Невернесс
Часть 68 из 69 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Почему ты не пьешь свое виски? – спросил он, пристукнув рукой по столу. – Пей, паренек, а я расскажу тебе про Твердь и про то, что она со мной сделала. Она говорила со мной! Я, Бардо, принц Летнего Мира и будущий мастер-пилот, если, конечно, Главный Пилот сочтет меня достойным – я говорил с богиней и вернулся, чтобы рассказать об этом тебе!
Я взял мой стакан с виски и понюхал, но пить не стал – помешали воспоминания.
– Что же ты хочешь рассказать мне, Бардо?
Он рыгнул, и его лицо приняло кислое выражение. Он уже порядком набрался.
– Я сказал тебе не всю правду – прости. Богиня не говорила, что она меня спасла, – она сказала, что создала меня. Вспомнила меня, клянусь Богом! Мы с Жюстиной были мертвы, сказала она, и наш красивый корабль погиб. Ох, горе! Вот что она сказала мне, паренек. Сказала, что вспомнила каждый атом, каждый синапс наших растреклятых тел и мозгов. И воссоздала меня из водорода, углеродных молекул и звездной пыли. Спасла меня от смерти. Это Воскресение, второй шанс, сказала она. Разве такое возможно?
– Не знаю.
– Возможно или нет? Бога ради, скажи, паренек!
Я отпил глоток виски и подержал янтарную жидкость на языке, прислушиваясь к разговору между ощущением и памятью, заключенной в каждой молекуле виски. Алкоголь и эфиры прожигали путь сквозь розовые бугорки в мою кровь. Вкус эфирных масел и будущих жгучих альдегидов напомнили мне планету Утрадес, где сорок лет назад произвели это виски. Я вдохнул запах ячменя, который поджаривается на торфяном огне, и запах бродящего ячменного сусла, дистиллируемого в золотой напиток памяти. Я глотнул и увидел человека, жнущего ячмень, его стальной серп, отражающий жесткий голубой свет утрадесского солнца. В зерне содержались атомы углерода, бесчисленные выдохи колонизировавших Утрадес людей. Частицы Старой Земли и ее желтого солнца, звездного водорода и кислорода, родившегося в далеком звездном пожаре, имени которого я не знал, – древо памяти и бытия было бесконечным, и от мыслей о переплетении его ветвей кружилась голова. «Память обо всем заложена во всех вещах». Я закашлялся и выплюнул виски на стол. Капли покатились по навощенному дереву – осколочнику, нелегально вывезенному из лесов Алисалии давно умершим червячником. Да. Она, богиня, создала человека столь легко, как человек мог бы выстрогать деревянную куклу, памятную ему с детства.
«Боги творят благодаря сознанию; созидание – это все».
– Это возможно, – сказал я наконец.
– Вот горе-то. Хуже уже некуда. Информация не может быть безупречной – значит, Бардо уже не тот, что был. Кто же я в таком случае? И как я об этом узнаю?
Это была старая проблема и старый страх. Но передо мной, воплощенная в душе и теле моего друга, сидела возможность нового решения.
– Ты тот, кто ты есть. Ты Бардо, мой лучший друг – этого довольно.
Капли пота выступили на его выпуклом лбу.
– А Мэллори Рингесс кто?
– Я тот, кто я есть.
Бардо облизнул свои красные губы, грохнул кружкой по столу, постучал по окну своим пилотским кольцом и сказал:
– Твердь сказала, что я должен доставить тебе весть, что я буду сразу и посланником, и посланием, чтоб ему лопнуть. Что это напомнит тебе о твоем обещании. Что она имела в виду?
– Я обещал вернуться к ней, Бардо.
– Зачем?
Я отодвинул от себя стакан – он почти без трения заскользил по мокрому столу.
– Это трудно объяснить, но я попытаюсь. Калинда была воином-поэтессой до того, как сделалась богиней. Поэты, ведя собственный поиск совершенного человека, давно уже исправили свои хромосомы. Хуже того – они выбросили все, что казалось им бесполезным, и в невежестве своем лишились самого главного. В этом их трагедия. Ни один воин-поэт, даже Калинда – особенно Калинда – не может вспомнить Эдду. Шепот, звучащий в нас, в них молчит.
