Небесная музыка. Солнце

Но мы можем искренне любить.



Октавий смотрит в иллюминатор самолета, пересекающего Атлантику.

Он уже столько раз бывал в небе, что если сложить все эти разы вместе, получится целый год беспрерывного полета, а то и больше. Но каждый раз он ждет рассвета или заката. Сколько бы ни смотрел на них, никогда не видел одинаковых.

Кезон подшучивает над Октавием и говорит, что тот – чертов романтик. Октавию все равно. Он не считает себя романтиком. Скорее, реалистом. Хотя, надо признать, иногда его мысли уносятся к той девчонке, которая осталась в Нью-Корвене. К ее жгучим темным глазам, бледной полупрозрачной коже, под которой прячутся тонкие вены, красным пухлым губам.

Возможно, нужно было выбежать следом за ней из дома, поймать за руку, объяснить, что этот спор с Кезоном – глупость, а они – взрослые люди и не должны обращать на такие глупости внимания – ведь им хорошо вместе. И что она ему действительно нравится, хотя сначала ужасно раздражала. Но Октавий не побежал – разозленный и почему-то уязвленный, как будто бы его застали за чем-то дурным, он остался в своей квартире. Болезненная гордость захватила его с головой, заставив курить и пить алкоголь прямо из бутылки, злясь и на Лилит, и на Кезона, и на самого себя.

Только утром Октавия отпустило. Тогда он все-таки позвонил Лилит, однако дозвониться до девушки так и не смог – скорее всего, эта идиотка добавила его в черный список. Он звонил несколько раз, а утром следующего дня приехал к ней домой, пересилив себя. Даже цветы купил – темно-бордовые розы.

Дверь ему открыла ее подружка, имени которой Октавий не помнил. И сказала, что Лилит нет дома и никто не знает, где она. Он, разумеется, ей не поверил. Все девчонки одинаковые – наверняка строптивая Лилит не хочет видеть его и попросила подружку соврать.

И Октавий, выкинув розы прямо на лестничную площадку, ушел. Снова злой. С уязвленным самолюбием.

Он поступился принципами ради Лилит – звонил, пришел, даже проклятые розы купил и хотел извиниться, а она так откровенно динамит его. Ричард Фелпс – не мальчик на побегушках, который будет добиваться благосклонности какой-то там начинающей актрисы. Это девушки бегают за ним, а не он за ними. Пошла она, эта Лилит Бейкер или как ее там!

На следующий день он улетел в Нью-Йорк. И больше они не виделись.

Этот год был насыщенным: репетиции, студия, концерты, перелеты, съемки, фанатки, бесконечные тусовки – типичная жизнь рок-звезды. Женщины у него тоже были – такие, которых обычные люди могут видеть лишь на обложках глянцевых журналов и на экранах телевизоров. Но, надо сказать, Лилит прочно обосновалась в сердце Октавия. Он и сам не понимал, почему сравнивает каждую новую свою подружку с этой девчонкой.

Возможно, это происходило потому, что она была одной из немногих, кто так резко отказал ему, задев за живое. А ведь он мог сделать ее жизнь проще и лучше! Малышка Лилит – будущая актриса, и ему под силу было познакомить ее с лучшими режиссерами и составить протекцию для какой-нибудь неплохой роли. Ему под силу было сделать так, чтобы она не работала в каких-то третьесортных кафе. Чтобы жила в богемной атмосфере, как и полагается актрисе. Ей стоило лишь немного использовать свой актерский талант и разжалобить его, Октавия. Он бы повелся – спустя год музыкант понимает это. Он бы повелся на ее слезы, на ее взгляды, полные страдания, на ее слова.

Лилит все это прекрасно понимала, но все равно не пошла на мировую. Выбрала не его, а себя – свою гордость. Просто послала все перспективы и кинула его.

Из-за какого-то подслушанного разговора.

Из-за того, что ценила свою гордость больше, чем Октавий – свои возможности.

Из-за того, что не хотела терять время на такого, как он.

Скрестив под подбородком длинные пальцы, Октавий вспоминает требовательные губы Лилит. Его взгляд направлен в кремовые облака за иллюминатором, под которыми не видно океана. Музыка в наушниках не играет, но он не сразу замечает это – лишь только тогда, когда слышит голоса двух девушек, сидящих в соседнем ряду бизнес-класса.

