Неподходящее занятие для женщины[= Неженское дело]

Филлис Дороти Джеймс

От автора

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7





notes1

2

3

4





* * *





Филлис Дороти Джеймс

Неподходящее занятие для женщины





© P.D. James, 1972

© Перевод. Кабалкин Ю.А., 2008

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015





* * *


От автора




В обязанность автора криминальных романов, раз уж он посвятил себя столь неприятному ремеслу, входит создание как минимум одного предосудительного персонажа на книгу, чьи кровавые злодеяния неизбежно заставляют потесниться добродетель в ее святой обители. Писатель, героям которого вздумалось разыгрывать свою трагикомедию в древнем университетском городе, попадает в особенно трудное положение. Конечно, он волен назвать город Оксбриджем, изобрести названия колледжей по именам никогда не существовавших святых и усадить персонажей в лодку, скользящую по реке Кемсис, но столь жалкий компромисс всего лишь запутает героев, читателя и самого автора, вследствие чего никто уже не будет знать точно, где находится, а оскорбленными сочтут себя сразу два города вместо одного.

Большая часть нижеследующей истории случилась в Кембридже, в чем автор нисколько не раскаивается, ибо в этом городе проживают и несут службу полицейские и коронеры, врачи и студенты, служащие колледжей и цветочницы, преподаватели и ученые, а также, несомненно, отставные майоры. Никто из них, насколько мне известно, не обладает ни малейшим сходством со своим двойником из этой книги. Все персонажи в ней, даже самые отталкивающие, – плод вымысла. Город же, к счастью для нас всех, сугубо реален.






Глава 1




В то утро, когда ушел из жизни Берни Прайд – а возможно, и на следующее утро, ибо Берни умер тогда, когда счел удобным, и не позаботился зафиксировать время своей смерти, – Корделия опаздывала на работу на полчаса из-за нарушения движения на линии Бейкерлоо перед станцией «Ламбет». Она вышла на «Оксфорд-серкус» и, жмурясь от июньского солнца, прошмыгнула мимо покупателей, изучающих с утра пораньше витрины универмага «Дикинс энд Джоунз». Ее ждала какофония Кингли-стрит, где ей пришлось маневрировать между тротуаром, забитым плотной толпой, и узкой мостовой с разноцветной вереницей автомобилей и автобусов. Она знала, что спешить бессмысленно, но ничего не могла поделать со своей приверженностью порядку и пунктуальности. Ей не предстояло никаких встреч, никаких бесед с клиентами, никаких расследований, а значит, и никаких отчетов.

Она и мисс Спаршотт, приглашенная временно машинистка, были заняты тем, что рассылали по конторам лондонских адвокатов сведения о своем агентстве, надеясь привлечь клиентов. Мисс Спаршотт сейчас, видимо, это и делает, гневно поглядывая на часы, негодуя на недисциплинированность Корделии, и яростно стучит на машинке. Малоприятная женщина с неизменно сжатыми губами, будто для того, чтобы спрятать торчащие передние зубы, со срезанным подбородком, украшенным одиноким жестким волосом, отрастающим немедленно после удаления, и с застывшими раз и навсегда волнами светлых волос. Рот и подбородок мисс Спаршотт казались Корделии живым опровержением теории о том, что все люди рождаются одинаковыми, вследствие чего она время от времени проникалась жалостью и симпатией к этой жизни в крохотной комнатушке, с пятипенсовыми обедами и заботой единственно о безукоризненности швов. Дело в том, что мисс Спаршотт была умелой портнихой, прилежно посещающей курсы кройки и шитья. Ее одежда поражала тщательностью отделки, но в то же время не несла на себе ни малейшего отпечатка времени, вследствие чего никогда не бывала модной. Ее прямые юбки, всегда только серые либо черные, казались результатом блестяще сданного экзамена на вшивание складки или молнии; блузки неизменно имели мужскую расцветку и были украшены манжетами безвкусных пастельных тонов и обильными россыпями бижутерии; прекрасно сшитые платья всегда безнадежно портила какая-нибудь кайма, будто специально расположенная так, чтобы подчеркнуть бесформенность ее ног и толщину лодыжек.

