Неназываемый
Часть 67 из 69 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Но большинство зрителей смотрели только на лицо. Цалду не знал, что Рубин сотворил со смертным телом для создания Уст, и был этому только рад. Сияющие Уста носили маску и капюшон, прикрывающий глаза и брови. От носа остался лишь расплющенный хрящ. Неестественно вывихнутая челюсть свисала до груди, будто медальон со сломанной застежкой. Губы срезаны и отогнуты, так что вдалеке виднелись два полумесяца чистых белых зубов.
Уста не говорили. У них не было языка. Горло – пустой гнойный колодец. Они ковыляли по песку, оставляя за собой дымку, связанные руки подрагивали.
Цалду не был уверен, понимают ли Уста приказы – например, знают ли они, что должны обезглавить Канву Шутмили, – или просто уничтожают любое живое существо на своем пути. Он уже видел их в действии и знает, чего ожидать. Облако пыли, запах расплавленного металла. Ужасная отвисшая челюсть. И, конечно же, крики.
Ходили слухи, что Уста частично забирают разум каждого убитого ими мага, что они упиваются их мучениями и становятся от этого сильнее. Цалду считал, что это просто страшилки.
Шутмили, до сих пор стоявшая совершенно неподвижно, выпрямилась и теперь наблюдала, как к ней ковыляет это существо.
Несколькими уровнями ниже поднялся небольшой переполох. Цалду решил, что какие-то зрители взбунтовались. Обычно, если семья осужденного устраивала беспорядок, стража быстро их утихомиривала, но это не могли быть члены рода Канва. Их ложа находилась поблизости от ложи Инквизитората, да и, в конце концов, Канва Жиури была им куда ближе, чем Канва Шутмили. Нет, все они сохраняли мрачный, но полный достоинства вид, за исключением канцлера Сетеная, который сидел очень прямо.
Зрители были ни при чем. Беспорядки вспыхнули среди танцоров, собравшихся за барьером на нижнем уровне. Одна из приспешниц Дракона Зинандур, одетая в черное, отделилась от остальных. Она перемахнула через ограждение, легко приземлившись на песок, и бросилась к осужденной, быстро и целеустремленно, как ястреб, пикирующий за добычей.
Она на бегу сорвала бумажную голову. Та покатилась, и пока стражи суетились, выхватывая оружие, Цалду понял, что видит, как она, описав головокружительную дугу, перекатывается по окровавленному песку арены.
– Ложитесь, Инквизитор! – крикнул один из стражей, обхватив Цалду за талию и увлекая его вниз.
Он успел оглянуться на ложу Канва. Канцлер Сетенай вскочил с места и побежал к барьеру. Кажется, он натягивал перчатки.
– Ксорве, – негромко позвал Сетенай, но Цалду слышал его так отчетливо, будто стоял рядом.
Сетенай вскинул руки, и время остановилось.
Сапоги Ксорве ударились о песок. Она не почувствовала ни вонь от засыхающей крови, ни скрежет металла, когда служители отпустили цепи Уст. Толпа выцвела, словно выжженная солнцем. Остались только ее собственная скорость, ее собственная ярость, и Шутмили, привязанная к столбу с опущенной головой. Ксорве пронеслась по арене, как камень, прыгающий по воде, и окликнула Шутмили по имени. Приподняв голову, Шутмили заметила ее.
– Ксорве, нет, – сказала она, не веря своим глазам. – Прошу тебя, не надо. Уходи.
– Все хорошо, – сказала Ксорве. Она дотронулась до плеча Шутмили. Под лохмотьями, которые той выдали, чувствовалось, как она дрожит. Ксорве тоже потряхивало – от страха, ожидания схватки и огромного облегчения, что Шутмили жива. Если она ошиблась и это конец, значит, так тому и быть. За недолгую жизнь Ксорве много раз могла умереть, разбившись о скалы равнодушия, преданности или безрассудства. Но это был конец, который она выбрала сама.
– Уходи, – сказала Шутмили, облизнув пересохшие губы. – Я не смогу смотреть, как ты будешь умирать.
Уста были все ближе, голодные и неумолимые. Десять футов… восемь… Шутмили дергала запястьями, каждое из которых сковывали серебряные наручники.
Ксорве положила руку на второе плечо и улыбнулась.