– Вот горе-то.
– Калинда – Твердь – представляет собой нежелательное для Эльдрии явление: богиню, ставшую таковой, не прибегая к их мудрости.
Бардо высунулся в окно, чтобы глотнуть свежего воздуха, рыгнул и сказал:
– Но Твердь должна была знать, как раскодировать Эдду. Подумай обо всех этих пилотах, пропавших в ней. Обо мне, наконец. Если она сумела… если она действительно создала меня, она должна была прочесть мою ДНК от и до.
– Да, я думаю, что теперь она знает об Эдде все. Да только поздно уже, понимаешь? При всей своей мощи и великолепии она все-таки немного безумна.
– Не понимаю, хоть убей.
Я встал и отодвинул стул.
– Смотри, какой день хороший. Давай пройдемся по берегу.
Подвыпивший Бардо обхватил меня за плечи и так вывалился наружу. По ледяной тропинке между утесов мы спустились к берегу. Я рассказал ему о моих планах послать миссию в Экстр. Ее должны возглавить лучшие пилоты нашего Ордена. В ней будет участвовать много легких кораблей и один базовый с историками, программистами, механиками, эсхатологами и мнемониками – прежде всего мнемониками – на борту, с полным набором мастеров, представляющих каждую профессию Ордена. Мы цивилизуем Экстр, вернее, его дикое население, и отучим этих людей уничтожать звезды. Я покажу пилотам доказательство Гипотезы, и они обучат варваров всем тонкостям математики. А мастера с базового корабля заложат где-нибудь там, в руинах Экстра, новую Академию или даже много Академий для подготовки новых пилотов. Учить, странствовать, просвещать, закладывать начало – вот девиз нашего Ордена, и он всегда останется таким, как бы далеко ни залетали наши пилоты.
– Но ведь радиация Экстра продолжает распространяться, так или нет? Как быть со звездой Меррипен и всеми остальными? Их свет постепенно сожжет всю галактику.
– Нет, мы не позволим этому будущему осуществиться. – Я закрыл глаза и продолжил: – Мы создадим новые формы жизни, питающиеся светом, – частично бактерии, частично компьютеры, частично фотоэлементы. Эти новые организмы, расселившись по всей галактике, будут поглощать фотоны и экранировать. Они станут частью экологии. Ты не можешь себе представить размеров этого интеллекта.
– А потом?
Стоя на берегу, мы смотрели на Зунд. Пахло солью и старым снегом, пахло густыми, вечными ферментами моря. Лед почти полностью растаял, и волны накатывали на скалистый берег. Над нами с криками вились две полярных чайки. Они то устремлялись вниз, то скользили, едва касаясь крылом пенных гребней на отмелях.
– Когда-нибудь, даже очень скоро, я покину Город. Отправлюсь к ней, как обещал. И буду расти. Это будет союз своего рода. Брак, если хочешь. Если я захочу. Она одинока, слегка помешана – отсюда необходимость в новой информационной экологии. Мы создадим нечто новое, нечто такое, чего еще не было в этой вселенной. Будет и еще кое-что помимо этого. Будет – это трудно объяснить – то становление, которого я так долго боялся, а теперь уже не боюсь. Я понял это благодаря тебе. Мы то, что мы есть. Каждый мужчина, каждая женщина, ребенок, тюлень, камень, мысль, теорема, комок грязи – все создается и все сохраняется. Именно этим занимаются боги, Бардо.
Мы пробирались по скалам и песку, стараясь не наступать на красивые камешки и ракушки, вынесенные на берег приливом. Бардо, пыхтя и отдуваясь, уперся руками в колени. Он сделался бледным, как аутист, и я подумал, что его сейчас стошнит.
– Ох, мой бедный желудок, – простонал он. – Слишком много пива я выхлебал. – Затем он вспомнил о своем достоинстве, выпрямился и оперся мне на плечо. Знакомая тяжесть действовала успокаивающе.
