Неподходящее занятие для женщины[= Неженское дело]

– Вот, – сказал он. – Как бы вы воспользовались этим, чтобы повеситься?

Ремень имел футов пять в длину и немногим более дюйма в ширину. Он был сделан из мягкой, но прочной коричневой кожи, местами почерневшей от времени. На одном конце в ремне было пробито несколько дырочек со стальными вставками, на другом болталась тяжелая медная пряжка. Корделия взяла ремень в руки. Сержант Маскелл сказал:

– Вот. Скорее эту вещь предполагалось использовать как лямку, но мисс Лиминг показала, что он носил ее как ремень, обернув два или три раза вокруг пояса. Так что же, мисс Грей, как бы вы повесились?

Корделия потеребила ремень.

– Первым делом я бы, конечно, продела заостренный конец в пряжку, чтобы получилась петля. Затем, надев петлю на шею, я бы встала на стул под крюком, вбитым в потолок, и привязала к крюку другой конец ремня. Я бы сильно затянула его и пару раз дернула, чтобы удостовериться, что узел не развяжется, а крюк останется в потолке. А потом отпихнула бы стул.

Сержант открыл лежащую перед ним папку и пододвинул к ней.

– Взгляните. Вот фотография узла.

На черно-белой фотографии узел был виден с редкой отчетливостью. Это был морской узел, завершавший накинутую на крюк петлю примерно футом ниже. Сержант Маскелл сказал:

– Сомневаюсь, что он смог бы завязать такой узел, подняв руки, над головой. Это невозможно. Значит, он сперва сделал петлю, как вы, а потом узел. Но и это невозможно. Между пряжкой и узлом оставалось всего несколько дюймов. Тогда ему не удалось бы просунуть голову в петлю. Остается единственная возможность: сначала он делает петлю, затягивает ее так, чтобы она обхватила его шею, как воротник, а потом завязывает свой морской узел. После этого встает на стул, вешает ремень на крюк и отпихивает стул. Смотрите, сейчас покажу вам, что я имею в виду.

Он перевернул страницу и быстро поднес папку к глазам Корделии. Фотография не вызывала ни малейших вопросов: это был жестокий черно-белый сюрреализм, который можно было бы принять за что-то искусственное, за чью-то мрачную шутку, если бы не вопиющая реальность трупа. Корделия почувствовала удары своего сердца. По сравнению с этим ужасом смерть Берни можно считать легкой. Она низко опустила голову, так что ее волосы образовали заслон, не позволяющий сержанту видеть выражение ее лица, и заставила себя вглядеться в страшную фотографию.

Шея трупа удлинилась, босые ноги с вытянутыми, как у балерины, пальцами не доставали всего около фута до пола. Над напряженными мышцами живота вздымалась по-птичьи хрупкая грудная клетка. На правом плече лежала неестественно откинутая голова, словно у куклы, над которой поиздевался жестокий ребенок. Глаза под полуоткрытыми веками закатились вверх. Изо рта торчал раздувшийся язык.

– Я поняла, что вы имеете в виду, – спокойно произнесла Корделия. – Между шеей и узлом едва остается четыре дюйма. А где пряжка?

– На шее, под левым ухом. В папке есть фотография впадины, оставшейся из-за нее на шее.

Корделия не стала рассматривать эту фотографию.

Зачем он показывает ей все это? Для подтверждения его доводов можно обойтись и без них. А не рассчитывал ли он вызвать у нее потрясение, чтобы она поняла, к чему прикоснулась? Наказать за то, что она пытается перейти ему дорогу? Показать, насколько отличается жестокая реальность, с которой приходится иметь дело людям его профессии, от ее любительского наскока? Или, возможно, он хочет ее предостеречь? Но от чего? Полиция не заподозрила никакого преступного замысла; дело закрыто. Может, он поступил так просто из злорадства, с садизмом человека, не способного противостоять побуждению сделать другому больно? Да знал ли он сам, для чего так поступает?

Вслух она сказала:

– И впрямь он мог сделать это только таким способом, как вы говорите, если он сделал это вообще. Предположим, кто-то другой затянул петлю на его шее, а затем подвесил тело. Мертвецы обычно тяжелы. Не легче ли было сначала завязать узел, а потом поставить его на стул?

– Сначала одолжив у него ремень?

– Зачем прибегать к ремню? Убийца мог задушить его веревкой или галстуком. Или это оставило бы под следом от ремня более глубокий и легко определяемый след?

– Патологоанатом искал именно его. Но ничего не нашел.

