Нефритовые четки

– Никогда-с.

– Заберу с собой, – решил Фандорин. – А деньги пересчитайте и оформите протоколом.

Небаба бросил цепкий взгляд на купюры, чуть пошевелил их пальцем и в ту же секунду уверенно заявил:

– Тридцать семь рубликов. Ваше высокоблагородие…

– Что?

– Не показать ли эти самые чётки графу Хруцкому? Их сиятельство – большой знаток по части всяких восточных штук.

– Не стоит, – легкомысленно махнул рукой Эраст Петрович, засовывая бархатку в карман. – Я, Небаба, и сам кое-что смыслю в «восточных штуках».

И, провожаемый недоверчивым взглядом околоточного надзирателя, направился к выходу.





3


Весь день надворный советник пребывал в сосредоточенной задумчивости, то и дело доставал из кармана чётки, покачивал на ладони гладкие каменные шарики, и их негромкий, уютный перестук доставлял ему необъяснимое удовольствие.

На послеполуденном докладе у генерал-губернатора (собственно, следовало бы назвать этот каждодневный ритуал обыденным словом «чаепитие», тем более что нынче и докладывать-то было особенно не о чём) князь Владимир Андреевич поинтересовался:

– Что это у вас, голубчик, за игрушка? Какое-нибудь новомодное изобретение? Вы ведь у нас поклонник технического прогресса. Дайте-ка посмотреть. – И, нацепив пенсне, принялся с любопытством рассматривать восточную диковину.

– Нет, ваше высокопревосходительство, – почтительно ответил чиновник особых поручений. – Изобретение самое что ни на есть старинное. Придумано древними для концентрации мыслительной и д-духовной энергии.

– А, чётки, – понял князь. Стал перебирать их, ритмично пощёлкивая зелёными камешками, и вдруг хлопнул себя по лбу. – Эврика! С утра терзаюсь, как составить докладную записку по афганскому вопросу для его величества. Смолчать бесчестно – горячие головы втягивают страну в авантюру, а писать правду боязно, ведь англофобия государя общеизвестна. Так я вот что, я напишу отчёт о пребывании цесаревича в Первопрестольной и между делом изложу свою позицию по кушкинской экспедиции. Оно выйдет и прозрачно, и ненавязчиво. Ай да Долгорукой, ай да голова! Держите ваши чётки, Эраст Петрович. Они мне и в самом деле помогли с мыслительной концентрацией. Вы их почаще приносите.

Фандорин улыбнулся шутке, и разговор повернул на российско-английский конфликт, приняв столь специальный характер, что непосвящённому человеку разобраться во всех этих политических тонкостях и хитросплетениях было бы совершенно невозможно.

Но вечером, уже вернувшись к себе на Малую Никитскую и усевшись за окончательное доведение письма на высочайшее имя, Эраст Петрович вспомнил шутливые слова генерал-губернатора. Бумага была необычайно трудной, поскольку её составление требовало осторожности и такта – малейшая ошибка могла бы иметь для князя самые опасные последствия. Надворный советник то и дело останавливался, перечитывая написанное, и рука сама собой лезла в карман за чётками – поначалу чисто механически. Однако вскоре Эраст Петрович заметил удивительное обстоятельство: стоило ему несколько мгновений поперебирать нефритовые кругляшки, и головоломная фраза сочинялась сама собой, причём самым что ни на есть идеальным образом.

Это повторилось не раз и не два, так что в конце концов Фандорин, заинтригованный странным феноменом, вовсе отложил письменные принадлежности и уставился на чётки с пытливым интересом.

Вечер выдался чрезвычайно жаркий и душный, поэтому надворный советник устроился в высоком вольтеровском кресле у раскрытого окна, выходившего во двор, и раздвинул шторы. Снаружи, во дворе, было совсем темно, из соседского яблоневого сада доносился звон цикад. Эраст Петрович с удовольствием выпил бы чаю, но камердинер Маса, как обычно, отправился на романтическое свидание с некоей особой. Оберегая честь дамы, японец хранил её имя в тайне, но по крошкам и изюминкам, в последнее время то и дело выпадавшим из карманов сластолюбивого азиата, Фандорин вычислил, что Маса свёл-таки интимное знакомство с местной булочницей, на которую давно поглядывал с томлением и которой даже посвятил прочувствованное трехстишье:

Вокруг пышного цветка

Вьётся жёлтая пчёлка.

О, пьянящий аромат!