Бросив скорбный взгляд на море, Бардо повернулся и уставился на меня.
– Ну надо же! Снаружи – пещерный человек, внутри – на две трети бог.
«Будь щедр, будь сострадателен», – говорила мне Катарина.
– Нет бога кроме Бога, и все мы часть целого, – сказал я.
Помолчав немного, Бардо подобрал камень и пустил его по воде. Мальчишками мы часто этим занимались.
– Три раза, – сказал он и сунул мне в руку мокрый, вывалянный в песке голыш. – Может, у тебя больше выйдет?
– Нет, Бардо. Я пришел сюда не затем, чтобы бросать камни.
Сердито вспыхнув, он подобрал розовую витую ракушку, швырнул ее о скалу и разбил.
– Ну почему ты всегда делаешь то, что делать не полагается? Есть у тебя ум или нет? Ох ты, горе!
– Мне очень жаль.
– Где уж там: ты бог, а боги не знают сожаления.
– Я твой друг.
Он окинул взглядом берег: двух послушников, стоящих, держась за руки, у воды, и тюленей на камне. Их было девять, серых тюленей, и они грелись на солнышке, задрав черные носы к небу. Бардо понизил голос, как бы собираясь сообщить мне какой-то секрет, и сказал, дыша на меня кисло-сладким пивным запахом:
– Ну уж нет, паренек. Разве может человек дружить с богом, будь он неладен?
Я посмотрел на волны, плещущие о берег. В воде играли краски, недоступные Бардо.
– Чтобы жить, я умираю, – прошептал я.
Мне показалось, что Бардо меня не расслышал: он подкидывал ногой мокрый песок, опустив подбородок к груди, и не смотрел на меня. Потом он сказал:
– Ты никогда не умрешь – разве не это напророчила тебе Катарина? – Он разгладил камелайку у себя на животе. – Но я, Бардо, только человек, и если я не подкреплю сейчас свое бренное тело, то высохну и умру. Забудем на время об этой горестной эсхатологии и поедим, как люди, пока не растаяли вконец. Я собираюсь вернуться в Хофгартен и заказать еду, а потом не просто выпить, но напиться вусмерть. Идешь со мной, паренек?
«В конечном счете мы сами выбираем свое будущее», – говорят скраеры.
– Может быть, позже. Я еще не успел проголодаться.
Он пожал плечами, отвесил мне легкий формальный поклон и пошел обратно к Хофгартену. Я смотрел, как мой лучший друг – посланец богов, чудо творения – карабкается по черным, изваянным морем скалам.
Созидание – это все; теперь я знаю, что это правда. Калинда послала Бардо, чтобы напомнить мне об этом, она создала его по памяти, и я когда-нибудь тоже этому научусь. Когда-нибудь я вспомню Катарину и верну ее к жизни, ибо дело богов – творить. Это дело всех нас. Все мы – боги, люди и черви в желудке у птицы – каждый своей мыслью, чувством и действием, какими бы обыденными и низменными они ни были, творим ту странную вселенную, в которой живем. В конце времен, когда вселенная пробудится и осознает себя, прошлое будет вспомнено, и каждый, испытывавший муку жизни, будет спасен. Это моя надежда, моя мечта, мой план.
Я стоял на берегу холодного океана и мечтал. Сжав в руке гладкий камешек, который дал мне Бардо, я пустил его по воде. Он подпрыгнул четыре раза, чуть-чуть задержавшись между третьим и четвертым, и за этот промежуток времени вращающаяся линза галактики пронесла меня по космосу на тысячу миль. Галактика продолжала свой путь от точки создания, и я летел сквозь вселенную. Летел и продолжаю лететь – не в бездну отчаяния, а в пространство, где нет числа ярким звездам и поиск жизни, если не ее секрета, продолжается.
Я верю, что каждый свой миг мы умираем и одновременно возрождаемся для безграничных возможностей. В тот прекрасный день ложной зимы я заплатил окончательную цену и повернулся лицом к ветру. Соленый душ, как всегда, вызвал у меня голод. Я пошел по берегу к своему мерцающему Городу, чтобы пообедать с Бардо и насладиться напоследок своим чудесным человеческим бытием.
