Нефритовые четки

Лис-оборотень Тасенька разразился причитаниями, ну а Федота Федотовича на ту пору в конторе ещё не было. Присутствие только-только начиналось.

Ещё немножко поужасались жуткому происшествию, и всяк занялся обычным делом: письмоводители заскрипели перьями, ремингтонист принялся налаживать своё чудо техники, Муся удалилась на кухню, а художница стала заканчивать портрет. Её кисть двигалась с поразительной сноровкой. Возможно, «Мориса Сьердюка» в самом деле ожидало в Париже большое будущее.

– Жалко, вы нынче в сюртуке, – посетовала Мавра. – Я хотела ещё блики на мундирных пуговицах прописать.

Но придти студентом Фандорин сегодня никак не мог. Предстояла генеральная баталия, и вступать в неё ряженым не подобало.

– Скажите, – шепнул Эраст Петрович очень-очень тихо. – Деньги на поездку в Париж вам даёт барон? Я угадал?

Девушка кивнула:

– В память о моём женихе.

– Вы кроме меня кому-нибудь об этом говорили?

Она покачала головой и прижала палец к губам, а то Тасенька уже навострил уши, да и Ландринов заворочался на стуле.

Ну вот теперь окончательно сложилось, одно к одному, подумал Фандорин. Остаётся только ждать.

Ждали все. Ощущение какого-то тяжкого, неумолимо надвигающего события так и витало в комнате. Об этом никто не говорил, но и без того чувствовалось – по тому, как недолго обсуждали бандитское нападение, по воцарившемуся молчанию, по быстрым взглядам, которые каждый нет-нет да и бросал то в сторону пустующего кабинета, то на входную дверь.

Когда вошёл управляющий в сопровождении камердинера, все заработали с удвоенным усердием, с Сергеем Леонардовичем поздоровалась только Мавра и опять, как давеча, порозовела. Теперь понятно – из благодарности.

– Доброе утро, – поздоровался и фон Мак, подходя к мольберту.

Но интересовала его не девушка и тем более не портрет. Воспалённые, невыспавшиеся глаза смотрели только на Фандорина, тревожно и вопросительно.

Эраст Петрович ответил сначала едва заметным кивком, а затем столь же коротким покачиванием головы. Означала эта маленькая пантомима следующее: «Да, всё знаю. Нет, не сейчас».

Барон отлично его понял, но трудно сказать, успокоило его это известие или, наоборот, встревожило ещё больше.

Чуть помедлив, он прошёл к себе, Федот Федотович последовал за хозяином.

Прошло не более четверти часа, и с лестницы донеслись тяжёлые шаги и позвякивание – в мезонин поднималась целая группа людей.

В комнате все разом распрямились, больше не прикидываясь сосредоточенными на работе. Из кухни высунулась Муся.

Дверь распахнулась.

Первым вошёл Зосим Прокофьевич Ванюхин с какой-то бумагой в руке, очень торжественный.

За ним, гремя шпорами и саблями, появились пристав Басманной части подполковник Ляхов, двое полицейских унтер-офицеров, а также известный всей Первопрестольной журналист Штейнхен из газеты «Московский богомолец», читать которую в приличных кругах почиталось дурным тоном, что не мешало этому бульварному листку каждодневно продавать до ста тысяч экземпляров.

При виде скандального писаки Эраст Петрович поморщился. Уж этого Ванюхину делать никак не следовало. Теперь, чем бы ни закончилась история, шуму будет на всю империю.

– Ну вот и я, – громогласно объявил петербуржец. – Заждались? А это обещанный документец.

Он потряс бумагой.

На шум из кабинета выглянул Сергей Леонардович и сделался очень бледен. Из-за плеча управляющего торчала голова камердинера.

– Сударь, – обратился к барону следователь, – я прибыл для того, чтобы заключить вас под стражу. Вот распоряжение господина прокурора.

Когда фон Мак ничего не ответил, Ванюхин приказал приставу:

– Исполняйте свой долг.

Журналист уже вовсю строчил в тетрадочке. Эраст Петрович поднялся и, тихо ступая, двинулся вперёд. На ходу заглянул в тетрадочку и прочёл: «При этих словах сыщика на одутловатом, порочном лице отцеубийцы промелькнул невыразимый ужас».

Солидно покашляв, пристав шагнул к управляющему.

– Согласно установлениям «Акта об арестах и административных задержаниях» объявляю вас…

– Погодите, Ляхов! – громко сказал Фандорин. Все обернулись.

