Нефритовые четки

– Во времена золотой лихорадки не было в здешних местах головореза страшней, чем вождь индейцев племени лакота по имени Расколотый Камень. Он был семи футов ростом и ездил на огромном чубаром коне, который в бою дрался передними копытами. Переселенцев Расколотый Камень называл «бледной саранчой» и за людей не считал, убивая без разбору – хоть женщин, хоть младенцев. Кровожадный дикарь верил, что белых такое огромное количество, потому что их убитые воскресают и являются на индейскую землю снова и снова. Поэтому своим жертвам он прокалывал барабанные перепонки. Шаман сказал ему, что, если так делать, душа уйдёт в землю и больше не вернётся.

Ты, конечно, слышал о том, как огромное скопище индейцев в 1876 году уничтожило 7-й кавалерийский полк генерала Кастера, не оставив в живых ни одного человека? – спросил Иеремия. – Многие тогда говорили об этой ужасной загадке.

– Я с-слышал о резне При Маленьком Большом Роге. Но слышал я и о том, что Джордж Кастер в своё время закончил военную академию худшим учеником в выпуске. Этим, вероятно, и объясняется «ужасная загадка».

– Я говорю не о причине поражения, а о жутком открытии, которое сделали скауты, первыми обнаружившие место битвы. – Иеремия перешёл на страшный шёпот. – У каждого из 266 солдат и офицеров были проколоты уши. Вот каков был Расколотый Камень. Недаром им пугали детей от Колорадо и до Монтаны. Все остальные вожди давно были перебиты или сдались и осели в резервациях, а Расколотый Камень все рыскал по прериям и горам со своими краснокожими, сея повсюду смерть и трепет. Несколько раз он чудом выскальзывал из ловушек и засад. Всякий раз чубарый уносил злодея от погони. Но пришёл конец и Расколотому Камню. Его, как и многих мужей силы, погубила женщина.

Старейшины дружно закивали. Их, закоренелых многоженцев, можно было считать экспертами в этом вопросе.

– Звали её Голубая Сойка. Обычная скво, ничего особенного. Я потом видел её в резервации. Тощая, тут ничего и тут тоже, – показал на себе Иеремия. – Но Расколотый Камень в ней души не чаял. И, когда скауты полковника Маккинли окружили его лагерь близ Коттон-крика (это в пятнадцати милях отсюда), он вступил с кавалерией в переговоры, чего раньше никогда не делал. В прежние времена он велел бы воинам бросить баб и детей, налетел бы вихрем и унёсся прочь на своём чубаром дьяволе. А тут, из-за этой самой Сойки, дрогнул. Сдался на почётных условиях: что никого из индейцев не тронут, всех переправят в резервацию. Сам полковник пожал Расколотому Камню руку, скрепляя уговор. И слово своё сдержал – почти. На первом же ночном привале, вон там, у Змеиного каньона, – показал рассказчик куда-то в сторону и вверх, – пока полковник Маккинли спал или прикидывался, что спит, волонтёры выволокли вождя на край обрыва и повесили. За все его кровавые дела и особенно за проколотые уши. На чубарого никто не позарился, хотя конь был первостатейный – пристрелили и даже шкуру не содрали. А всех остальных пленных честь по чести доставили в резервацию… Стало быть, Расколотого Камня вздёрнули 23 августа 1881 года в каких-нибудь пятистах шагах отсюда. Кабы мы знали, что тут стряслось такое чёрное дело, нипочём бы здесь не поселились.

– Воистину так, – вздохнул Мороний, и каждый повторил: «Воистину так».

– История, конечно, к-колоритная, но при чём здесь безголовый всадник?

– Да, ты забыл сказать про голову, Иеремия, – укорил брата апостол.

– Я приберёг это на конец… – Иеремия весь подался вперёд и, уже не актёрствуя, а по-настоящему дрожа от страха, зашептал:

– Там, на самой кромке каньона стояло сухое дерево. Оно и сейчас есть… Волонтёры затянули на шее индейца длинную верёвку и спихнули его вниз. А тело у него было мощное, тяжёлое… Позвонки не выдержали, и на верёвке осталась болтаться лишь оторванная голова с шеей… Старый негр Уошингтон Рид, который был там и видел всё собственными глазами, сразу сказал: «Добра не жди. Индеец вернётся за своей головой». Так оно и вышло. Вождь вернулся. Бродит по долине, ищет то, чего лишился…

Апостол забормотал псалом в обережение от нечистой силы, старейшины подхватили.