Так или иначе, слуги дома не было, самому же ставить самовар было лень, поэтому Эраст Петрович решил удовольствоваться сигарой. Пуская струйки синего дыма, пересчитал бусины. Получилось число, для Востока необычное – двадцать пять. Если б двадцать четыре, понятно: три восьмёрки, то есть трижды счастливая цифра, знаменующая счастье и долголетие. Но двадцать пять? Пятью пять – это что-то жёсткое, логическое, европейское.

Фандорин повертел чётки и так, и этак, даже зачем-то лизнул один камешек (благо в комнате никого не было), а потом ещё и понюхал. Никакого вкуса язык, разумеется, не ощутил, а вот запах был – едва уловимый, но всё же несомненный. Эраст Петрович узнал его. Пахло неподдельной, истинной древностью, как от византийских мозаик или развалин Колизея. Именно такой аромат источает время, когда его накапливается очень много: от сгустившегося времени веет покоем, прахом и немножко полынью.

Пальцы сами защёлкали шариками, и внезапно в голову пришла не вполне понятная мысль: двадцать пять – это трижды долголетие плюс единица. То есть больше, чем трижды долголетие? Что это может значить? Нелепица какая-то.

Вдруг раздался легчайший треск – это лопнула нитка, и камешки зелёным дождём посыпались вниз, но на пол не упали, потому что реакция у Эраста Петровича была отменной. Он моментально опустился на колени, подставил ладони ковшом и поймал все бусины кроме одной – той самой, двадцать пятой. Она ударилась о паркетный пол со странным чмокающим звуком и откатилась в сторону. Странно было не только непонятное причмокивание, которого никак не могло произойти при столкновении камня с деревом. Не менее удивительным показалось Фандорину и то, что донёсся звук не снизу, а сверху.

Коленопреклонённый Эраст Петрович поднял голову, обернулся и увидел, что в изголовье, где за секунду перед тем находилась его голова, подрагивает толстая короткая стрела, вошедшая в обивку кресла чуть не по самое оперенье.

Это загадочное явление до такой степени поразило надворного советника, что он сначала потряс головой, а уже потом высыпал шарики в кресло и выдернул из обивки пернатую гостью. Такие стрелы Фандорину уже приходилось видеть раньше – ими стреляют из маленьких, мощных арбалетов, какими с незапамятных времён пользуются профессиональные убийцы в Японии, Корее и Китае.

Не раздумывая более ни единого мгновения, чиновник особых поручений легко перемахнул через подоконник, пружинисто приземлился на мягкую клумбу и нажал пальцами на глазные яблоки, чтобы зрение после света быстрей приспособилось к темноте.

Но ещё прежде, чем расширились зрачки, слух Эраста Петровича уловил шорох – некий человек в наряде, тесно облегающем фигуру, пригнувшись бежал к ограде, что отгораживала усадьбу барона Эверт-Колокольцева, во флигеле которой квартировал Фандорин, от уже упоминавшегося яблоневого сада. Несостоявшийся убийца мчался сквозь тьму легко и проворно, почти бесшумно касаясь ногами земли.

Револьвера у надворного советника при себе не было, да если б и был, Эраст Петрович все равно стрелять бы не стал. Во-первых, очень уж хотелось объясниться с безвестным недоброжелателем, а во-вторых, сей интересный стрелок совершил непростительную топографическую ошибку – очевидно, из-за недостаточного знания местности. В том направлении, куда он сейчас нёсся со всех ног, двор был замкнут не обыкновенным забором, а высокой, в добрых полторы сажени, стеной. Отлично зная, что деваться новоявленному Вильгельму Теллю некуда, Фандорин и бежать за ним не стал, а направился следом спокойно и неторопливо.

Но здесь чиновника ожидал новый сюрприз. Не замедлив бега, злоумышленник оттолкнулся от земли и подпрыгнул так высоко, что смог ухватиться руками за край стены. Безо всякого усилия подтянулся, присел на корточки и исчез на той стороне. Прежде чем спрыгнуть в сад, беглец задержался на верхушке – не долее чем на миг, однако Фандорин успел отчётливо разглядеть чёрный силуэт: узкие штаны в обтяжку, короткую куртку и конусообразную шапочку. Это был китаец!

Рванувшись с места, Эраст Петрович попробовал залезть на стену таким же манером, но из-за халата и домашних туфель с первого раза не получилось. Когда же надворный советник, наконец, оседлал трудную преграду, продолжать погоню уже не имело смысла: яблоневый сад встретил Фандорина безмятежной неподвижностью – не подрагивали ветки, не шуршала трава, и понять, в какую сторону устремился злодей, не представлялось ни малейшей возможности.