– Сегодня мы не умрем, – заявила она. Вытащив из-под плаща Реликварий Пентравесса, она накинула цепь на шею Шутмили. Шутмили тупо смотрела на него, уже не в силах удивляться.
– Доверься мне, – сказала Ксорве, повернувшись к ложе Канва и взмахнув рукой. – Хочешь вернуть его, Сетенай? – крикнула она, хотя он никак не мог ее услышать. – Тогда приходи и забирай!
Следом произошло много всего, а может, только одно. От ложи Канва отделилась и спустилась тень, как будто многочисленные ярусы Большой арены были всего лишь лестницей.
Сияющие Уста замерли на полпути. Повернув длинную шею в сторону тени, они дернули челюстью, будто пытаясь что-то сказать. Затем с криком, в котором слышалось облегчение, они превратились в столп серого песка. Столп стал облаком и рассыпался, а Белтандрос Сетенай вступил на арену.
Вспышка света и жара – песок арены расплавился и застыл единой массой вулканического стекла, – а затем это стекло замерцало зеленым светом, и они куда-то провалились.
Шутмили и Ксорве упали на землю. Ксорве встала на ноги, пытаясь отдышаться, и помогла подняться Шутмили. Они стояли на берегу сверкающего моря. Ядовитое солнце освещало поверхность воды. Впереди над ними возвышалась громадная башня, заостренный пик из черного камня и стекла.
Ксорве не знала, чего она ожидала. Но точно не этого.
– Я знаю это место, – слабым голосом сказала Шутмили, цепляясь за руку Ксорве, как будто она служила ей единственной точкой опоры. – Я точно знаю это место…
Ксорве тоже его знала. Они были здесь раньше, когда гонялись за Оранной. Антрацитовый Шпиль, трон и земной особняк Ирискаваал – то, каким он когда-то был, есть и будет. Даже спящее божество живет настоящим.
Антрацитовый Шпиль, как он есть. Он построен из окаменевшего дерева. Свет и дождь древних дней заключены в кольца внутри колец.
Широкий лестничный марш ведет к двери, по бокам которой стоят парные статуи.
У подножия ступеней первая пара статуй изображает две фигуры смертных, но их трудно разглядеть отчетливо: эти фигуры поддерживаются в воздухе роем каких-то паразитирующих существ, так что кажется, будто они согнулись в агонии или экстазе.
Другие статуи еще сильнее смущают взгляд: ангелы, из которых извергаются цветы, скелеты в мантиях, воины в доспехах, похожие на насекомых, чьи каменные рты хватают воздух.
Все пройдет, и только Шпиль останется неизменным.
– Держись за Реликварий, и тебе ничто не угрожает, – сказала Ксорве, шагая к лестнице. – Он не причинит тебе вреда.
Она взяла Шутмили за руку и приложила ее пальцы к шкатулке, отчаянно надеясь, что не ошибается.
– По-твоему, это должно меня впечатлить? – крикнула Ксорве ветру, который хлестал вокруг заостренных башенок. – Думаешь, я испугалась? Выйди и поговори со мной!
Ты вернешь то, что принадлежит мне. Это был его голос, достаточно ясный, но многократно усиленный, как будто он был частью ветра и оскверненного моря.
– Подойди и забери, – бросила она тонким и срывающимся голосом.
В башню вели двери из темного дерева, отполированные до блеска и украшенные узором из свернувшихся змей. Они были закрыты.
Я здесь. Ты вернешь то, что принадлежит мне.
– Я уничтожу его, – сказала она, сжимая ладонь Шутмили и Реликварий. Шутмили зажмурилась и не двигалась.
Тогда ты умрешь здесь. Вы обе. Тысячеглазая Госпожа раздавит вас в своих объятиях.
– Но ты тоже умрешь, – сказала она. Она поставила на карту все. Белтандрос Сетенай был рычагом, который мог изменить мир, а Реликварий был его точкой опоры. – Ты жил долго, но если я уничтожу твой Реликварий, ты не доживешь до этого момента. Разве не так, Пентравесс?
Двери открылись. За ними клубилась бесформенная тьма, а на пороге стоял маг в мантии из зеленой парчи.
– Мне следовало догадаться, – заметил он, – что декорации не произведут на тебя впечатления.
Он выглядел так же, как всегда, но он лгал. Замок не был декорацией. Он был куда более настоящим, чем этот человек с его грустной улыбкой и сочувственным взглядом.