– Эраст Петрович? – изумился подполковник, которому уже случалось встречаться с коллежским асессором по службе.

– Фандорин! – ахнул Штейнхен (этот вообще знал всех и вся). – Интересненько!

Прочие же просто уставились на наглеца, посмевшего отдавать приказание представителю закона.

– Чиновник особых поручений при московском генерал-губернаторе Фандорин, – объявил он не столько Ванюхину, сколько своим временным сослуживцам. – Прошу прощения за вынужденный м-маскарад. Я провожу независимое расследование по приказу князя Владимира Андреевича.


Вот это уже адресовалось петербуржцу, выпучившемуся на молодого человека.

– Интрига? Заговор? – вскричал Зосим Прокофьевич. – Доложу директору департамента! Министру! Дело поручено мне, ничего не желаю знать! А ну взять его! Вы что, оглохли? – гаркнул он приставу, показывая на барона.

Повышать голос на Ляхова, офицера заслуженного и самолюбивого, было большой ошибкой. Подполковник набычился.

– Господина Фандорина мы знаем, не первый день-с. А с вашим превосходительством доселе работать не доводилось.

– Я всё понял, – зловеще усмехнулся Ванюхин. – Наслышан про московские нравы! Подкуплены? Хорошо, что я догадался взять с собой представителя прессы. Пишите, господин репортёр, пишите!

Но представитель прессы писать перестал и даже свою тетрадочку прикрыл. Ссориться с генерал-губернатором Штейнхену было не с руки.

– Ваше превосходительство, мы же с вами служители з-закона, а не опереточные примадонны, – поморщился Эраст Петрович. – Давайте к делу. У вас одна версия, я вам изложу другую. Вы опытный профессионал, разберётесь, какая из них состоятельней.

То ли тон, которым были сказаны эти слова, то ли упоминание о профессионализме подействовали на петербуржца.

– Фандорин? Мне смутно знакомо это имя, что-то я про вас слышал, – сказал Зосим Прокофьевич, взяв себя в руки – даже и в буквальном смысле, то есть перекрестив руки и обхватив себя за плечи. – Что ж, излагайте вашу версию. Послушаем.

– Б-благодарю. У меня с самого начала сложилось убеждение, что Сергей Леонардович фон Мак невиновен. Вы, уважаемый коллега, в своём расследовании руководствовались почтенной максимой «ищи, кому выгодно». Я тоже начал с этого. Если предположить в наследнике корыстный мотив – стремление поскорее завладеть делом, то получается полнейший нонсенс. Смерть Леонарда фон Мака лишила компанию гигантского подряда. Если бы у Сергея Леонардовича имелось злодейское намерение в отношении отца, резонно было бы подождать две-три недели, пока не объявят результаты конкурса. А так получается, что наследник совершил ужасное преступление во вред себе и на пользу главному конкуренту – «Пароходному товариществу».

– Суждение, достойное не следователя, а коммерсанта, – не удержался от едкого замечания Ванюхин. – Откуда ж тогда, по-вашему, взялся отравитель? Пролез через форточку, после чего бесследно исчез? А может быть, никакого убийства вовсе не было? Управляющий и секретарь покончили с собой? Это, я читал, у вас в Японии так заведено, называется «двойное самоубийство влюблённых».

Из последней реплики можно было заключить, что Ванюхину не просто «смутно знакомо» имя Фандорина, но что он весьма неплохо осведомлён о московском сыщике.

– Убийство было, – словно не заметив насмешки, сказал Эраст Петрович. – И очень тонко рассчитанное. Только в основу угла следовало поставить не cui prodest[4], а совсем иную максиму.

– И кто же, по-вашему, убийца? – иронически улыбнулся Ванюхин. – Или вся ваша версия сводится лишь к тому, чтобы обелить господина фон Мака?

Тут Эраст Петрович позволил себе сэффектничать, не в последнюю очередь из-за того, что чувствовал на себе взгляд юной художницы. Небрежным тоном, будто нечто само собой разумеющееся, обронил:

– Убийца – вон тот человек. – И показал на Ландринова.

По комнате пронёсся судорожный вздох, а ремингтонист вскочил, опрокинув стул.

– С ума вы что ли сошли? – крикнул он.