У Корделии не было ни малейшего предчувствия трагедии, когда она распахнула входную дверь, которую постоянно держали на запоре, ибо так было удобнее загадочным владельцам и их не менее загадочным посетителям. Новая бронзовая дощечка слева от двери резко контрастировала с облупившейся краской фасада. Корделия скользнула одобрительным взглядом по надписи:

ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО ПРАЙДА

(Собств.: Бернард Г. Прайд, Корделия Грей)

Лишь в результате нескольких недель терпеливых и тактичных уговоров Корделии удалось убедить Берни не приписывать к своей фамилии слова «бывший работник Департамента уголовного розыска столичной полиции», а к ее – частицу «мисс». Ее определением на табличке могла быть только эта частица, так как она не привнесла в партнерство ни квалификации, ни опыта, ни, тем более, капитала – только свою миниатюрную, но сильную фигурку, ум, который, как она подозревала, скорее выводил Берни из себя, нежели вызывал восхищение, и замешенную отчасти на раздражении, отчасти на жалости симпатию к самому Берни. Спустя совсем немного времени Корделия поняла, что жизнь буднично и окончательно повернулась к нему спиной. Налицо были все признаки неудачника. Берни никогда не доставалось вожделенное левое сиденье в автобусе; ему никогда не удавалось понаслаждаться видом из окна поезда без того, чтобы панораму надолго не загородил ползущий мимо состав; если ему случалось уронить бутерброд, он неизменно падал маслом вниз; малышка «остин-мини», вполне надежная, пока ею управляла Корделия, глохла на самом оживленном перекрестке, стоило Берни сесть за руль. Иногда она спрашивала себя, не было ли согласие стать его партнершей, данное ею в приступе то ли депрессии, то ли мазохизма, добровольным взваливанием на собственные хрупкие плечи части его невезения. О том, чтобы переломить судьбу, речи не шло: для этого у нее не хватило бы сил. На лестнице, как всегда, пахло чем-то застоялым, полиролем и дезинфицирующими препаратами. Темно-зеленые стены вне зависимости от времени года оставались влажными, будто их навечно пропитали испарения непризнанного благородства и неудачи. Лестница, огражденная вычурной стальной балюстрадой, была покрыта изрезанным и зашарканным линолеумом, на котором красовались немыслимые заплаты, появлявшиеся после жалоб жильцов. Агентство размещалось на четвертом этаже. Подойдя к двери, Корделия не услышала стрекота машинки. Войдя, она застала мисс Спаршотт за чисткой ее древнего «Империала» – причины постоянных и обоснованных жалоб. На Корделию устремился негодующий взгляд, а спина этой дамы вытянутая, как клавиша «пробел», напомнила ей восклицательный знак.

– Я беспокоилась, когда же вы наконец объявитесь, мисс Грей. Я имею в виду мистера Прайда. Думаю, он во внутреннем кабинете, но там тихо, даже слишком, и дверь заперта.

Корделия, похолодев, дернула дверную ручку.

– Почему же вы ничего не предприняли?

– Что именно, мисс Грей? Я постучала в дверь и позвала его. Уж это не мое дело, я просто временная машинистка, у меня нет права здесь распоряжаться. Я попала бы в весьма затруднительное положение, если бы он отозвался. В конце концов, на то у него и свой кабинет. И потом я даже не уверена, что он там.

– Там. Дверь заперта, а шляпа на месте.

Фетровая шляпа Берни с заломленными, как края блюдца, полями, головной убор клоуна, висела на изогнутой вешалке, символизирующей дряхлость обстановки. Корделия стала шарить в сумочке в поисках своего ключа. Требуемый предмет, как обычно, завалился на самое дно. Мисс Спаршотт забарабанила по клавишам, словно возводя преграду между собой и надвигающимся несчастьем. Сквозь шум раздался ее обиженный голос:

– На вашем столе записка.

Корделия надорвала конверт. Послание оказалось коротким и исчерпывающим. Берни всегда умел выражаться лаконично, если ему было что сказать.

Мне очень жаль, но мне сообщили, что у меня рак, и я ухожу в ближайшую дверь. Я видел, что становится с людьми после лечения, – это не для меня. Завещание у моего адвоката. Вы найдете его фамилию на столе. Передаю наше дело вам. Целиком, в том числе весь инвентарь. Удачи вам. Спасибо.



Ниже с опрометчивостью обреченного он приписал:

Если застанете меня живым, Бога ради, подождите, не зовите на помощь. Полагаюсь на вас, партнер. Берни.