– Теперь я стал собой, – заметил он. – Как я понимаю, тебя это огорчает, но у меня были причины скрывать свое истинное имя. Вообще-то я сам забыл его. Долгие века поисков в темноте и редкие вспышки прозрения. Я никогда не вводил тебя в заблуждение по поводу чего-то важного.
– Мне все равно. Кем бы ты ни был, ты можешь умереть, – сказала Ксорве. – И тебя смерть страшит куда больше, чем нас.
– Да, я могу умереть, – сказал он. – Я знаю, что такое предательство, но этого я не ожидал. Не от тебя, Ксорве. – На один краткий миг ей захотелось вернуться в дворец Тлаантота, и чтобы все стало как прежде: ее работа, повседневные хлопоты, былое отношение Сетеная к ней. – Я забрал тебя с собой. И всегда был добр к тебе.
Она крепче сжала Реликварий.
– Ага. Все так, – сказала она. – Считай меня неблагодарной.
– Я сделал тебя той, кто ты есть. – Он не стал подходить ближе. Двери башни захлопнулись за ним, но он не отрывал взгляда от Ксорве и Реликвария.
– Ты хочешь сказать, что сделал меня своей наемницей. Своим инструментом.
Ей было что сказать. Она научилась убивать ради него. Благодаря ему она узнала все виды жестокости в теории и на практике. Она безжалостно подавила в себе все черты, которые мешали ей служить его цели. Гнев Ксорве напоминал огромную волну, что простирается на сотни миль и набирает силу и скорость, устремляясь к побережью. Но если она что-то и получила, став его инструментом, так это силу, способную сжать и усмирить это чувство. Она сдержалась.
– Ксорве, – сказал он. – Если бы я знал, что тебе это не нравится… Ты правда веришь, что мне было все равно? Я подарил тебе твою жизнь.
– Она не твоя, чтобы ее дарить! – бросила Ксорве и прикусила язык, снова сдерживая гнев. Бессмысленно убеждать его. Ей просто нужно, чтобы он сделал так, как она хочет.
– Знаешь, это довольно нечестно с твоей стороны, – сказал он.
Ксорве рассмеялась. Это было почти забавно.
– Разве? – Она забрала Реликварий у Шутмили и дернула за цепь – та лопнула, и сотни звеньев рассыпались как песок. – Нечестно, что ты хочешь, чтобы я вернула тебе твою жизнь.
– Это все очень умно… – начал он, но вздрогнул, осознав, что Ксорве вот-вот откроет Реликварий.
Вот он – трон, как и говорил Тал. Вот она – земная обитель. Она открыла крышку Реликвария. Внутри, аккуратно уложенное среди драпировок как гигантская жемчужина, находилось живое, бьющееся сердце, – такое же свежее, как в тот день, когда оно было вырезано. У нее был с собой меч, но и без этого она могла бы легко раздавить сердце руками.
– Значит, все это ложь, – сказала Ксорве. – Все эти невероятные знания. – Она не удивилась. Пентравесс никогда и не собирался оставлять наследие. Не в его природе отдавать что-либо просто так.
– Я сам в это верил, – сказал он. – Когда так долго живешь на свете, об этом легко забыть.
– Итак, – сказала она. – Я ведь могу попросить взамен что угодно. Стать канцлером Тлаантота. Забрать твой дворец. Твой корабль. И ты отдашь мне что угодно. Для тебя нет ничего ценнее этого. Ты согласишься на все.
Вот настоящий урок, который она усвоила в крепости Псамага. Несмотря на страх, несмотря на боль, она чувствовала, что Сетенай значил для нее больше, чем ее собственная жизнь. Но для мага, при всей его гордости и могуществе, не было ничего важнее, чем собственное бессмертие – и в этом крылась его слабость.
Он сделал движение, словно хотел выхватить шкатулку, но передумал.
– Чего же ты хочешь?
Из его голоса и выражения лица исчез последний намек на теплоту. Это была просто сделка, и хорошо, что он это понял.
– Я хочу, чтобы ты вытащил нас отсюда, – сказала Ксорве. – Отправил куда-нибудь в безопасное место.
– Как разумно, – протянул Белтандрос, довольно убедительно изображая скуку. – Это все?
– Нет, – сказала Ксорве. – Еще мне нужны твои перчатки.