Они думают, что Октавий не слышит их из-за наушников, а поэтому не слишком заботятся о том, чтобы понизить голос.

– Это все-таки он, да? – спрашивает одна из них – яркая блондинка с неестественными бровями, которые всегда раздражали Октавия.

– Он, точно он! – восторженно отвечает ее подружка – брюнетка, чьи брови точно такие же – изогнутые и неестественные. – Ричард из «Пепельных цветов»!

– Как его звали? Сладкий, да?

– О, да. И он до сих пор сладенький.

Они хихикают. Октавий тяжело вздыхает. Что бы он ни делал, как бы ни старался, но если без маски, то всегда ассоциируется со Сладким – безголосым, но смазливым. Сладкий – лицо «Пепельных цветов», о вокальной бездарности которого не говорил только ленивый. Позор матери, которую считают гениальной певицей. Нет, мать всегда заявляла, что все в порядке, но Ричард-то знает, что ей было из-за него нелегко.

Только маска Лорда Октавия спасает его от этого дерьма. Дает возможность действительно самореализоваться. Она помогла ему доказать, что он имеет не только внешность, но и талант.

Блондинка весело напевает один из хитов «Пепельных цветов».

– Я обожала эту песню, – говорит она. – У них было видео с потрясающим живым выступлением!

Брюнетка морщится:

– Так они же всегда пели под фонограмму.

– Тогда я не разбиралась, – смеется блондинка. – Главное – эмоции.

Девушки пытаются незаметно сфотографировать Октавия, но он отворачивается, не давая им сделать этого. Затем залпом выпивает вино, надевает солнцезащитные очки, натягивает кепку и, включив музыку, засыпает. Несколько дней подряд Октавий почти не спал из-за большой нагрузки, и теперь его организм берет свое.

Ему снится Лилит – она сидит на белоснежной широкой кровати с балдахином и, прячась за полупрозрачной шторкой, улыбается Октавию. Почему-то ее черные волосы стали длиннее и опускаются на светлые плечи мягкими волнами. Октавий садится к ней на кровать и спрашивает что-то, но Лилит не отвечает. Она заставляет его лечь – так, чтобы голова оказалась у нее на коленях, и просто гладит по волосам. А потом вдруг исчезает. Он вскакивает, зовет ее по имени, ищет, но Лилит нигде нет. Тогда Октавий выходит на балкон, откуда дует соленый морской ветер.

Он растерянно оглядывается по сторонам и понимает, что это вовсе не балкон, а сцена – Октавий попал на один из концертов «Красных Лордов». И теперь стоит спиной к неистовому залу. Фанаты позади него ревут – они хотят, чтобы началось шоу. Парни уже готовы к выступлению и ждут, когда он сядет за ударную установку, блестящую в свете софитов.

Но Октавий без маски. Он не может повернуться и показать всем свое лицо. А потому стоит спиной, сжав кулаки. Ему страшно, дыхание сбивается, сердце заходится, по спине течет пот. Зал шумит все громче и громче – он требует начала концерта, а Октавий не может сдвинуться с места, будто прирос к сцене.

Тогда к нему подходит Гектор, чье лицо почему-то остается белым, словно засвеченным, хватает Октавия за руку чуть ниже локтя и силой поворачивает лицом к залу. Зал замирает. Фанаты узнают его и начинают что-то кричать – что-то злое, обидное, агрессивное. По сцене от топота их ног бежит огромная трещина. И Октавий, чувствуя себя жалким, начинает падать. Будто с моста в холодную реку, а где-то в воде маячит белое лицо Лилит.

Октавий не просыпается, хотя проходящие мимо стюардессы с беспокойством поглядывают на спящего пассажира, голова которого то и дело мечется из стороны в сторону. Но они не решаются его будить.

А потом сон и вовсе заканчивается. Остается одна непроглядная тьма и тревожный покой.


Когда Октавий открывает глаза, оказывается, что до Нью-Корвена всего час. Долгий сон сделал перелет в родной город короче. Октавий завтракает – на этот раз пьет не вино, а гранатовый сок. И вспоминает кошмар, в котором воплотился самый большой его страх. Молчаливая Лилит тоже вспоминается, что Октавия раздражает. Пора бы перестать думать об этой девчонке. Надоела.

Когда он спускается по трапу, то почему-то твердо решает, что больше никогда не увидится с Лилит Бейкер.

