Нет кузнечика в траве
Часть 20 из 21 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Меня это тоже удивляет, – признал Макар. – И еще очень хотелось бы знать, колесо у велосипеда лопнуло на пути туда или обратно.
– Пора связываться с местной полицией.
– Зачем? Для отпечатков у них найдется логичное объяснение, и вряд ли на их основании выдадут разрешение на обыск дома. Но что-то не так с этим Димитракисом…
– Только не говори мне про ведьму! Мальчишка – дурачок.
– А деревенские – тоже дураки?
Бабкин вспомнил всеобщее молчание, воцарившееся при одном упоминании семьи рыбака, и осекся.
– Простые люди, суеверные, – не совсем убежденно сказал он.
– Это безусловно. И простые, и суеверные. Но понимаешь, суеверие ведь должно на чем-то стоять. Не может быть такого, чтобы с пожара прошло сто лет, а от дома до сих пор шарахаются. Должно быть что-то еще…
Следующий час они просматривали новости.
«Жестокое столкновение в центре Афин между болельщиками и пакистанцами».
«Врач в больнице Салоников задержан за взятку».
«Пенсионеры протестуют против сокращения пенсий и ограничения доступа к здравоохранению».
«Неконтролируемый поток беженцев: полиция расписалась в беспомощности».
«Греческий зоопарк обвиняется в жестоком обращении с дельфинами».
«Жертвы кризиса получат три миллиона долларов».
Затем – криминальная хроника. Британская туристка утонула на Крите; частный самолет разбился в горах на северо-востоке; на острове Лесбос произошло землетрясение, трое погибших; беженцы из Сирии были задержаны у берегов Хиоса и оказали сопротивление полиции.
– Последняя новость: «Польский жонглер покусал греческого полицейского», – зачитал Илюшин.
– Смеешься?
– Нет. Сам посмотри.
Вместо того чтобы посмотреть на экран, Бабкин взглянул в окно. Заходящее солнце окрашивало море в нежный розовый оттенок, словно в нем отражались невидимые алые паруса корабля Артура Грея. Он некстати вспомнил, что Маша очень любит эту книгу, и эта мысль потянула за собой воспоминание о рубашке, про которую он за последние часы успел забыть. Раздражение снова всколыхнулось в нем, точно ил, поднявшийся со дна.
– Хорошо, – сердито начал он. – У нас есть версия. Предположим, Гаврилова стала свидетельницей преступления, попыталась вмешаться, и ее убили или просто вырубили. Лежит она, связанная, в подвале этого Андреаса или, при плохом раскладе, в его же огороде. Как ты собираешься решить это без полиции?
– Я собираюсь… – начал Макар.
В дверь постучали.
Некрасивая горничная лет двадцати принужденно улыбнулась, обнажив плохие зубы, и обвела комнату взглядом.
– Ян?
В туалете зашумела вода, и юноша показался на пороге.
– Дорис! Извините, Макар, это за мной! Мне пора идти.
– Постой минуту, – попросил Илюшин. – Хочу у нее кое-что спросить. Она знает что-нибудь о доме Димитракиса?
В точности как и жители деревни, девушка при упоминании фамилии рыбака перестала улыбаться, и лицо ее окаменело.
– Скажи ей, мы думаем, это он виноват в исчезновении русской. Он или его семья.
Бабкин был уверен, что эти слова испугают бедняжку еще сильнее. Но стоило Яну перевести фразу, как куцые бровки полезли вверх. Щеки вспыхнули, и горничная яростно затараторила, размахивая руками.
– Она говорит, Андреас здесь ни при чем, и чтобы вы не смели возводить поклеп на местных жителей, они все хорошие люди, даже те, за которыми водятся разные грешки! – Ян едва успевал переводить. – Полиция не стала арестовывать русского, потому что все боятся потерять туристов, но люди знают, кто на самом деле виноват!
– Что знают? – не выдержал Сергей.