– Мои что? – он с недоверием рассмеялся. – Зачем? От них тебе нет никакого толку.
– Ты носишь их, и с тобой все в порядке, – сказала она. – Они защищают тебя. Магия не причиняет тебе вреда. Тал рассказал мне все.
Уста не говорили. У них не было языка. Горло – пустой гнойный колодец. Они ковыляли по песку, оставляя за собой дымку, связанные руки подрагивали.
Цалду не был уверен, понимают ли Уста приказы – например, знают ли они, что должны обезглавить Канву Шутмили, – или просто уничтожают любое живое существо на своем пути. Он уже видел их в действии и знает, чего ожидать. Облако пыли, запах расплавленного металла. Ужасная отвисшая челюсть. И, конечно же, крики.
Ходили слухи, что Уста частично забирают разум каждого убитого ими мага, что они упиваются их мучениями и становятся от этого сильнее. Цалду считал, что это просто страшилки.
Шутмили, до сих пор стоявшая совершенно неподвижно, выпрямилась и теперь наблюдала, как к ней ковыляет это существо.
Несколькими уровнями ниже поднялся небольшой переполох. Цалду решил, что какие-то зрители взбунтовались. Обычно, если семья осужденного устраивала беспорядок, стража быстро их утихомиривала, но это не могли быть члены рода Канва. Их ложа находилась поблизости от ложи Инквизитората, да и, в конце концов, Канва Жиури была им куда ближе, чем Канва Шутмили. Нет, все они сохраняли мрачный, но полный достоинства вид, за исключением канцлера Сетеная, который сидел очень прямо.
Зрители были ни при чем. Беспорядки вспыхнули среди танцоров, собравшихся за барьером на нижнем уровне. Одна из приспешниц Дракона Зинандур, одетая в черное, отделилась от остальных. Она перемахнула через ограждение, легко приземлившись на песок, и бросилась к осужденной, быстро и целеустремленно, как ястреб, пикирующий за добычей.
Она на бегу сорвала бумажную голову. Та покатилась, и пока стражи суетились, выхватывая оружие, Цалду понял, что видит, как она, описав головокружительную дугу, перекатывается по окровавленному песку арены.
– Ложитесь, Инквизитор! – крикнул один из стражей, обхватив Цалду за талию и увлекая его вниз.
Он успел оглянуться на ложу Канва. Канцлер Сетенай вскочил с места и побежал к барьеру. Кажется, он натягивал перчатки.
– Ксорве, – негромко позвал Сетенай, но Цалду слышал его так отчетливо, будто стоял рядом.
Сетенай вскинул руки, и время остановилось.
Сапоги Ксорве ударились о песок. Она не почувствовала ни вонь от засыхающей крови, ни скрежет металла, когда служители отпустили цепи Уст. Толпа выцвела, словно выжженная солнцем. Остались только ее собственная скорость, ее собственная ярость, и Шутмили, привязанная к столбу с опущенной головой. Ксорве пронеслась по арене, как камень, прыгающий по воде, и окликнула Шутмили по имени. Приподняв голову, Шутмили заметила ее.
– Ксорве, нет, – сказала она, не веря своим глазам. – Прошу тебя, не надо. Уходи.
– Все хорошо, – сказала Ксорве. Она дотронулась до плеча Шутмили. Под лохмотьями, которые той выдали, чувствовалось, как она дрожит. Ксорве тоже потряхивало – от страха, ожидания схватки и огромного облегчения, что Шутмили жива. Если она ошиблась и это конец, значит, так тому и быть. За недолгую жизнь Ксорве много раз могла умереть, разбившись о скалы равнодушия, преданности или безрассудства. Но это был конец, который она выбрала сама.
– Уходи, – сказала Шутмили, облизнув пересохшие губы. – Я не смогу смотреть, как ты будешь умирать.
Уста были все ближе, голодные и неумолимые. Десять футов… восемь… Шутмили дергала запястьями, каждое из которых сковывали серебряные наручники.
Ксорве положила руку на второе плечо и улыбнулась.
– Сегодня мы не умрем, – заявила она. Вытащив из-под плаща Реликварий Пентравесса, она накинула цепь на шею Шутмили. Шутмили тупо смотрела на него, уже не в силах удивляться.
