошиблась, думает Карен, хотя в семье Нильсен строгий взгляд на священность брака, похоже, перескочил через поколение.
Она выпрямляется, смотрит в кухонное окно. Утренняя морось прекратилась, и, пользуясь случаем, на рябину садится стайка свиристелей. Через час-другой ни одной красной кисточки не останется, но зрелище, представшее перед нею сейчас, стоит зимы без рябинового желе. Она спокойно любуется шелковыми спинками. В следующий миг тишину нарушает хищное урчание Руфуса — кот запрыгнул на стол и алчным взглядом смотрит на птиц.
— Нет, старичок. Возьми лучше мидию.
Вместе они еще некоторое время наблюдают за пирушкой свиристелей, потом Руфусу надоедает, он спрыгивает на пол, а Карен снова чистит мидии. Под царапанье и скрежет ножа мысли текут дальше. Ужинать придется на кухне, хотя, если Астрид все же приедет, для девяти человек за столом будет тесновато. Конечно, веранда под навесом, и температура поднялась на несколько градусов, но сидеть на улице все равно слишком холодно. Вот если бы она, как и все, перестроила лодочный сарай. Все-таки, наверно, чему быть, того не миновать — надо этим заняться. Весной, чтобы к лету закончить.
Три громких сигнала обрывают ее размышления.
В ту же секунду стайка свиристелей вспархивает, а автомобиль Марике, подпрыгнув, въезжает в ворота и останавливается на гравийной площадке в нижней части двора, рядом с ее “фордом”. Не снимая резиновых перчаток, Карен отворяет входную дверь и глядит на упитанные ягодицы Марике, когда та наклоняется к заднему сиденью, достает несколько сумок и букет цветов, а затем поворачивается и с широкой улыбкой приветствует виновницу торжества:
— Сегодня день рождения у Карен, ура-ура-ура! И я дарю желанный ей подарок, да с дивным шоко-ла-а-адом и вкусным пирогом!!
Карен терпеливо слушает не слишком мелодичное представление, принимает охапку желтых роз и объятия подруги.
— Спасибо, милая. Сегодня всего один стишок? Нет-нет, вполне достаточно! — быстро добавляет она.
— Неблагодарная. Привет, сокровище мое!
Последние слова адресованы коту, который не спеша вышел вслед за Карен на крыльцо и трется о резиновые сапоги Марике. Она подхватывает тяжелые сумки и впереди Карен шествует на кухню.
— Прямо из печи, — говорит она, вытаскивая три больших буханки хлеба на закваске. — Во всяком случае, выпечены нынче утром, по словам продавца. И вот это тоже прямо из печи.
Марике осторожно ставит на стол вторую сумку и вытаскивает большое керамическое блюдо, голубое с зеленым. Краски перетекают одна в другую, как бы несколькими слоями, толстая глазурь создает ощущение трехмерной глубины, словно заглядываешь в мелководный морской залив.
У Карен нет слов. Она молча обнимает Марике и долго не отпускает.
— Ну-ну, хватит. Вино у тебя найдется?
50
Через полтора часа Карен Эйкен Хорнби стоит в лодочном сарае, созерцая преображение. Необдуманного слова насчет лодочных сараев, переоборудованных в дополнительные помещения, оказалось достаточно, чтобы Марике немедля взялась за дело. Звонок Коре и Эйрику, которые как раз садились в машину и, безусловно, могли заехать в мастерскую. Быстрый обход дома и визит в сарай. Сама Карен тем временем порубила и поджарила лук, чеснок и морковь, подлила вина и сливок, а в конце концов расплавила большой кусок овечьего сыра. Потом почистила яблоки и запекла их в сливочном масле с сахаром, достала из холодильника слоеное тесто, выстлала противень бумагой, а Марике, уже вместе с Коре и Эйриком, оттащила к морю две старые двери, четверо козел и две старые простыни.
Благодаря удлинителю, который змеей протянулся от заземленной розетки в садовом домике наискось через дорожку до лодочного сарая и обогревателя, температура там поднялась по меньшей мере градусов на десять.
Длинный стол устроили вдоль длинной стены; танцев импровизированная столешница, пожалуй, не выдержит, а тем, кто будет сидеть спиной к огромному дубу, придется соблюдать осторожность, чтобы не плюхнуться в воду. Но при свете множества стеариновых свечей и фонариков, какие они сумели тут разыскать, не видны ни остроги, ни лопаты, ни вилы, ни рваные сети, ни желтые дождевики, ни старая ржавая железная койка из двух частей, которую ее отец когда-то затащил сюда, потому что жена сказала, что в дом она попадет только через ее труп.