Назад Эраст Петрович вернулся разочарованным и недоумевающим. На всякий случай задвинул шторы, хоть в комнате от этого сразу стало душно. Походил взад-вперёд, похлопал в ладоши, помассировал виски, но в голову ничего путного не лезло. По опыту Фандорин знал, что самое лучшее средство для разгона застоявшейся мысли – какая-нибудь механическая работа. Кстати и дело нашлось.


Чиновник сходил в комнату Масы, порылся в шкатулке с иголками и нитками. Остановил свой выбор на катушке с красно-золотой наклейкой Замьчательно прочныя и надежныя шелковыя нитки тов-ва «Пузыревъ и сыновья».

Сел в кресло, покосившись на дырку от стрелы, стал нанизывать шарики на нить. Ах да, был ведь ещё один – откатился в сторону.

Двадцать пятая бусина обнаружилась под письменным столом. Эраст Петрович поднял её и вдруг ощутил подушечкой пальца какой-то резной узор. Поднёс камешек к лампе и увидел полустёртый иероглиф «железо» – по-японски он читался «тэцу», по-китайски «те». Что бы это значило?

Присоединив последний кругляшок к его собратьям и завязав нитку, чиновник проверил, удобно ли камешкам на новой основе. Оказалось, что очень даже удобно. Зелёные шарики весело защёлкали один о другой.

«Железо», «те»? Неужто…

Фандорин вскочил на ноги и бросился к шкафу, в котором стояли старинные книги, в своё время вывезенные им из Империи Восходящего Солнца.





4


На следующий день Эраст Петрович на службу не пошёл, послав в канцелярию коротенькую записку, в которой ссылался на некие неотложные дела. В самом этом обстоятельстве ничего удивительного не было, поскольку надворный советник не имел определённых присутственных часов и вообще находился на завидном положении вольной птицы. Странности начались позднее, уже ближе к вечеру.

Молодой человек, всегда одевавшийся с иголочки и слывший одним из первых московских щёголей, нарядился в потрёпанный сюртук, извлёк из особого отделения платяного шкафа нечистую рубашку, хранившуюся там специально для подобных случаев, дополнил свой туалет прочими соответствующими предметами и отправился пешком в сторону Сухаревского рынка. Путь был некороткий, но Фандорин не спешил, наслаждаясь мягким дыханием погожего летнего дня.

Очевидно, столь продолжительная прогулка понадобилась чиновнику для пробуждения аппетита. Во всяком случае, достигнув Сухаревки, он сразу же направился в одну из самых непрезентабельных харчевен китайского квартала – одно название что квартала, а на самом деле нескольких кривых и тесных переулочков, где обосновались китайские мелочные торговцы и разнорабочие, с недавних пор начавшие селиться в Древнепрестольной.

В тёмной и грязноватой комнате не было ни одного европейца. Там резко пахло жареной селёдкой и каким-то едким маслом, а за низенькими столами сноровисто ели палочками низкорослые узкоглазые люди с длинными косами, все как на подбор в синих или чёрных суконных курточках со стоячими воротниками. Вежливость и опасение обжечь губы предписывали есть суп и втягивать в рот лапшу со свистом, поэтому отовсюду доносилось деловитое хлюпанье и причмокивание, какого не услышишь и в самом распоследнем хитровском трактире.

Эраст Петрович заказал суп из акульих плавников и жареные блинчики с яйцами и капустой. Пока дожидался, безмятежно поигрывал старинными нефритовыми чётками. На взгляды искоса отвечал лёгким покачиванием головы, а когда ему принесли мисочку с супом и тарелочку с хрустящими свёрнутыми блинами, захлюпал и зачмокал не хуже прочих едоков.

Ел долго, с аппетитом, а потом ещё не менее трёх четвертей часа пил из закопчённого бронзового чайника жасминовый чай. Наконец встал, вытер вспотевший лоб несвежим платком, положил на стол пятиалтынный и перебрался в соседнее заведение, где подавали сласти и шла игра в маджонг.

Китаеведческая экскурсия чиновника особых поручений продолжалась до темноты, которая застала Фандорина в некоем мрачном подвале, затерянном в глубине одного из Сухаревских дворов. Это было довольно просторное помещение с низким сырым потолком и почти безо всякого освещения, если не считать нескольких масляных плошек.