– Доверься мне, – сказала Ксорве, повернувшись к ложе Канва и взмахнув рукой. – Хочешь вернуть его, Сетенай? – крикнула она, хотя он никак не мог ее услышать. – Тогда приходи и забирай!
Следом произошло много всего, а может, только одно. От ложи Канва отделилась и спустилась тень, как будто многочисленные ярусы Большой арены были всего лишь лестницей.
Сияющие Уста замерли на полпути. Повернув длинную шею в сторону тени, они дернули челюстью, будто пытаясь что-то сказать. Затем с криком, в котором слышалось облегчение, они превратились в столп серого песка. Столп стал облаком и рассыпался, а Белтандрос Сетенай вступил на арену.
Вспышка света и жара – песок арены расплавился и застыл единой массой вулканического стекла, – а затем это стекло замерцало зеленым светом, и они куда-то провалились.
Шутмили и Ксорве упали на землю. Ксорве встала на ноги, пытаясь отдышаться, и помогла подняться Шутмили. Они стояли на берегу сверкающего моря. Ядовитое солнце освещало поверхность воды. Впереди над ними возвышалась громадная башня, заостренный пик из черного камня и стекла.
Ксорве не знала, чего она ожидала. Но точно не этого.
– Я знаю это место, – слабым голосом сказала Шутмили, цепляясь за руку Ксорве, как будто она служила ей единственной точкой опоры. – Я точно знаю это место…
Ксорве тоже его знала. Они были здесь раньше, когда гонялись за Оранной. Антрацитовый Шпиль, трон и земной особняк Ирискаваал – то, каким он когда-то был, есть и будет. Даже спящее божество живет настоящим.
Антрацитовый Шпиль, как он есть. Он построен из окаменевшего дерева. Свет и дождь древних дней заключены в кольца внутри колец.
Широкий лестничный марш ведет к двери, по бокам которой стоят парные статуи.
У подножия ступеней первая пара статуй изображает две фигуры смертных, но их трудно разглядеть отчетливо: эти фигуры поддерживаются в воздухе роем каких-то паразитирующих существ, так что кажется, будто они согнулись в агонии или экстазе.
Другие статуи еще сильнее смущают взгляд: ангелы, из которых извергаются цветы, скелеты в мантиях, воины в доспехах, похожие на насекомых, чьи каменные рты хватают воздух.
Все пройдет, и только Шпиль останется неизменным.
– Держись за Реликварий, и тебе ничто не угрожает, – сказала Ксорве, шагая к лестнице. – Он не причинит тебе вреда.
Она взяла Шутмили за руку и приложила ее пальцы к шкатулке, отчаянно надеясь, что не ошибается.
– По-твоему, это должно меня впечатлить? – крикнула Ксорве ветру, который хлестал вокруг заостренных башенок. – Думаешь, я испугалась? Выйди и поговори со мной!
Ты вернешь то, что принадлежит мне. Это был его голос, достаточно ясный, но многократно усиленный, как будто он был частью ветра и оскверненного моря.
– Подойди и забери, – бросила она тонким и срывающимся голосом.
В башню вели двери из темного дерева, отполированные до блеска и украшенные узором из свернувшихся змей. Они были закрыты.
Я здесь. Ты вернешь то, что принадлежит мне.
– Я уничтожу его, – сказала она, сжимая ладонь Шутмили и Реликварий. Шутмили зажмурилась и не двигалась.
Тогда ты умрешь здесь. Вы обе. Тысячеглазая Госпожа раздавит вас в своих объятиях.
– Но ты тоже умрешь, – сказала она. Она поставила на карту все. Белтандрос Сетенай был рычагом, который мог изменить мир, а Реликварий был его точкой опоры. – Ты жил долго, но если я уничтожу твой Реликварий, ты не доживешь до этого момента. Разве не так, Пентравесс?
Двери открылись. За ними клубилась бесформенная тьма, а на пороге стоял маг в мантии из зеленой парчи.
– Мне следовало догадаться, – заметил он, – что декорации не произведут на тебя впечатления.
Он выглядел так же, как всегда, но он лгал. Замок не был декорацией. Он был куда более настоящим, чем этот человек с его грустной улыбкой и сочувственным взглядом.
– Теперь я стал собой, – заметил он. – Как я понимаю, тебя это огорчает, но у меня были причины скрывать свое истинное имя. Вообще-то я сам забыл его. Долгие века поисков в темноте и редкие вспышки прозрения. Я никогда не вводил тебя в заблуждение по поводу чего-то важного.