– Человек не будет напиваться, если для этого нет причин! Он не будет глушить свою совесть! Ему место в тюрьме, и если вы увезете его с собой, все вздохнут свободно. Забирайте его в свою Россию, пока он еще кого-нибудь не убил!
– Стой-стой-стой! – Илюшин выставил перед собой ладонь. – Дорис, о чем ты говоришь?
Новый поток слов.
– Она рассказывала обо всем полиции, но ее никто не стал слушать. Взяточники и воры, вот они кто, и наверняка он подкупил их так же, как и всех остальных.
– Кого подкупил?
– Она, наверное, про то, как Гаврилов деньгами швырялся, – предположил Сергей.
– С чего она взяла, что это он расправился с Ольгой?
Девушка бросила короткую фразу, прозвучавшую как гневный птичий выкрик:
– Он ее бил!
– Что?
– Подождите, Макар, я переспрошу…
Ян с горничной быстро заговорили, перебивая друг друга. Со стороны их диалог выглядел как отчаянный спор, но когда Дорис замолчала, юноша утешающе положил руку ей на плечо. Горничная что-то прошипела ему в лицо, и он смущенно отодвинулся.
– Она утверждает, что Гавриловы постоянно ссорились. Она слышала, как они кричат друг на друга, а один раз он ударил жену прямо в коридоре отеля. Они возвращались с ужина, и он дал ей оплеуху. Это было в самом начале отдыха. И такое случалось не один раз и не два. Когда Дорис заходила, чтобы поменять белье, женщина лежала на кровати и плакала, а руки у нее были в синяках.
Ян перевел взгляд на Илюшина, и глаза его расширились.
– Слушайте, это правда! У нее все время были синяки! Я думал, это из-за того, что она лазит по кустам…
Дорис выпалила что-то еще.
– Говорит, он наказывал ее за обычный смех. За смех!
– А отдыхающие почему об этом ничего не знали? – не выдержал Бабкин.
Дорис пожала плечами. Губы ее презрительно скривились, и еще до того, как Ян перевел ее слова, Сергей понял смысл ответа.
– Потому что мы прислуга. Нас можно не стесняться.
– Спроси, сообщала ли она все это полиции.
О да, выразительно кивнула Дорис, она сообщала об этом каждому, кто готов слушать. Полиция – продажные твари! Никто не защитит женщин, кроме них самих!
– Есть кто-нибудь еще, кто может подтвердить ее слова?
Еще как минимум одна девушка, убиравшая в номере Гавриловых.
– Хорошо, – сказал наконец Макар. – Переведи ей вот что. Мы частные сыщики, и Петр Гаврилов нанял нас, чтобы мы приехали сюда для расследования. Он оплатил перелет из Москвы, проживание и наш гонорар, и поверь, это не самая маленькая сумма даже для довольно состоятельного человека. Давай предположим, будто он и в самом деле убил свою жену. Но тогда зачем ему мы?
Если Илюшин рассчитывал смутить Дорис этим вопросом, он просчитался. В глазах ее мелькнуло мрачное удовлетворение человека, знающего ответ на вопрос прежде, чем тот прозвучал.
– Потому что он забыл, что сотворил это своими собственными руками, – отчеканила она. – Он залил в себя столько спиртного, что память утонула и теперь лежит на дне, а над ней плещется виски! Поэтому он и не трезвеет! Боится, что истина покажется наружу, как отмель во время отлива. Он просто прикидывается, чтобы не сойти с ума. Но если вы посмотрите ему в глаза, вы все увидите!
– Если я посмотрю ему в глаза, я увижу ретинопатию, – сказал Макар. – Нет, Ян, этого ей переводить не надо.
Катерина
Я помню день, когда родилась. Меня убеждали, что такого не может быть. Но откуда же взялся свет, который обрушился со всех сторон и ослепил меня так, что я кричала от страха, пока меня не приложили к груди моей матери?
Помню, как впервые увидела море. Андреас вынес меня на руках. Море было зеленое и синее, словно траву полили небом. От него я вся стала радостью и счастьем. Я гукала и подпрыгивала, а отец смеялся. «Смотри, – сказал он кому-то, – она не такая трусиха, как ее сестра».