На полу рядами были разложены ватные тюфячки, на которых сидели и лежали люди – по преимуществу китайцы, но попадались и европейцы. Пахло сладким, щекочущим ноздри дымком, который медленно и грациозно покачивался под сводом подземелья. Никто не разговаривал, здесь царила тишина, лишь время от времени откуда-нибудь раздавалось приглушённое, невнятное бормотание.

Эраст Петрович не без брезгливости уселся на засаленную подстилку, и молчаливый китаец сразу же принёс и с поклоном подал ему дымящуюся костяную трубку с длинным, украшенным драконами черенком. Покосившись по сторонам (слева дремал какой-то бледный, бородатый господин в чиновничьем мундире со споротыми пуговицами, справа восседал толстощёкий китаец с блаженно зажмуренными глазками), Фандорин первым делом выложил на край тюфяка чётки, затем тщательно вытер платком мундштук и осторожно затянулся – единственно из научного интереса. Ничего особенного не произошло – ни после первой затяжки, ни после второй, ни после третьей.

Успокоившись, надворный советник сделал вид, что тоже дремлет, сам же из-под прикрытых век – благо глаза уже привыкли к сумраку – стал незаметно приглядываться к лицам курильщиков. Странные это были лица: как бы лишённые возраста, с одинаково приопущенными подбородками и тёмными ямами вместо глазниц. Внимание чиновника привлёк старый китаец с длинной седой бородёнкой, что сидел прямо напротив. Эраст Петрович удивился остроте собственного взгляда – так отчётливо ему было видно каждую морщинку на благостном лице старца. Вдруг глаза китайца приоткрылись, и оказалось, что они вовсе не сонные и одурманенные, а, напротив очень живые, ясные и, пожалуй, даже весёлые. Подмигнув молодому человеку, старик спросил ласковым, несказанно приятным голосом, причём безо всякого акцента:

– Что, трудно?

Отчего-то чиновник сразу понял, что загадочный китаец спрашивает его не о каком-нибудь мелком неудобстве вроде непривычки к сидению на комковатом тюфяке, а о том, трудно ли ему, Эрасту Фандорину, жить на свете.

– Нет, – ответил Эраст Петрович. А подумав, сказал:

– Да.

Запахло цветущими яблонями, и вдруг выяснилось, что оба они – и Фандорин, и симпатичный старик – сидят вовсе не в сыром подвале, а на вершине невысокой горы. Внизу простиралась зелёная долина, поблёскивающая квадратами заливных рисовых полей, на склонах росли усыпанные цветами деревца, вдали виднелся белостенный монастырь с диковинными башенками и пятиярусной пагодой, а предзакатное небо было зелёно-лилового оттенка, какого никогда не увидишь в средней полосе России.

Перемещению в пространстве Эраст Петрович нисколько не удивился – наоборот, счёл уместным и даже само собой разумеющимся. Он знал, что старца зовут Те Гуанцзы, а гора называется Тайшань.

Помолчали.

– Боишься смерти? – снова спросил старец.

И снова Эраст Петрович ответил сначала «нет», а подумав – «да».

– А ты её не бойся, – улыбнулся Те Гуанцзы. – Ничего страшного в ней нет. Если захочешь, смерти и вовсе не будет. Научить тебя этой тайне?

– Да, мудрый! – вскричал Фандорин. – Научи!

– Слушай же, но только не умом, а духом, потому что ум подобен листку, который распускается весной и облетает осенью, а дух – это могучее дерево, живущее тысячу лет.

– Я не хочу жить тысячу лет, – сказал Эраст Петрович. – Но я хочу знать тайну.

– Сейчас ты её узнаешь, – ещё ласковей улыбнулся волшебник. – Она проста. Ведь что такое смерть?

Чиновник наклонился вперёд, чтобы не пропустить ни единого слова, а мудрейший смежил веки, вытянул руку – что-то очень уж далеко, на целую сажень. Чудодейственно удлинившаяся рука ухватила Эраста Петровича за плечо и стала сильно-сильно трясти.

– Гаспадзин, гаспадзин, скорей, уйдзёт! – услышал Фандорин голос, изъяснявшийся по-русски с чудовищным японским акцентом.

– Постой, Те Гуанцзы, – попросил надворный советник, – не уходи. Это Маса, я его сейчас отошлю, чтоб не мешал.

Но было поздно. И кудесник, и яблоневая гора, и зелёная долина исчезли.