* * *
notes
Примечания
1
Старшая Эдда – собрание древнескандинавских саг. Здесь – первоисточник, ключ к истине. – Здесь и далее примеч. пер.
Я взял мой стакан с виски и понюхал, но пить не стал – помешали воспоминания.
– Что же ты хочешь рассказать мне, Бардо?
Он рыгнул, и его лицо приняло кислое выражение. Он уже порядком набрался.
– Я сказал тебе не всю правду – прости. Богиня не говорила, что она меня спасла, – она сказала, что создала меня. Вспомнила меня, клянусь Богом! Мы с Жюстиной были мертвы, сказала она, и наш красивый корабль погиб. Ох, горе! Вот что она сказала мне, паренек. Сказала, что вспомнила каждый атом, каждый синапс наших растреклятых тел и мозгов. И воссоздала меня из водорода, углеродных молекул и звездной пыли. Спасла меня от смерти. Это Воскресение, второй шанс, сказала она. Разве такое возможно?
– Не знаю.
– Возможно или нет? Бога ради, скажи, паренек!
Я отпил глоток виски и подержал янтарную жидкость на языке, прислушиваясь к разговору между ощущением и памятью, заключенной в каждой молекуле виски. Алкоголь и эфиры прожигали путь сквозь розовые бугорки в мою кровь. Вкус эфирных масел и будущих жгучих альдегидов напомнили мне планету Утрадес, где сорок лет назад произвели это виски. Я вдохнул запах ячменя, который поджаривается на торфяном огне, и запах бродящего ячменного сусла, дистиллируемого в золотой напиток памяти. Я глотнул и увидел человека, жнущего ячмень, его стальной серп, отражающий жесткий голубой свет утрадесского солнца. В зерне содержались атомы углерода, бесчисленные выдохи колонизировавших Утрадес людей. Частицы Старой Земли и ее желтого солнца, звездного водорода и кислорода, родившегося в далеком звездном пожаре, имени которого я не знал, – древо памяти и бытия было бесконечным, и от мыслей о переплетении его ветвей кружилась голова. «Память обо всем заложена во всех вещах». Я закашлялся и выплюнул виски на стол. Капли покатились по навощенному дереву – осколочнику, нелегально вывезенному из лесов Алисалии давно умершим червячником. Да. Она, богиня, создала человека столь легко, как человек мог бы выстрогать деревянную куклу, памятную ему с детства.
«Боги творят благодаря сознанию; созидание – это все».
– Это возможно, – сказал я наконец.
– Вот горе-то. Хуже уже некуда. Информация не может быть безупречной – значит, Бардо уже не тот, что был. Кто же я в таком случае? И как я об этом узнаю?
Это была старая проблема и старый страх. Но передо мной, воплощенная в душе и теле моего друга, сидела возможность нового решения.
– Ты тот, кто ты есть. Ты Бардо, мой лучший друг – этого довольно.
Капли пота выступили на его выпуклом лбу.
– А Мэллори Рингесс кто?
– Я тот, кто я есть.
Бардо облизнул свои красные губы, грохнул кружкой по столу, постучал по окну своим пилотским кольцом и сказал:
– Твердь сказала, что я должен доставить тебе весть, что я буду сразу и посланником, и посланием, чтоб ему лопнуть. Что это напомнит тебе о твоем обещании. Что она имела в виду?
– Я обещал вернуться к ней, Бардо.
– Зачем?
Я отодвинул от себя стакан – он почти без трения заскользил по мокрому столу.
– Это трудно объяснить, но я попытаюсь. Калинда была воином-поэтессой до того, как сделалась богиней. Поэты, ведя собственный поиск совершенного человека, давно уже исправили свои хромосомы. Хуже того – они выбросили все, что казалось им бесполезным, и в невежестве своем лишились самого главного. В этом их трагедия. Ни один воин-поэт, даже Калинда – особенно Калинда – не может вспомнить Эдду. Шепот, звучащий в нас, в них молчит.
– Вот горе-то.