Она отперла дверь и вошла внутрь, аккуратно затворив дверь за собой. Необходимости ждать уже не было. Берни мертв. Он сидел, уронив голову на стол, будто сморенный нечеловеческой усталостью. Недалеко от его полусжатой правой руки лежала раскрытая опасная бритва. От нее по столу тянулась узенькая полоска крови, напоминающая змеиный хвост. Его левая кисть, изуродованная двумя параллельными надрезами, покоилась ладонью вверх в эмалированном тазу, служившем Корделии для ополаскивания посуды. Берни предусмотрительно наполнил его водой, однако теперь вместо воды в нем стояла розоватая жидкость со сладким запахом, в которой белели скрюченные, как в мольбе, по-детски хрупкие восковые пальцы Берни. Смешавшаяся с кровью вода перелилась через край таза на стол, а оттуда – на пол, где притушила кричащую расцветку ковра, недавно приобретенного Берни с целью производить впечатление на солидных посетителей, хотя Корделия считала, что он всего лишь подчеркнет ветхость всех прочих предметов обстановки. Один из надрезов был неглубок, зато другой доходил до самой кости, и края обескровленной раны выглядели как рисунок из учебника по анатомии. Берни рассказывал однажды о том, как в бытность молодым констеблем он обнаружил неудачливого самоубийцу – старика, забившегося в какой-то склад и взрезавшего себе вены осколком бутылки. Его удалось вернуть к опостылевшей ему жизни, так как вскрытую вену закупорил большой сгусток крови. Памятуя об этом, Берни позаботился, чтобы его кровь не образовала сгустков. Корделия подметила, что этим его приготовления не исчерпывались: в правом углу стола стояла пустая чашка, в которой она обычно приносила ему чай, с остатками чего-то белого на дне – аспирина или барбитурата и с белым налетом по краям. На подбородке мертвеца осталась засохшая полоска того же цвета. Губы были полуоткрыты, как у задремавшего от утомления непослушного ребенка. Корделия выглянула в дверь и спокойно произнесла:

– Мистер Прайд умер, пожалуйста, не входите. Я позвоню в полицию отсюда.

На другом конце провода сообщение было воспринято как должное. «К вам приедут». Сидя в ожидании рядом с телом и чувствуя, что мертвец еще нуждается в жалости, она легонько провела рукой по его волосам. Сюда еще не проникла смерть, и волосы на ощупь оказались живыми и непослушными, как собачья шерсть. Она отдернула руку и прикоснулась к его лбу. Кожа была влажной и очень холодной. Это и есть смерть: такой же лоб был у ее отца. Как и тогда, все жесты, выражающие жалость, казались бессмысленны и неуместны. Если до человека не достучаться, пока он жив, то глупо пытаться сделать это после смерти.

Когда точно наступила смерть? Теперь этого не узнаешь. Возможно, и сам Берни не знал этого. Была, видимо, подумала она, роковая минута, когда он перестал быть Берни и превратился просто в неподвижную, громоздкую массу из плоти и костей. До чего же странно, что столь важный для него момент уже не фиксируется его сознанием! Ее вторая по счету приемная мать, миссис Уилкес, сказала бы, что Берни все знал, что он пережил момент неописуемого торжества, воспаряя среди мерцающих башен в триумфальные высоты под звуки райских гимнов. Бедняжка миссис Уилкес! Вдова, потерявшая на войне единственного сына; крохотный домик вечно полон криками приемных детей – единственного средства ее существования… Как же ей было обойтись без грез! Всю жизнь она собирала, как кусочки угля к зиме, ободряющие сентенции. Корделия вспомнила о ней впервые за много лет, и в ее ушах зазвучал усталый, но не ведающий уныния голос: «Если Господь не зайдет к вам в начале, ждите его в конце пути». Что ж, Берни он не навестил ни в начале, ни в конце.

Как странно и в то же время так похоже на Берни – он сохранил упрямый, непоколебимый оптимизм насчет перспектив агентства, даже когда у них осталось всего несколько монет, чтобы заплатить за газовый счетчик, и одновременно расстался со всякой надеждой на жизнь, даже не попытавшись вступить за нее в борьбу. Может быть, по той причине, что он, не желая в этом сознаться, чувствовал: ни у него, ни у агентства нет ровно никакого будущего – и нашел единственный способ с честью решить проблему? И сделал это эффективно, но нечисто, чего никак нельзя было ожидать от бывшего полицейского, знавшего о смерти все. И тут до нее дошло, почему он остановился на таблетках и бритве. Пистолет! Да, он пошел не самым легким путем. Он мог застрелиться, но ему хотелось, чтобы пистолет остался у нее; он завещал его вместе с рассохшимися полками, древней пишущей машинкой, набором инструментов для осмотра места преступления, «остином-мини», своими противоударными и водонепроницаемыми часами, вот этим пропитанным кровью ковром и толстенной пачкой бланков с замысловато выполненной шапкой: «Детективное агентство Прайда: мы гордимся своей работой». Весь инвентарь, он сам это подчеркнул. Наверное, он хотел напомнить ей про пистолет.