– Но есть и другие способы – скажем, полиэтиленовый мешок, в какие пакуют одежду: его можно надеть человеку на голову и прижать к лицу; тонкий шарф; женский чулок…

– Я вижу, вы стали бы изобретательным убийцей, мисс Грей. Да, возможно, но для этого потребовался бы сильный мужчина и элемент неожиданности. Мы же не обнаружили никаких следов борьбы.

– Но это возможно?

– Конечно, правда нам не удалось отыскать никаких улик.

– А если его для начала усыпили?

– И эта мысль приходила мне в голову; поэтому я и послал на анализ кофе. Нет, его не усыпляли: это показало вскрытие.

– Сколько кофе он выпил?

– Согласно результатам вскрытия, всего полчашки. И сразу после этого умер. Между семью и девятью вечера – точнее патологоанатом не смог определить.

– Не странно ли, что он принялся за кофе, еще не сев за еду?

– Закон этого не запрещает. Мы не знаем, когда он собирался приняться за ужин. Как бы то ни было, мы не можем строить дело об убийстве, руководствуясь порядком, в котором человек предпочитает есть и пить.

– А как насчет предсмертной записки? Полагаю, на клавишах пишущей машинки не остается отпечатков пальцев?

– Во всяком случае, на клавишах машинки именно этого типа. Мы пытались, но ничего не добились.

– Так что в конце концов пришли к выводу, что это самоубийство?

– В конце концов я пришел к выводу – ничего иного доказать не удастся.

– Но у вас были догадки? Бывший коллега моего партнера – старший инспектор Департамента уголовного розыска – всегда следовал своим догадкам.

– Так можно найти оправдание любым заблуждениям. Если бы я шел на поводу у всех своих догадок, вся работа встала бы. Главное – не подозрение, а доказательство.

– Могу ли я взять записку и ремень?


– Почему бы и нет? Только распишитесь в получении. Кроме вас, они никому не нужны.

– Позвольте взглянуть на записку.

Вынув листок из папки, он протянул его. Корделия стала читать про себя первые строки, еще оставшиеся в памяти: «Мы увидели под собой пустоту, бескрайнюю, как опрокинутые небеса…»

В который раз ее поразили значительность написанного слова, магия упорядоченных символов. Сохранилось бы волшебство поэзии, будь она записана прозаической строкой, осталась бы столь захватывающей проза, если бы она лишилась знаков препинания? Мисс Лиминг продекламировала отрывок из Блейка, сама завороженная его красотой, но здесь, на бумаге, он казался еще более неотразимым.

В это самое мгновение она поняла – цитата навела ее на две необыкновенно важные мысли. От открытия у нее перехватило дыхание. Она не собиралась делиться с сержантом Маскеллом первой мыслью, но не видела причин, почему бы не ввести его в курс дела относительно второй.

– Марк Келлендер в совершенстве владел машинописью. Это определенно работа профессионала.

– Мне так не показалось. Если вы приглядитесь внимательнее, то убедитесь, что некоторые буквы пробиты слабее других. Так печатают только любители.

– Но плохо пробиты не одни и те же буквы. Когда человек плохо владеет печатной машинкой, он обычно слабо пробивает буквы, расположенные по краям клавиатуры. Зато размещен текст безупречно – почти до самого конца. Такое впечатление, словно севший за машинку человек внезапно решил скрыть свое умение, но перепечатать все у него уже не хватило времени. И странно, до чего же точно расставлены знаки препинания!

– Наверное, он копировал отрывок напрямую из книги. В его спальне был томик Блейка. Это, знаете ли, цитата из Блейка, поэта обжигающего, как пламя.

– Знаю. Но если он действительно воспользовался книгой, зачем было нести ее назад в спальню?

– Привычка к порядку.

– Которой не хватило на то, чтобы вымыть за собой кофейную чашку и привести в порядок вилы.

– Это ничего не доказывает. Как я уже говорил, люди, решившие свести счеты с жизнью, иногда совершают странные поступки. Мы знаем, что пишущая машинка принадлежала ему уже год. Но мы не смогли сравнить этот текст с другими образцами его машинописного мастерства: все бумаги сгорели.

Он посмотрел на часы и встал из-за стола. Корделия поняла: аудиенция окончена. Она расписалась за записку самоубийцы и его кожаный ремень, после чего протянула полицейскому руку и холодно поблагодарила за помощь. Придерживая для нее дверь, он внезапно произнес:

– Может быть, вас заинтересует одна интригующая подробность. По всей видимости, в день его смерти он был в компании женщины. Патологоанатом обнаружил на его верхней губе тоненькую полоску яркокрасной помады.





