Небесная музыка. Солнце

Санни молчит, не отводя от его лица медовых глаз. В них столько боли, что Дастину становится тяжело дышать.

– Эй, а ты еще кто? – спешат к ним музыканты. – Парень, ты откуда?

Его хватают за плечи и пытаются оттащить от застывшей Санни, но Дастин вырывается, как лев.

– Нам нужно поговорить! – кричит он. – Санни! Я все знаю! Я все знаю, слышишь меня?! Я не оставлю этого так!

– Отпустите его, – просит вдруг девушка. – Нам действительно нужно поговорить.

– Ты уверена? – обеспокоенно спрашивает басист. – Кто это вообще такой?

– И как он попал в студию? – подхватывает ударник.

– А я его знаю, – произносит вдруг изумленно гитарист. – Ты же Дастин Лестерс, актер!

– Точно! – хлопает себя по лбу ударник. – Приезжал сюда вместе с Дианой!

– Нам нужно поговорить, – повторяет Санни безжизненным голосом. – Мы поговорим, и он уедет. Пожалуйста. Не вызывайте охрану.

– Ты уверена? – переспрашивает один из музыкантов.

– Да. Пожалуйста.

Она так смотрит на парней, что те нехотя уступают, хотя ничего не понимают. Они остаются в репетиционном зале, тревожно переговариваясь, а Санни уводит Дастина в какую-то небольшую комнатку с диваном, обитым синей кожей. И закрывает дверь на замок.

Санни знает, что Дастину все известно. И что нет смысла что-то придумывать и объяснять. Поэтому она просто подходит к нему, касается кончиками пальцев его щеки, но тотчас отдергивает, словно обжигается. Отходит на шаг назад и шепчет:

– Прости меня.

А он молчит. В этом – в ее словах и его молчании – заключается их трагедия.

Где-то там, за окнами, продолжает бушевать гроза.





* * *


Дастин смотрит на меня, не мигая. Ничего не говоря. Он не может поверить в то, что только что увидел и услышал. И я его понимаю. А еще я понимаю вдруг, что тоже не могу поверить в это.

Я словно просыпаюсь после долго сна.

Как это получилось? Как вышло так, что я отдала Мунлайт свой голос, продала мечту и растоптала себя?

Я знаю ответ, но от этого не менее горько. В груди дырою зияет пустота. А может, я и сама стала пустотой.

– Так это ты, – говорит потрясенно Дастин. – Это ты поешь за нее! Ты, Санни. Ты.

Это звучит как обвинение. Но я не буду защищаться.

– Почему?.. – только и спрашивает Дастин.

Что сказать ему в ответ, я не знаю. Он все понял. Все знает. Слова излишни.

На меня накатывает усталость, смывая страх, как волны на побережье – песок.

– Почему? – повторяет он с болью в голосе.

Я слабо пожимаю плечами. Что я могу сказать? Не хочу лгать и жаловаться. Это мой выбор. Все просто. Мой.

Дастин вдруг берет меня за плечи и встряхивает пару раз. В его глазах гроза почище, чем за окнами.

– Как. Ты. Могла. Это. Допустить? – спрашивает он отрывисто, почти не разжимая губ.

А я все равно молчу.

– Какого черта ты сделала это, Санни Ховард? – продолжает Дастин громче. – Эта стерва купила твой голос, как гребаная ведьма в «Русалочке»! Она ведь заставила тебя? Шантажировала? Ты ведь не хотела? Не хотела?..

И он снова встряхивает меня.

– Отвечай. Отвечай мне, Санни. – Его голос зол, но взгляд – сокрушенный. Дастин хочет найти мне оправдание, но разве оно у меня есть?


– Хотела, – шепчу я. – Я сама согласилась на это.

– Сама… Слышишь? – Вдруг спрашивает Дастин. – Слышишь?

– Что? – Отвечаю вопросом на вопрос я. Каждый звук дается с трудом.

Дастин внезапно кладет мою ладонь себе на грудь – туда, где бешено бьется сердце.

– Слышишь, как разбиваются мои чувства, мать их? – ухмыляется он зло. – А я все думал – что не так? Что не совпадает? Почему я так тащусь от ее голоса, но теряю голову от тебя? Все оказалось так просто. Так нелепо.

– Прости, – повторяю я.

– Давай без этого, Санни.

– Мне правда жаль. Ты должен уйти, – прошу я, мечтая исчезнуть. Я сгораю от стыда и в то же время хочу обнять этого человека.

– Ты скажешь почему? – кричит он внезапно и так остервенело, будто бы я виновата в чем-то страшном. – Почему? Какого дьявола ты это сделала? Ты ведь не такая! Ты не продаешь себя! Ты не продаешь мечту! Ты. Не. Такая.

Он словно уговаривает сам себя.

– Я не такой тебя знаю. Ты не могла, Санни. Не могла.