На садовых стульях, на кухонных стульях и лавке, которая с недавних пор стояла в сарае, лежат свернутые пледы. Стол накрыт двумя белыми простынями, и кто-то — Карен подозревает, что Эйрик, — соорудил из сетки для курятника, из можжевельника и рябиновых ягод, уцелевших после налета свиристелей, столовый декор, вьющийся среди тарелок и бокалов. — С годовщиной! — Коре улыбается, прочитав на ее лице удивление. — Не так уж глупо дружить с парочкой энергичных геев и маньячкой-датчанкой, а?
Спустя несколько часов компания пребывает в сытом и уютном подпитии. Вот такие вечера надо запоминать, думает Карен, обводя взглядом всех и каждого за столом. Рядом с ней сидит Коре, он наклонился к Марике, и оба судачат о чем-то, что вызывает у них взрывы громкого смеха. Коре не иначе как выболтал какую-нибудь нескромную подробность вчерашней записи в студии “КГБ-Продакшнз”, которой он владеет на паях с двумя шведами и которая, по непонятной Карен причине, невероятно популярна у артистов со всей Европы. Пока Марике разговаривает с Коре, можно особо не опасаться, что она затеет конфликт с Бу.
Турбьёрн и Бу в самом деле, как говорится, нашли друг друга, кузен внимательно рассматривает что-то, что Бу чертит вилкой на скатерти. Турбьёрн заинтересованно кивает, тянется за бутылкой вина, наполняет их бокалы. На другом конце стола Эйрик с серьезным видом что-то обсуждает с Эйлин, которая выглядит озабоченной и рассеянно крошит ломтик хлеба. Она единственная нынче вечером абсолютно трезва, оттого-то и выглядит так серьезно, ведь сегодня ей, разумеется, предстоит сесть за руль. Или, может, все дело в том, что муж у нее хреновый, думает Карен. Хорошо хоть сегодня Бу не проявляет несдержанности и пока что не отпустил ни одного пренебрежительного комментария по адресу жены.
Астрид не приехала; будем надеяться, что она у сестры, а не торчит в баре гостиницы “Риваль”, думает Карен и встает: надо убрать со стола. Потом она сварит кофе и подогреет яблочный пирог.
— Сиди! — Коре опять усаживает ее на стул.
Она оборачивается к Веронике, которая молча наблюдает за остальными. По всей видимости, ей тоже выпала роль шофера, она лишь чуточку пригубливает вино. На полицейскую проверку Турбьёрн и Вероника определенно не нарвутся, для них самый быстрый путь домой — узкая дорога через Лангевикскую гряду, а там последние три десятка лет ни один полицейский патруль не появлялся, но Вероника заседает в парламентской комиссии по здравоохранению и рисковать никак не может. Встретившись взглядом с Карен, она приподнимает бокал:
— Твое здоровье, Карен, до по-настоящему круглой даты всего год остался! Как бежит время. Мне уже страшно, хотя пока что год-другой есть в запасе.
— Н-да, на будущий год мне только и остается, что в омут с головой, — криво улыбается Карен и отпивает два больших глотка вина. — Как дела в парламенте, есть подвижки с новыми гарантиями социального обеспечения?
Еще не договорив, она жалеет, что спросила. Предвыборные обещания Прогрессивной партии предоставить место в интернатах всем, кому за восемьдесят, бесплатное лечение у стоматолога всем моложе восемнадцати, а также место в наркологической клинике и гарантированное жилье всем, кто согласен подписать так называемый договор о свободе от наркотиков, разумеется, обеспечили им голоса, необходимые, чтобы разделить власть с либералами, но тем труднее их сдержать. После образования правительства прошло уже два года, а газеты все еще полнятся сообщениями о стариках, которым отказывают в местах в интернате, а число наркоманов, готовых принять договорные условия реабилитации, крайне невелико. Вдобавок, судя по утренним новостям, статистика свидетельствует, что развитие идет не в том направлении.
Вероника Бреннер отвечает как политик, с улыбкой:
— Спасибо, думаю, родители наших тинейджеров рады, что им не нужно оплачивать высокие счета стоматологов.
Вероятно, думает Карен. Газеты писали, что рекомендации стоматологов выправить прикус прямо-таки хлынули лавиной. Скоро каждый кривой зуб на Доггерландских островах будет искоренен. Жаль только, на две более достойные внимания реформы денег не нашлось.
Вслух она говорит:
— Да, пожалуй, требуется еще немного времени.
— Кстати, о времени, — говорит Вероника, — как там ваше расследование? Неужели до сих пор топчетесь на месте? — Не дожидаясь ответа, она продолжает: — Я слыхала, Юнас Смеед в понедельник выходит на работу. Радуешься небось?
— Как ты узнала?
Секунду Вероника Бреннер выглядит озадаченно.
— Ну… — неуверенно говорит она, словно размышляя, не будет ли в ее ответе чего-нибудь компрометирующего. — Кажется, об этом упомянула Аннике Хёуген, жена Вигго. Мы с ней знакомы еще по молодежному союзу партии, ты же знаешь. Да, точно, именно она упомянула, что Юнас, так сказать, вновь принимает бразды правления.