Глава 3




Нью-Холл, с его византийским великолепием, глубоким двором и сверкающим куполом, похожим на очищенный апельсин, напомнил Корделии гарем. Возможно, им владел султан с либеральными воззрениями и странным предпочтением умных девушек, но от этого его заведение не переставало быть гаремом. Колледж определенно был слишком симпатичным местом, чтобы здесь можно было учиться всерьез. Ей пришлись не очень-то по душе навязчивая женственность белого кирпича, манерная миниатюрность фонтанов с золотыми рыбками, мелькающими, подобно капелькам крови, среди водорослей, рассаженных повсюду как будто искусственные деревца. Она сосредоточилась на своем критическом отношении к колледжу, надеясь, что оно поможет ей сохранить присутствие духа.

Она не стала звонить привратнику и вызывать мисс Тиллинг, опасаясь, что ее начнут расспрашивать о причине вызова или запретят входить, а сочла более удобным просто войти и попытать счастья. На этот раз счастье сопутствовало ей. После безуспешных поисков комнаты Софии Тиллинг спешащая куда-то студентка сказала ей:

– Она не живет в колледже, но сейчас сидит с братом на лужайке.

Корделия вышла из тени на яркое солнце и двинулась по мягкому, как мох, дерну по направлению к маленькой группе. На источающей пьянящий запах траве расположилось четверо молодых людей. Брат и сестра Тиллинги были очень похожи друг на друга. Корделия тут же подумала, что они напоминают ей персонажей с портретов прерафаэлитов – такие же гордо поднятые темноволосые головы на длинных шеях, такие же прямые носы над прихотливо изогнутыми губами. Рядом с их угловатыми фигурами вторая девушка в группе казалась воплощением округлости. Если именно она навещала Марка в коттедже, то мисс Маркленд была права, назвав ее красавицей. Овальное лицо с изящным носиком, небольшой рот правильной формы, чуть раскосые глаза такой необыкновенной синевы, что вся ее внешность приобретала восточный колорит, составлявший удивительный контраст с ее бледной кожей и длинными светлыми волосами. Доходящее до лодыжек хлопчатобумажное платье розовато-лиловой расцветки обладало единственной пуговицей на талии. Под тонкой тканью угадывалась высокая грудь, под разлетающейся юбкой видны узенькие трусики. Этим ее наряд исчерпывался. Ее длинные босые ноги избежали загара. Корделия подумала, что эти полные белые бедра могут произвести более глубокое эротическое впечатление, чем целый город загорелых ног, и девушка определенно сознавала это. София Тиллинг тоже не была дурнушкой, но ее внешность лишь подчеркивала куда более совершенную красоту подруги.

На первый взгляд четвертый участник компании не производил яркого впечатления. Это был коренастый молодой человек с бородкой, курчавой рыжеватой шевелюрой и лопатообразным лицом. Он лежал на травке бок о бок с Софией Тиллинг. На всех, за исключением блондинки, были старые джинсы и рубашки с расстегнутыми воротниками.

Подойдя к ним, Корделия постояла какое-то время молча, прежде чем они заметили ее.

– Я ищу Хьюго и Софию Тиллинг, – объявила она. – Меня зовут Корделия Грей.

Хьюго Тиллинг поднял глаза.

– «А что Корделии сказать? Ни слова. Любить безгласно»2.

– Люди, ощущающие потребность отпускать шутки по поводу моего имени, обычно спрашивают и про сестер. Это так скучно!

– Еще бы. Простите. Хьюго Тиллинг – это я. Моя сестра, Изабелль де Ластери, Дейви Стивенс.

Дейви Стивенс сел, как китайский болванчик, и дружеским тоном сказал:

– Привет!

Он смотрел на Корделию с напряженным интересом. Она ответила ему тем же. Сначала – возможно, под влиянием архитектуры колледжа – у нее сложилось впечатление, что эта маленькая группа представляет собой юного султана в окружении двух фавориток и капитана личной гвардии. Однако, встречаясь взглядом с Дейви Стивенсом, она начала думать, что в этом серале главная роль принадлежит, пожалуй, именно капитану.

София Тиллинг кивнула и сказала:

– Хэлло!

Изабелль промолчала, но улыбнулась очаровательной и бессмысленной улыбкой.

– Отчего бы вам не присесть? – предложил Хьюго. – Объясните, пожалуйста, что вас привело?