Она отперла ящичек у основания стола, ключи от которого имелись только у Берни и у нее. Пистолет покоился в той же замшевой коробке, в которую она когда-то положила его, с отдельно упакованными тремя обоймами патронов. Ей так и не пришлось выведать, каким образом это полуавтоматическое оружие тридцать восьмого калибра оказалось у Берни, однако не сомневалась, что лицензии на владение нет. Она так и не научилась смотреть на этот пистолет как на смертоносное оружие – потому, быть может, что Берни носился с ним в мальчишеском самозабвении, и в ее глазах он остался не более чем безобидной детской игрушкой. Он сделал из нее – во всяком случае, по части теории – отличного стрелка. Он возил ее практиковаться в Эппингский лес, и пистолет был связан в ее памяти с рассеянной тенью и сильным запахом гниющих листьев. Он вешал на дерево мишень и заряжал пистолет холостыми патронами. В ее ушах зазвучали отрывистые команды: «Слегка согните колени! Расставьте ноги! Вытяните руку! Теперь возьмитесь левой рукой за ствол снизу. Не сводите взгляд с мишени! Не сгибайте руку! Хорошо! Неплохо, совсем неплохо!» «Но, Берни, – говорила она, – мы никогда не сможем выстрелить! У нас нет лицензии». Он улыбался в ответ хитрой, самодовольной улыбкой, будто знал нечто, недоступное ей. «Если нам доведется стрелять в ярости, то мы сделаем это, спасая собственную жизнь. В такой ситуации лицензия значения не имеет». Эта звучная фраза явно нравилась ему, и он повторял ее снова и снова с гордым выражением на обрюзгшем лице, обращенном вверх, к солнцу, как у собаки. Какие видения проносились тогда в ее воображении? Может быть, ему виделось, как они вдвоем прячутся на безлюдном болоте за поросшим мхом валуном, от которого отлетают пули, и передают друг другу дымящийся пистолет?..

«Поэкономнее с боеприпасами… Конечно, я мог бы раздобыть еще…» – говорил он. Его улыбка становилась мрачной, будто при этих словах из какого-то потустороннего мира выплывали вездесущие загадочные тени, от которых предпочтительнее держаться в стороне.

Итак, он оставил ей пистолет, самое свое драгоценное достояние. Она спрятала его, не распаковывая, в потайных глубинах своей сумочки. Вряд ли полиция станет рыться в ящиках стола, когда налицо самоубийство, но лучше не рисковать. Берни хотел, чтобы пистолет перекочевал в ее владение, и она не собиралась так запросто с ним расставаться. Она присела рядом с трупом, свесив сумочку на пол, и шепотом прочла заученную в монастыре коротенькую молитву, попросив Бога, в существование которого не очень-то верила, позаботиться о душе Берни, хотя Берни не сомневался, что у него таковой не имеется, после чего замерла в ожидании полиции.

Первый появившийся в кабинете полицейский, несмотря на безупречный профессионализм, был молод и слишком неопытен, чтобы скрыть потрясение и неприязнь при виде столь жестокой смерти, а также свое неодобрение невозмутимостью Корделии. В кабинете он пробыл недолго. Его внимание привлекла записка Берни, которую он подверг длительному изучению, будто надеялся извлечь из послания с того света скрытый смысл. Сложив записку, он сказал:

– Пока придется забрать это, мисс. На что он тут намекает?

– Ни на что. Это его контора. Он был частным детективом.

– А вы работали с мистером Прайдом? Вы были его секретарем?

– Партнером. Об этом говорится в записке. Мне двадцать два года. Берни и начал дело. Раньше он работал в Департаменте уголовного розыска столичной полиции с главным инспектором Дэлглишем.

Едва произнеся эти слова, она пожалела о них. Они прозвучали слишком примирительно, слишком наивно, чтобы обелить беднягу Берни. Имя Дэлглиша определенно ничего не говорило молодому полицейскому. А почему должно быть иначе? Откуда ему знать, как часто ей приходилось, вежливо скрывая нетерпение, выслушивать ностальгические воспоминания Берни о его службе в уголовном розыске, пока его не отправили на пенсию по состоянию здоровья, и его хвалебные речи в адрес Адама Дэлглиша, обладающего бесчисленными достоинствами и непревзойденной мудростью. «Шеф… ну, тогда он еще был просто инспектором… всегда учил нас… Однажды Шеф рассказывал про интересное дело… Чего Шеф терпеть не мог, так это…»

Иногда она спрашивала себя, существовал ли этот образец добродетели в действительности или его всесильную и безупречную фигуру породило воображение самого Берни, которому требовался учитель и герой. Но однажды она с удивлением увидела в газете фотографию главного инспектора Дэлглиша – смуглое лицо с сардонической усмешкой, которое при дальнейшем, более пристальном исследовании распалось на россыпь точек, неспособных ответить на ее вопросы. Далеко не вся мудрость, прочно усвоенная Берни, была плодом Божественного откровения. Многое из услышанного от него являлось, как она подозревала, итогом философических умозаключений самого Берни. У нее сложился собственный образ Шефа: гордый, высокомерный, саркастический. Какие мудрые слова нашлись бы у него сейчас, чтобы безутешный дух Берни обрел успокоение?..