— Верно, в понедельник Юнас выходит на службу, — говорит Карен. — Но в расследование убийства бывшей жены он, разумеется, вмешиваться не будет. Наша группа продолжит работу, как раньше.
Вероника смеется.
— Ну, пожалуй, все же не как раньше, будем надеяться. Пора бы установить, кто убил бедняжку Сюзанну.
— Ты ее знала?
— Я бы не сказала, но, пока она была замужем за Юнасом, мы встречались на разного рода общественных мероприятиях.
— А позднее, после их развода, ты встречала ее?
Вероника удивлена.
— Да нет. — говорит она, будто вопрос кажется ей странным. — Нет, точно не встречала. Видела ее в городе, конечно, и, возможно, мы перекидывались словечком-другим, особенно на первых порах, сразу после развода, но не в последние годы. Однако я с ней всегда здоровалась, — добавляет она.
Как мило с твоей стороны, думает Карен. У нее никогда не было тесного контакта с единственным кузеном по матери, хотя жили они с Турбьёрном довольно близко друг от друга. Встречались, понятно, на семейных торжествах, свадьбах и похоронах, но в общем-то и все.
Уже взрослой она предприняла несколько попыток сблизиться с Турбьёрном, заезжала на кофе, раз-другой приглашала его и Веронику к себе. Старалась не обращать внимания на его чванливое отношение к окружающим и поистине неиссякаемую потребность подзаработать. Так или иначе, есть в этом неотесанном кузене что-то, вызывающее у нее симпатию. Может быть, то, что Турбьёрн никогда не притворяется, признает и свои предрассудки, и свою скупость. И в отличие от жены особо не стремится в социальные верхи. Да и дальновидностью не отличается; после того как приезжая Марике благодаря Карен купила глинистый участок по сходной цене, он несколько недель вообще с кузиной не общался, но позднее никогда об этом не заговаривал и косо на нее не смотрел.
Вероника совсем другая. В отличие от мужа Вероника Бреннер всегда норовит подколоть исподтишка и с улыбкой. Она никогда не комментировала тот факт, что, не вмешайся Карен, они бы выручили за глинистый участок вдвое больше, однако, хотя они уже почти семь лет живут по соседству с Марике Эструп, Вероника именует долговязую (метр восемьдесят!) и всемирно известную художницу то Марита Эструп, то Марике Эрнструп или — в разговорах с Карен — просто “твоя датская подружка”.
Выражение лица Карен, вероятно, побуждает Веронику продолжить:
— Вообще-то я бы и в прошлую субботу раскланялась с Сюзанной, только, по-моему, она меня не видела. И потом… ну…
— Что ты сказала? — Карен отставляет бокал. — Ты видела Сюзанну?
— Да, видела, за день до убийства, — подтверждает Вероника. — Когда услыхала о случившемся, я подумала, что это был последний раз. Ужасно: никогда не знаешь, что видишь кого-то в последний раз.
— Когда в точности это было и где?
Приказной тон заставляет Веронику неодобрительно нахмурить брови, но она беспрекословно отвечает:
— В субботу утром, на парковке возле глубоководной гавани. Алиса приехала ранним паромом из Эсбьерга, надо было ее встретить. Она ведь учится в Копенгагене, но на Устричный фестиваль приехала домой. И мама, понятно, ждет с машиной, хотя на часах всего семь утра и очень не мешало бы поспать после шестидесятичасовой рабочей недели.
Последние слова Вероника произносит громким голосом и многозначительно смотрит на мужа, который спокойно разговаривает с Бу, как бы и не слыша ее упрека.
— Ты не видела, она кого-то встречала или сама приехала на пароме?
Карен задает вопрос, хотя совершенно уверена в ответе. Сюзанна сказалась больной и вполне могла куда-то собраться, но ее имя не значится ни в одном из проверенных списков пассажиров.
— Я об этом как-то не думала, — говорит Вероника. — Над крышами автомобилей я видела только ее голову, и, судя по всему, припарковалась она совсем неподалеку. Но вряд ли она оставила бы машину на неохраняемой парковке, если б ездила в Данию. Ты же полицейская и знаешь, чем это грозит: к твоему возвращению все шины будут изрезаны в клочья.
Пожалуй, она права, думает Карен. С тех пор как возле терминала построили парковочный гараж, бесплатной стоянкой в восточной части гавани пользуются только те, кто кого-нибудь встречает или, наоборот, провожает на паром, да работники гавани. Но если Сюзанна сама не приехала на пароме, значит, она кого-то встречала. С весьма большой вероятностью, того человека, который позвонил ей в пятницу в 07.15 и известил о своем приезде.
— Ты не видела, с ней кто-то был?
Вероника медлит.
— Не знаю. В смысле, я никого не видела, но, помнится, мне показалось, будто она с кем-то разговаривала.