– Калинда – Твердь – представляет собой нежелательное для Эльдрии явление: богиню, ставшую таковой, не прибегая к их мудрости.
Бардо высунулся в окно, чтобы глотнуть свежего воздуха, рыгнул и сказал:
– Но Твердь должна была знать, как раскодировать Эдду. Подумай обо всех этих пилотах, пропавших в ней. Обо мне, наконец. Если она сумела… если она действительно создала меня, она должна была прочесть мою ДНК от и до.
– Да, я думаю, что теперь она знает об Эдде все. Да только поздно уже, понимаешь? При всей своей мощи и великолепии она все-таки немного безумна.
– Не понимаю, хоть убей.
Я встал и отодвинул стул.
– Смотри, какой день хороший. Давай пройдемся по берегу.
Подвыпивший Бардо обхватил меня за плечи и так вывалился наружу. По ледяной тропинке между утесов мы спустились к берегу. Я рассказал ему о моих планах послать миссию в Экстр. Ее должны возглавить лучшие пилоты нашего Ордена. В ней будет участвовать много легких кораблей и один базовый с историками, программистами, механиками, эсхатологами и мнемониками – прежде всего мнемониками – на борту, с полным набором мастеров, представляющих каждую профессию Ордена. Мы цивилизуем Экстр, вернее, его дикое население, и отучим этих людей уничтожать звезды. Я покажу пилотам доказательство Гипотезы, и они обучат варваров всем тонкостям математики. А мастера с базового корабля заложат где-нибудь там, в руинах Экстра, новую Академию или даже много Академий для подготовки новых пилотов. Учить, странствовать, просвещать, закладывать начало – вот девиз нашего Ордена, и он всегда останется таким, как бы далеко ни залетали наши пилоты.
– Но ведь радиация Экстра продолжает распространяться, так или нет? Как быть со звездой Меррипен и всеми остальными? Их свет постепенно сожжет всю галактику.
– Нет, мы не позволим этому будущему осуществиться. – Я закрыл глаза и продолжил: – Мы создадим новые формы жизни, питающиеся светом, – частично бактерии, частично компьютеры, частично фотоэлементы. Эти новые организмы, расселившись по всей галактике, будут поглощать фотоны и экранировать. Они станут частью экологии. Ты не можешь себе представить размеров этого интеллекта.
– А потом?
Стоя на берегу, мы смотрели на Зунд. Пахло солью и старым снегом, пахло густыми, вечными ферментами моря. Лед почти полностью растаял, и волны накатывали на скалистый берег. Над нами с криками вились две полярных чайки. Они то устремлялись вниз, то скользили, едва касаясь крылом пенных гребней на отмелях.
– Когда-нибудь, даже очень скоро, я покину Город. Отправлюсь к ней, как обещал. И буду расти. Это будет союз своего рода. Брак, если хочешь. Если я захочу. Она одинока, слегка помешана – отсюда необходимость в новой информационной экологии. Мы создадим нечто новое, нечто такое, чего еще не было в этой вселенной. Будет и еще кое-что помимо этого. Будет – это трудно объяснить – то становление, которого я так долго боялся, а теперь уже не боюсь. Я понял это благодаря тебе. Мы то, что мы есть. Каждый мужчина, каждая женщина, ребенок, тюлень, камень, мысль, теорема, комок грязи – все создается и все сохраняется. Именно этим занимаются боги, Бардо.
Мы пробирались по скалам и песку, стараясь не наступать на красивые камешки и ракушки, вынесенные на берег приливом. Бардо, пыхтя и отдуваясь, уперся руками в колени. Он сделался бледным, как аутист, и я подумал, что его сейчас стошнит.
– Ох, мой бедный желудок, – простонал он. – Слишком много пива я выхлебал. – Затем он вспомнил о своем достоинстве, выпрямился и оперся мне на плечо. Знакомая тяжесть действовала успокаивающе.
Бросив скорбный взгляд на море, Бардо повернулся и уставился на меня.
– Ну надо же! Снаружи – пещерный человек, внутри – на две трети бог.
«Будь щедр, будь сострадателен», – говорила мне Катарина.