Мне было полгода.
Помню, как Мина рассердилась. Я сидела на качелях, а она принялась сталкивать меня, чтобы покачаться самой. Я вцепилась в веревки, и тогда Мина размахнулась и влепила мне оплеуху – чего-чего, а силы у сестры всегда хватало.
От пощечины я свалилась назад – только ноги торчали вверх, как у курицы из кастрюли с бульоном. Мир перевернулся. В затылок ударило что-то твердое, а в глаза упало небо, и я замерла, рассматривая его. Прежде я всегда брякалась на живот. Оказалось, что если упасть на спину, падение может стать даром.
Из дома выбежали родители. Мать подхватила меня, стала ощупывать и кричать на сестру. Отец – тогда я еще называла его отцом, а не Андреасом – велел ей заткнуться. «Я сам ее накажу», – сказал он и увел Мину в дом.
Мне было три.
Лала, моя дикая бабушка, рассказывала мне страшные сказки. Потом она придумала их записывать. У нее был удивительный почерк – четкий, и все буквы с прямыми углами, увесистые и понятные, точно кирпичи. Я заставляла ее тысячу раз читать мне сказку о старике, который унес одну сестру в ледяное подземелье, а вторую наградил шубой и серебром. Я жалела, что у нас нет такого старика: пусть бы забрал Мину! Раз за разом лала читала, а я не сводила глаз со страницы с буквами, и однажды они все до единой сложились в слова, как будто я вспомнила то, что забыла прежде.
Лала хотела, чтобы мы сделали настоящую книгу. Книгу со сказками. Сама она не сумела бы изобразить даже червяка. К тому же у нее тряслись ладони. Стоило ей взять ручку и начать писать, пляска морщинистых пальцев прекращалась. Однако иллюстрации… нет, об этом смешно было и подумать.
«Ты будешь рисовать», – сказала лала.
У меня было восемь карандашей. Я изобразила снежного волшебника, и большую толстую дочку-злюку, и сундук с золотом. Это так захватило меня, что я не заметила, как пристально лала смотрит на меня.
– Пора связываться с местной полицией.
– Зачем? Для отпечатков у них найдется логичное объяснение, и вряд ли на их основании выдадут разрешение на обыск дома. Но что-то не так с этим Димитракисом…
– Только не говори мне про ведьму! Мальчишка – дурачок.
– А деревенские – тоже дураки?
Бабкин вспомнил всеобщее молчание, воцарившееся при одном упоминании семьи рыбака, и осекся.
– Простые люди, суеверные, – не совсем убежденно сказал он.
– Это безусловно. И простые, и суеверные. Но понимаешь, суеверие ведь должно на чем-то стоять. Не может быть такого, чтобы с пожара прошло сто лет, а от дома до сих пор шарахаются. Должно быть что-то еще…
Следующий час они просматривали новости.
«Жестокое столкновение в центре Афин между болельщиками и пакистанцами».
«Врач в больнице Салоников задержан за взятку».
«Пенсионеры протестуют против сокращения пенсий и ограничения доступа к здравоохранению».
«Неконтролируемый поток беженцев: полиция расписалась в беспомощности».
«Греческий зоопарк обвиняется в жестоком обращении с дельфинами».
«Жертвы кризиса получат три миллиона долларов».
Затем – криминальная хроника. Британская туристка утонула на Крите; частный самолет разбился в горах на северо-востоке; на острове Лесбос произошло землетрясение, трое погибших; беженцы из Сирии были задержаны у берегов Хиоса и оказали сопротивление полиции.
– Последняя новость: «Польский жонглер покусал греческого полицейского», – зачитал Илюшин.
– Смеешься?
– Нет. Сам посмотри.
Вместо того чтобы посмотреть на экран, Бабкин взглянул в окно. Заходящее солнце окрашивало море в нежный розовый оттенок, словно в нем отражались невидимые алые паруса корабля Артура Грея. Он некстати вспомнил, что Маша очень любит эту книгу, и эта мысль потянула за собой воспоминание о рубашке, про которую он за последние часы успел забыть. Раздражение снова всколыхнулось в нем, точно ил, поднявшийся со дна.