– Мне все равно. Кем бы ты ни был, ты можешь умереть, – сказала Ксорве. – И тебя смерть страшит куда больше, чем нас.
– Да, я могу умереть, – сказал он. – Я знаю, что такое предательство, но этого я не ожидал. Не от тебя, Ксорве. – На один краткий миг ей захотелось вернуться в дворец Тлаантота, и чтобы все стало как прежде: ее работа, повседневные хлопоты, былое отношение Сетеная к ней. – Я забрал тебя с собой. И всегда был добр к тебе.
Она крепче сжала Реликварий.
– Ага. Все так, – сказала она. – Считай меня неблагодарной.
– Я сделал тебя той, кто ты есть. – Он не стал подходить ближе. Двери башни захлопнулись за ним, но он не отрывал взгляда от Ксорве и Реликвария.
– Ты хочешь сказать, что сделал меня своей наемницей. Своим инструментом.
Ей было что сказать. Она научилась убивать ради него. Благодаря ему она узнала все виды жестокости в теории и на практике. Она безжалостно подавила в себе все черты, которые мешали ей служить его цели. Гнев Ксорве напоминал огромную волну, что простирается на сотни миль и набирает силу и скорость, устремляясь к побережью. Но если она что-то и получила, став его инструментом, так это силу, способную сжать и усмирить это чувство. Она сдержалась.
– Ксорве, – сказал он. – Если бы я знал, что тебе это не нравится… Ты правда веришь, что мне было все равно? Я подарил тебе твою жизнь.
– Она не твоя, чтобы ее дарить! – бросила Ксорве и прикусила язык, снова сдерживая гнев. Бессмысленно убеждать его. Ей просто нужно, чтобы он сделал так, как она хочет.
– Знаешь, это довольно нечестно с твоей стороны, – сказал он.
Ксорве рассмеялась. Это было почти забавно.
– Разве? – Она забрала Реликварий у Шутмили и дернула за цепь – та лопнула, и сотни звеньев рассыпались как песок. – Нечестно, что ты хочешь, чтобы я вернула тебе твою жизнь.
– Это все очень умно… – начал он, но вздрогнул, осознав, что Ксорве вот-вот откроет Реликварий.
Вот он – трон, как и говорил Тал. Вот она – земная обитель. Она открыла крышку Реликвария. Внутри, аккуратно уложенное среди драпировок как гигантская жемчужина, находилось живое, бьющееся сердце, – такое же свежее, как в тот день, когда оно было вырезано. У нее был с собой меч, но и без этого она могла бы легко раздавить сердце руками.
– Значит, все это ложь, – сказала Ксорве. – Все эти невероятные знания. – Она не удивилась. Пентравесс никогда и не собирался оставлять наследие. Не в его природе отдавать что-либо просто так.
– Я сам в это верил, – сказал он. – Когда так долго живешь на свете, об этом легко забыть.
– Итак, – сказала она. – Я ведь могу попросить взамен что угодно. Стать канцлером Тлаантота. Забрать твой дворец. Твой корабль. И ты отдашь мне что угодно. Для тебя нет ничего ценнее этого. Ты согласишься на все.
Вот настоящий урок, который она усвоила в крепости Псамага. Несмотря на страх, несмотря на боль, она чувствовала, что Сетенай значил для нее больше, чем ее собственная жизнь. Но для мага, при всей его гордости и могуществе, не было ничего важнее, чем собственное бессмертие – и в этом крылась его слабость.
Он сделал движение, словно хотел выхватить шкатулку, но передумал.
– Чего же ты хочешь?
Из его голоса и выражения лица исчез последний намек на теплоту. Это была просто сделка, и хорошо, что он это понял.
– Я хочу, чтобы ты вытащил нас отсюда, – сказала Ксорве. – Отправил куда-нибудь в безопасное место.
– Как разумно, – протянул Белтандрос, довольно убедительно изображая скуку. – Это все?
– Нет, – сказала Ксорве. – Еще мне нужны твои перчатки.
– Мои что? – он с недоверием рассмеялся. – Зачем? От них тебе нет никакого толку.
– Ты носишь их, и с тобой все в порядке, – сказала она. – Они защищают тебя. Магия не причиняет тебе вреда. Тал рассказал мне все.