– Нет бога кроме Бога, и все мы часть целого, – сказал я.
Помолчав немного, Бардо подобрал камень и пустил его по воде. Мальчишками мы часто этим занимались.
– Три раза, – сказал он и сунул мне в руку мокрый, вывалянный в песке голыш. – Может, у тебя больше выйдет?
– Нет, Бардо. Я пришел сюда не затем, чтобы бросать камни.
Сердито вспыхнув, он подобрал розовую витую ракушку, швырнул ее о скалу и разбил.
– Ну почему ты всегда делаешь то, что делать не полагается? Есть у тебя ум или нет? Ох ты, горе!
– Мне очень жаль.
– Где уж там: ты бог, а боги не знают сожаления.
– Я твой друг.
Он окинул взглядом берег: двух послушников, стоящих, держась за руки, у воды, и тюленей на камне. Их было девять, серых тюленей, и они грелись на солнышке, задрав черные носы к небу. Бардо понизил голос, как бы собираясь сообщить мне какой-то секрет, и сказал, дыша на меня кисло-сладким пивным запахом:
– Ну уж нет, паренек. Разве может человек дружить с богом, будь он неладен?
Я посмотрел на волны, плещущие о берег. В воде играли краски, недоступные Бардо.
– Чтобы жить, я умираю, – прошептал я.
Мне показалось, что Бардо меня не расслышал: он подкидывал ногой мокрый песок, опустив подбородок к груди, и не смотрел на меня. Потом он сказал:
– Ты никогда не умрешь – разве не это напророчила тебе Катарина? – Он разгладил камелайку у себя на животе. – Но я, Бардо, только человек, и если я не подкреплю сейчас свое бренное тело, то высохну и умру. Забудем на время об этой горестной эсхатологии и поедим, как люди, пока не растаяли вконец. Я собираюсь вернуться в Хофгартен и заказать еду, а потом не просто выпить, но напиться вусмерть. Идешь со мной, паренек?
«В конечном счете мы сами выбираем свое будущее», – говорят скраеры.
– Может быть, позже. Я еще не успел проголодаться.
Он пожал плечами, отвесил мне легкий формальный поклон и пошел обратно к Хофгартену. Я смотрел, как мой лучший друг – посланец богов, чудо творения – карабкается по черным, изваянным морем скалам.
Созидание – это все; теперь я знаю, что это правда. Калинда послала Бардо, чтобы напомнить мне об этом, она создала его по памяти, и я когда-нибудь тоже этому научусь. Когда-нибудь я вспомню Катарину и верну ее к жизни, ибо дело богов – творить. Это дело всех нас. Все мы – боги, люди и черви в желудке у птицы – каждый своей мыслью, чувством и действием, какими бы обыденными и низменными они ни были, творим ту странную вселенную, в которой живем. В конце времен, когда вселенная пробудится и осознает себя, прошлое будет вспомнено, и каждый, испытывавший муку жизни, будет спасен. Это моя надежда, моя мечта, мой план.
Я стоял на берегу холодного океана и мечтал. Сжав в руке гладкий камешек, который дал мне Бардо, я пустил его по воде. Он подпрыгнул четыре раза, чуть-чуть задержавшись между третьим и четвертым, и за этот промежуток времени вращающаяся линза галактики пронесла меня по космосу на тысячу миль. Галактика продолжала свой путь от точки создания, и я летел сквозь вселенную. Летел и продолжаю лететь – не в бездну отчаяния, а в пространство, где нет числа ярким звездам и поиск жизни, если не ее секрета, продолжается.
Я верю, что каждый свой миг мы умираем и одновременно возрождаемся для безграничных возможностей. В тот прекрасный день ложной зимы я заплатил окончательную цену и повернулся лицом к ветру. Соленый душ, как всегда, вызвал у меня голод. Я пошел по берегу к своему мерцающему Городу, чтобы пообедать с Бардо и насладиться напоследок своим чудесным человеческим бытием.
* * *
notes
Примечания
1
Старшая Эдда – собрание древнескандинавских саг. Здесь – первоисточник, ключ к истине. – Здесь и далее примеч. пер.