– Кто-то из ваших видел безголового всадника собственными г-глазами? – подождав, пока они домолятся, спросил Фандорин.

– Первый раз ночью 23 августа, – подтвердил Мороний и повернулся к старейшине, сидевшему слева. – Иуда, ты был там.

Тот, в отличие от Иеремии, не обладал даром рассказчика.

Почесав пушистую бороду, Иуда нехотя проворчал:

– Рассказывал уже, сколько можно… Ну не спалось мне. Пошёл прогуляться, на луну посмотреть. На обрыве хорошо, ветерок. Вдруг топот. Думаю, кто бы это? А там прямо по краю Он. – Иуда поёжился. – Головы нет. Конь пятнистой масти, как корова. Встал на дыбы, прямо над пропастью, около сухого дерева. Развернулся и ускакал… Ну, я про Расколотого Камня вспомнил. Сердце прихватило. Еле домой добрёл…

Рассказ безусловно заслуживал внимания – люди, подобные Иуде, врать и выдумывать не умеют.

– Всадника видел только мистер Иуда или кто-то ещё? – спросил Эраст Петрович.

– Ещё его видел молодой Саул. То есть это мы так думаем, что видел, – непонятно ответил Мороний.

– Должен был видеть, как иначе? – заметил один из старейшин.

– А все потому что отца не слушал! – воскликнул другой и вдруг завсхлипывал. Соседи обняли его, стали утешать.

– Саул был сыном Мафусаила, – скорбно пояснил апостол, глядя на плачущего. – Самый отчаянный из наших юношей. Никакого страху в нём не было. Теперь вот не знаем, что с ним делать. В освящённой земле хоронить или просто зарыть?

Эраст Петрович слушал нахмурившись. История с Безголовым Всадником выходила менее забавной, чем ему показалось вначале.

– Что случилось?

– Пойдём. Сам посмотришь…



В холодном погребе, который в обычное время, очевидно, использовался для хранения продуктов, на полу стоял неструганый гроб. В нём, со всех сторон обложенный кусками льда, лежал покойник. Только упокоенным он никак не выглядел. На фиолетовом лице застыла гримаса невыразимого ужаса, а глаза хоть и были прикрыты серебряными долларами, но судя по уползшим на середину лба бровям, вылезли из орбит.

– Смотри сюда, – посвятил керосиновой лампой Мороний – с одной стороны, потом с другой.

Оба уха мертвеца были черны от спёкшейся крови.

– Проколоты барабанные п-перепонки? – тихо произнёс Эраст Петрович и поневоле передёрнулся. – Это нельзя так оставлять. Нужно разобраться.

Апостол уныло вздохнул:

– Как разберёшься в дьявольских кознях?

– Так же, как в человеческих. – Стиснув зубы, Фандорин стянул с трупа саван, чтобы найти повреждения. – Нужно установить круг возможных версий, а потом рассмотреть каждую по очереди.

Никаких ран на теле не нашлось.

– Отчего произошла с-смерть?

Старейшины о чём-то перешёптывались. Кажется, опять заспорили.


– От ужаса, – ответил Мороний. – Мы нашли Саула утром близ Змеиного каньона. Он лежал ничком. Ни царапины, только уши проколоты…

Он поднял руку, чтобы братья умолкли.

– Скажи, русский, быть может, ты не веруешь в Бога? – спросил апостол, но не с осуждением, а словно бы с надеждой.

– Это сложный вопрос. Коротко не ответишь.

Старейшина Разис воскликнул:

– Ага, я был прав! Такое может сказать только безбожник! Раз ты не веришь в Бога, значит, не веришь и в Дьявола?

– Не верю, – признался Эраст Петрович.

– Говорю вам, нам его послало Провидение!