– Хорошо, – сердито начал он. – У нас есть версия. Предположим, Гаврилова стала свидетельницей преступления, попыталась вмешаться, и ее убили или просто вырубили. Лежит она, связанная, в подвале этого Андреаса или, при плохом раскладе, в его же огороде. Как ты собираешься решить это без полиции?
– Я собираюсь… – начал Макар.
В дверь постучали.
Некрасивая горничная лет двадцати принужденно улыбнулась, обнажив плохие зубы, и обвела комнату взглядом.
– Ян?
В туалете зашумела вода, и юноша показался на пороге.
– Дорис! Извините, Макар, это за мной! Мне пора идти.
– Постой минуту, – попросил Илюшин. – Хочу у нее кое-что спросить. Она знает что-нибудь о доме Димитракиса?
В точности как и жители деревни, девушка при упоминании фамилии рыбака перестала улыбаться, и лицо ее окаменело.
– Скажи ей, мы думаем, это он виноват в исчезновении русской. Он или его семья.
Бабкин был уверен, что эти слова испугают бедняжку еще сильнее. Но стоило Яну перевести фразу, как куцые бровки полезли вверх. Щеки вспыхнули, и горничная яростно затараторила, размахивая руками.
– Она говорит, Андреас здесь ни при чем, и чтобы вы не смели возводить поклеп на местных жителей, они все хорошие люди, даже те, за которыми водятся разные грешки! – Ян едва успевал переводить. – Полиция не стала арестовывать русского, потому что все боятся потерять туристов, но люди знают, кто на самом деле виноват!
– Что знают? – не выдержал Сергей.
– Человек не будет напиваться, если для этого нет причин! Он не будет глушить свою совесть! Ему место в тюрьме, и если вы увезете его с собой, все вздохнут свободно. Забирайте его в свою Россию, пока он еще кого-нибудь не убил!
– Стой-стой-стой! – Илюшин выставил перед собой ладонь. – Дорис, о чем ты говоришь?
Новый поток слов.
– Она рассказывала обо всем полиции, но ее никто не стал слушать. Взяточники и воры, вот они кто, и наверняка он подкупил их так же, как и всех остальных.
– Кого подкупил?
– Она, наверное, про то, как Гаврилов деньгами швырялся, – предположил Сергей.
– С чего она взяла, что это он расправился с Ольгой?
Девушка бросила короткую фразу, прозвучавшую как гневный птичий выкрик:
– Он ее бил!
– Что?
– Подождите, Макар, я переспрошу…
Ян с горничной быстро заговорили, перебивая друг друга. Со стороны их диалог выглядел как отчаянный спор, но когда Дорис замолчала, юноша утешающе положил руку ей на плечо. Горничная что-то прошипела ему в лицо, и он смущенно отодвинулся.
– Она утверждает, что Гавриловы постоянно ссорились. Она слышала, как они кричат друг на друга, а один раз он ударил жену прямо в коридоре отеля. Они возвращались с ужина, и он дал ей оплеуху. Это было в самом начале отдыха. И такое случалось не один раз и не два. Когда Дорис заходила, чтобы поменять белье, женщина лежала на кровати и плакала, а руки у нее были в синяках.
Ян перевел взгляд на Илюшина, и глаза его расширились.
– Слушайте, это правда! У нее все время были синяки! Я думал, это из-за того, что она лазит по кустам…
Дорис выпалила что-то еще.
– Говорит, он наказывал ее за обычный смех. За смех!
– А отдыхающие почему об этом ничего не знали? – не выдержал Бабкин.
Дорис пожала плечами. Губы ее презрительно скривились, и еще до того, как Ян перевел ее слова, Сергей понял смысл ответа.
– Потому что мы прислуга. Нас можно не стесняться.
– Спроси, сообщала ли она все это полиции.