– Сами себя выдали, – сказал ему Эраст Петрович. – Зачем было клеветать на Сергея Леонардовича? Это господин Ванюхин, которому очень хотелось подтверждения своей версии, принял ваше свидетельство на веру. А я нынче с утра потолковал с телеграфистами, которые дежурили 6 сентября. Сергей Леонардович их не запомнил, но «маленькие люди» отлично всё помнят. Как вам известно, из телеграфного пункта лестница просматривается в оба конца – и вверх, и вниз. Сергей Леонардович поднялся в пальто, увидел у аппарата отца, поговорил с ним и снова уехал. В мезонин он не поднимался. Вот я и задался вопросом: зачем Ландринов соврал?

– Это ты всё врёшь, ферт! – злобно выкрикнул ремингтонист. – Обманом втёрся сюда, студентом прикидывался, сидел, позировал, а сам никакой не студент! Глядите, Мавра Лукинишна, кому вы поверили!

Но, судя по горящим глазам художницы, устремлённым на Фандорина, она нисколько не была на него в претензии.

Чуть повернув лицо, чтобы видеть барышню, но и не выпускать из поля зрения ремингтониста, Эраст Петрович риторически вопросил:

– Быть может, Ландринов сделал это из ненависти? Вряд ли. Этот человек ненавидит весь белый свет, но проникнуться какой-то особой антипатией к управляющему он бы просто не успел. Сергей Леонардович занял начальственный кабинет всего несколько дней назад. Возникло у меня, правда, одно предположение, связанное с некоей поездкой в Париж, но рассеялось, – покосился коллежский асессор на Мавру. – Ландринов об этом не знал, иначе вчерашняя пуля полетела бы не в меня, а в другого человека.

– Какой Париж? Какая пуля? Что это вы загадками говорите? – нахмурился Ванюхин. – А вся ваша версия выстроена на песке. Это вы, коллега, британской «психологической школой» увлекаетесь, по молодости лет. Следствию нужны факты. Если не cui prodest, тогда что же?

– Второй из распространеннейших мотивов п-преступления – cherchez la femme. Здесь мы имеем дело с преступлением страсти. Ландринов до безумия влюблён в… одну особу, это видно невооружённым глазом.

Все посмотрели на Мавру, та залилась краской и опустила глаза.

Сергей Леонардович, до этой минуты не произнёсший ни слова, воскликнул:

– Как вы могли подумать такое про отца! Вы не знали его, это был высоконравственный человек! Его занимали лишь заботы компании!

– В самом деле нехорошо, – укорил Фандорина петербуржец. – Покойный был почтённым старцем и девицами не увлекался, все это знают.

– При чём здесь п-почтённый старец? – Эраст Петрович коротко вздохнул, досадуя на непонятливость собеседников. – Ландринов хотел уничтожить не управляющего, а своего счастливого соперника, жениха Мавры Лукиничны. Барон фон Мак был умерщвлён исключительно для прикрытия.

– Барон фон Мак?! Для прикрытия?! – остолбенел Ванюхин. – Из-за секретаришки?!

Затряс головой и Сергей Леонардович.

– Что за дикая фантазия!

Фандорин развёл руками:

– Вечное заблуждение сильных мира сего: будто значительны они одни, а «маленькие люди» не более чем статисты, и всё у них маленькое – страстишки, замыслы, злодейства. Господин следователь давеча сказал: лес рубят, щепки летят. А здесь всё произошло наоборот: ради щепки не пожалели леса. Сам-то я никого из людей щепкой не считаю (впрочем, как и лесом), но расчёт у преступника был б-безошибочный. Барон непременно угостит секретаря чаем. Погибнут оба, но смерть Стерна окажется в тени. Никому и в голову не придёт, что мишенью был не титан российской индустрии, а мелкий служащий. Несчастный же уборщик пропал и вовсе не за что, по случайности. Однако вас это, кажется, не слишком опечалило? – обратился он к Ландринову и сделал несколько шагов по направлению к углу, где располагалась пишущая машина.

Ремингтонист изобразил презрительную гримасу, но рука, которой он опирался на спинку стула, дрожала. Ландринов спрятал её в карман.

– Я жду доказательств, – напомнил Ванюхин. – А у вас по-прежнему одни психологизмы.

– Сейчас, ваше превосходительство, дойдёт и до фактов. Но сначала несколько слов о версии Сергея Леонардовича – будто убийство совершено тайным агентом «Пароходного товарищества». Вы правы лишь н-наполовину, – обратился коллежский асессор к фон Маку. – Шпион из конкурирующей компании здесь есть, но вашего отца он не убивал.