Разис повернулся к остальным и снова перешёл на шёпот. Фандорин расслышал лишь полфразы: «Это ещё лучше, чем…»

Непонятно, в чём Разис пытался убедить остальных братьев, но это ему не удалось.

– Как решил, так и будет! – возвысил голос Мороний. – Хватит спорить!

Он достал из кармана часы, многозначительно щёлкнул крышкой, и дискуссия закончилась.

– Время заполночь, а мы встаём рано, – вежливо, но твёрдо обратился апостол к Фандорину. – Мы благодарны тебе, но устав общины не позволяет давать приют иноверцу. Скажи, где нам найти тебя? Возможно, мы обратимся к тебе с просьбой.

– В русской деревне, или в номерах «Грейт-Вестерн», – сказал Эраст Петрович. – В самом деле, пора.

Во дворе ему подвели лошадь, ещё раз принесли извинения и благодарности, но всё это было проговорено в явно ускоренном темпе.

Любопытно, подумал Фандорин и перед тем, как сесть в седло, вытер лоб открытой ладонью наружу, что на тайном языке жестов, принятом у «крадущихся», означало: оставайся, где есть.

По меньшей мере трижды ему сказали, что ехать нужно от ворот налево – так будет короче до изгороди. Настойчиво предлагали провожатого, но Эраст Петрович отбился.

Он действительно повернул налево, но шагов через двести сделал широкий полукруг и снова вернулся к частоколу – однако не к воротам, а в самый дальний угол, вплотную примыкавший к скале.

Спешился на изрядном расстоянии, к тыну подкрался, держась в тени обрыва.

– Сюда, господин, сюда, – шёпотом позвал Маса.

Он поставил один на другой три обрубка брёвен, оставшихся с времён, когда строили стену, и примостился сверху, имея возможность видеть всё, что происходит внутри селестианской крепости.

– Ну что там?

Эраст Петрович сел на землю, опершись спиной о бревно.

– Суетятся. Бегают. Свет в окнах не гаснет.

– Ждут кого-то. Потому и выпроводили меня с такой п-поспешностью. Интересно, кого бы это, в такой час. Подождём.

Помолчали.

Потом японец снова зашептал:

– Господин, в этом селении женщин в несколько раз больше, чем мужчин. Это почему?

Объяснение вызвало у него живейший интерес.

– Если бы мне пришлось на всю жизнь остаться в этой долине, – задумчиво сказал Маса, – я бы не пошёл жить к русским, я бы сделался небесным братом. А вы, господин?

Попытавшись представить себя сначала коммунаром, потом селестианцем, Фандорин поёжился:

– Лучше уж стать Безголовым Всадником.

И рассказал помощнику про легенду и труп в леднике. Маса покачал головой, поцокал языком.

– Да, всякое бывает. Вот в городе Эдо во времена сегуна Цунаёси был похожий случай. Господин Цунаёси любил собак больше, чем своих двуногих подданных, за это его и прозвали Собачьим Сегуном. Он велел построить по всей стране харчевни и постоялые дворы для бродячих псов, а всякого, кто обидит собаку, предавал смерти. И вот однажды бедный ронин по имени Бакамоно Ротаро имел несчастье зарубить мечом дворняжку, которая помочилась ему на кимоно – причём прямо на фамильный герб. Ронина, разумеется, приговорили к харакири, и он выполнил приказ властей, но перед смертью поклялся, что страшно отомстит за бесчестье. И с тех пор на ночных улицах Восточной Столицы завёлся страшный оборотень. От ног до плеч – самурай, а голова пёсья. Как где увидит собаку – неважно, бродячую или с хозяином, сразу выхватывает меч и рубит на мелкие куски. Правда, сук в течке не убивал. Тут в нём верх брало кобелиное начало, и он…

Маса поперхнулся на полуслове и предостерегающе вскинул руку – услышал что-то. Слух у него был острее, чем у господина.

– Кто-то едет? – шёпотом спросил Эраст Петрович, но секунду спустя и сам услышал дальний стук копыт.

Его помощник смотрел в одну точку.

– Человек, – докладывал он. – В чём-то светлом. На лошади. Едет медленно.