О да, выразительно кивнула Дорис, она сообщала об этом каждому, кто готов слушать. Полиция – продажные твари! Никто не защитит женщин, кроме них самих!
– Есть кто-нибудь еще, кто может подтвердить ее слова?
Еще как минимум одна девушка, убиравшая в номере Гавриловых.
– Хорошо, – сказал наконец Макар. – Переведи ей вот что. Мы частные сыщики, и Петр Гаврилов нанял нас, чтобы мы приехали сюда для расследования. Он оплатил перелет из Москвы, проживание и наш гонорар, и поверь, это не самая маленькая сумма даже для довольно состоятельного человека. Давай предположим, будто он и в самом деле убил свою жену. Но тогда зачем ему мы?
Если Илюшин рассчитывал смутить Дорис этим вопросом, он просчитался. В глазах ее мелькнуло мрачное удовлетворение человека, знающего ответ на вопрос прежде, чем тот прозвучал.
– Потому что он забыл, что сотворил это своими собственными руками, – отчеканила она. – Он залил в себя столько спиртного, что память утонула и теперь лежит на дне, а над ней плещется виски! Поэтому он и не трезвеет! Боится, что истина покажется наружу, как отмель во время отлива. Он просто прикидывается, чтобы не сойти с ума. Но если вы посмотрите ему в глаза, вы все увидите!
– Если я посмотрю ему в глаза, я увижу ретинопатию, – сказал Макар. – Нет, Ян, этого ей переводить не надо.
Катерина
Я помню день, когда родилась. Меня убеждали, что такого не может быть. Но откуда же взялся свет, который обрушился со всех сторон и ослепил меня так, что я кричала от страха, пока меня не приложили к груди моей матери?
Помню, как впервые увидела море. Андреас вынес меня на руках. Море было зеленое и синее, словно траву полили небом. От него я вся стала радостью и счастьем. Я гукала и подпрыгивала, а отец смеялся. «Смотри, – сказал он кому-то, – она не такая трусиха, как ее сестра».
Мне было полгода.
Помню, как Мина рассердилась. Я сидела на качелях, а она принялась сталкивать меня, чтобы покачаться самой. Я вцепилась в веревки, и тогда Мина размахнулась и влепила мне оплеуху – чего-чего, а силы у сестры всегда хватало.
От пощечины я свалилась назад – только ноги торчали вверх, как у курицы из кастрюли с бульоном. Мир перевернулся. В затылок ударило что-то твердое, а в глаза упало небо, и я замерла, рассматривая его. Прежде я всегда брякалась на живот. Оказалось, что если упасть на спину, падение может стать даром.
Из дома выбежали родители. Мать подхватила меня, стала ощупывать и кричать на сестру. Отец – тогда я еще называла его отцом, а не Андреасом – велел ей заткнуться. «Я сам ее накажу», – сказал он и увел Мину в дом.
Мне было три.
Лала, моя дикая бабушка, рассказывала мне страшные сказки. Потом она придумала их записывать. У нее был удивительный почерк – четкий, и все буквы с прямыми углами, увесистые и понятные, точно кирпичи. Я заставляла ее тысячу раз читать мне сказку о старике, который унес одну сестру в ледяное подземелье, а вторую наградил шубой и серебром. Я жалела, что у нас нет такого старика: пусть бы забрал Мину! Раз за разом лала читала, а я не сводила глаз со страницы с буквами, и однажды они все до единой сложились в слова, как будто я вспомнила то, что забыла прежде.
Лала хотела, чтобы мы сделали настоящую книгу. Книгу со сказками. Сама она не сумела бы изобразить даже червяка. К тому же у нее тряслись ладони. Стоило ей взять ручку и начать писать, пляска морщинистых пальцев прекращалась. Однако иллюстрации… нет, об этом смешно было и подумать.
«Ты будешь рисовать», – сказала лала.
У меня было восемь карандашей. Я изобразила снежного волшебника, и большую толстую дочку-злюку, и сундук с золотом. Это так захватило меня, что я не заметила, как пристально лала смотрит на меня.