В самом деле, не станет же он за ней бегать.





* * *


Я мрачно смотрю на Диану Мунлайт, и в моей голове роятся не самые лучшие мысли. Впрочем, ее взгляд также далеко не мил. Я раздражаю ее ровно насколько, насколько и она меня.

Взаимность непринятия друг друга в действии.

– Эту часть нужно спеть иначе, – повторяет она холодно.

– Зачем? – повторяю и я.

– Чтобы убрать надрыв. Неправильная эмоция.

Мунлайт хоть и смотрит на меня, но обращается словно не ко мне, а в пустоту. А может быть, я для нее пустота.

– И какая же эмоция неправильная? – спрашиваю я. Весь день ей постоянно что-то не нравится в саундтреке, который я записываю.

Остальные молчат. Смотрят на нас и молчат. Возможно, они согласны со мной, но спорить с Мунлайт не решаются.

– Злость. Злость, которая порождает борьбу. Эта песня не о том.

– А о чем же? – говорю я, еще больше злясь. Откуда ей знать, о чем эта песня? Она не участвует в общей работе. Но пытается показать себя профессионалом. Нет, у Мунлайт действительно есть и знания, и абсолютный слух, но терпеть ее присутствие и придирки – сложно.

– Принятие, – роняет Диана. – Это песня о принятии своего прошлого. А не песня о борьбе с настоящим. Мне нравится наполнение голоса обертонами. Но мне не нравится то, что ты вкладываешь в эту песню, – вдруг все-таки вспоминает она о моем существовании.

– И как же ты это поняла? – интересуюсь я.

– Твоя песня – алая, теплая, а должна быть холодного оттенка, – раздраженно отвечает Мунлайт. Ко всему прочему у нее «цветной слух», музыкально-цветовая синестезия. Она видит музыку.

Это очень здорово, но она ужасно субъективна. И ведет себя так, будто сама написала саундтрек.

– И если ты ее не понимаешь, будь добра, сделай песню такой, какой хочу ее видеть я, Ховард.

Ее холодный взгляд прожигает меня насквозь. Хотя она и остается спокойной, я знаю, что в ее душе пылает ледяной огонь. Она ненавидит, когда ей напоминают, что вместо нее пою я. А сейчас я просто не могу этого не делать. И дело не в эмоциях, вложенных в песню. Просто это последняя капля.

– Какая тебе разница, какой будет песня – теплой или холодной – если ее поешь не ты, Мунлайт? – спрашиваю я, выходя из себя.

Диана сжимает зубы.

– Ховард! – гаркает Уолтер. – Что за разговоры?

Мы не слышим его – слишком сильно увлечены собой и своими эмоциями.

– Эту песню пою я, – отвечает с улыбкой Диана. – Ведь твой голос – моя собственность. И я могу делать с ним что хочу.

– Уверена? – сквозь зубы спрашиваю я.

– Более чем. Ты ведь продала мне его. Все честно: я тебе – деньги, ты мне – голос. Захочу – и ты будешь кричать для меня, захочу – замолчишь. Поняла?

Я понимаю, что у меня два пути: или согласиться с ней, или начать ругаться. Но еще я понимаю, что не могу сделать ни того, ни другого. На первое нет желания, на второе – сил. И тогда я нахожу третий вариант – мне нужно остыть. Побыть наедине с собой и прийти в себя. Тогда я смогу трезво мыслить.

– Скоро вернусь, – говорю я и ухожу – все равно у нас перерыв.

– Ховард! – кричит мне в спину Уолтер, но я не слушаю его. Просто ухожу. Иду по дороге мимо аккуратно подстриженных деревьев. И выхожу за ворота – неподалеку есть небольшой парк. Я посижу там немного на лавочке у крохотного пруда с карпами, и все пройдет. Потом я вернусь и запишу песню для Мунлайт так, как ей хочется.

Я просто должна остыть.

Однако едва я оказываюсь за пределами особняка, как слышу голос Дианы – она быстро идет следом за мной.

– Стой! – велит Мунлайт. И я, закатив глаза, останавливаюсь.

– Что? – спрашиваю я сердито. Нигде от нее не скрыться.

– С ума сошла? – спрашивает вдруг она. И я понимаю, что Мунлайт в ярости. Своей холодной фирменной ярости. Наверное, точно с таким же бескровным злым лицом она колошматит тарелки и вазы.