Он разочарован.

– Мне нужно было спасти их, – тихо отвечаю я, чувствуя, как силы покидают меня. – Тетю и брата. Ты ведь знаешь. Ты ведь все раскопал.

Дастин смотрит на меня в упор.

– Я тоже думала, что не такая. Что выше всего этого. Выше людей вроде Дианы Мунлайт. Выше их денег. Но я ошибалась, Дастин, – говорю я голосом, который сама же не узнаю. – Я так ошибалась. Я была слишком гордой. И я любила эту гордость в себе. Только знаешь, – я подавляю желание дотронуться до него, – узнав обо всем тем утром, когда мои родные были на волосок от смерти, я поняла – гордости нет. И ничего нет, кроме желания защитить их. Отдать голос ради двух жизней? Без проблем. Да я бы и жизнь отдала. Одна угасшая свеча против двух горящих – это хороший курс для обмена, правда?

Я жду новой порции криков и упреков. Но Дастин молчит. Он вдруг медленно протягивает руку и касается моих волос. Заводит за ухо выбившуюся прядь. Дотрагивается до моего плеча – невесомо, аккуратно, будто боясь, что его пальцы могут оставить на мне след.

Его глаза блестят.

Я никогда не видела, чтобы Дастин Лестерс плакал. Но сейчас по его щеке течет слеза, за ней – другая, и он пытается стереть их. А потом и вовсе закрывает лицо широкой ладонью – на какое-то мгновение. Не хочет, чтобы я видела его слезы.

– Дастин, – шепчу я, понимая, что и сама на грани.

– Прости меня, – вдруг говорит он.

– За что?..

– Прости, что не смог помочь тебе. Прости, что не узнал раньше. Прости, Санни. Малышка, прости меня, – твердит он, опустив голову и плечи. – Я не хотел, чтобы все закончилось так. Не хотел, чтобы тебе было так больно.

Поддавшись порыву, я обнимаю его, прячу лицо на его груди, молча сжимаю ткань его футболки на плечах, и на моих глазах тоже появляются слезы. В его словах слишком много боли.

– Ты не должен ни за что извиняться, – шепчу я. – Это я виновата. Только я. Это мой выбор. Я оставила тебя. Бросила. Обманула. Но я скучала по тебе каждый день. Мыслями я всегда была с тобой. Я… Ты очень дорог мне, Дастин, очень.

Дастин крепко прижимает меня к себе. А я, уткнувшись ему в грудь лицом, плачу, ненавидя себя за каждую слезу, но остановиться не могу. Он гладит меня по волосам, целует в висок и шепчет что-то успокаивающее, а я все плачу и плачу. Все те слезы, которые я сдерживала этот год, прорываются наружу. И я ничего не могу с ними поделать.

Он нежно целует меня в скулы, щеки, подбородок, а потом – в губы. Я чувствую солоноватый вкус собственных слез на своих губах и отвечаю Дастину.

В этом поцелуе нет страсти или огня. В нем – тонна воздушной нежности: легкой, прозрачной, сияющей. Это поцелуй, похожий на солнечный зайчик, скользящий по губам. На дуновение морского ветра. На блики на воде. Невесомо и аккуратно. Ласково.

Мое лицо мокрое от слез, и футболка Дастина – тоже.

– Моя рыжая девочка, огненная малышка, – тихо-тихо шепчет он. – Не знаю, что ты пережила. Но я знаю, что ты – очень сильная. Ты сможешь выбраться из этого дерьма. Я помогу тебе. Слышишь?

Мне очень больно, и он это понимает. Я благодарна ему за то, что он сейчас рядом, но я также знаю, что не имею права удерживать его рядом с собой.

И отстраняюсь.

– Ты ничем не сможешь помочь, Дастин, – улыбаюсь я сквозь слезы. – У меня договор. Мунлайт оплачивает лечение моих родных, я пою за Диану. И то, что я тебе сейчас говорю об этом – уже нарушение этого договора. Никто не должен узнать правду. Поэтому я отказалась от своей прежней жизни – чтобы никто ничего не узнал. Понимаешь?

Мои глаза лихорадочно блестят.

– Я сам обо всем узнал. Ты ничего не рассказывала, ничего не нарушала, – отвечает Дастин, хмурясь. – И если я расскажу другим, ты ничем не нарушишь ваш договор.

Меня будто пронзает копьем, отлитым из страха и обрывков ночи.

– Нет! – хватаю я его за руки. – Нет, Дастин! Ты не должен говорить об этом – никому и никогда. Пожалуйста. Боже, нет! – Я нервным движением убираю волосы назад. – Дастин, об этом нельзя говорить. Нельзя, нельзя! Это уничтожит нас всех. Я прошу тебя – молчи. Умоляю…

Дастин чувствует, как дрожат мои пальцы, и его зрачки расширяются.