Не возвращайся
Часть 6 из 29 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
От неожиданности вздрогнула и обернулась. Стоит возле ванной в полотенце на бедрах. Волосы мокрые свисают на лицо, и по груди капли воды стекают. Кожа у него смуглая, как у человека, который проводил почти все время на улице. Слева три шрама круглых, один такой же возле плеча. Из-за полумрака и ракурса мне все еще не видно есть ли там татуировка.
Поднял фото и провел по нему большим пальцем. Я даже слегка вздрогнула, как будто он лица моего коснулся.
– Однажды нас из ямы вытащили. Велели все вещи снять и им отдать. Чтобы в руках ничего не было, иначе пристрелят. Я снял и твою фотку в зубах держал, это ж не руки. Голый, босой на земле мерзлой стою и смотрю, как падлы эти вещи наши перебирают, чтобы себе забрать. Они меня тогда били ремнем по спине, чтоб зубы разжал. Не разжал…но фотку испортил.
Мне протянул, и я инстинктивно взяла. На краю фото три потертости-вмятины. Следы от зубов. Спустила взгляд в пол. А он полотенце снял, переоделся в чистое белье и к окну отошел, распахнул форточку, закурил.
– Что, так сильно не похож на себя?
– Не похож… – ответила очень тихо и прокрутила фото, придерживая большим и указательным пальцами.
– И что делать будем?
– Не знаю.
– Ладно. Спать пошли. Завтра тяжелый день будет. Меня снова по допросам, а тебя прессе на растерзание.
Я все еще на фото свое смотрю, сидя на гостиничном красном ковре возле сумки.
– И что я им скажу?
– Правду. Что так, мол, и так. Вернулся супруг мой на себя после семи лет плена не похожий, я его не признала и обратно не приму. На хер он мне такой сдался.
Вскинула голову, посмотрела, как лежит поверх покрывала, ногу на ногу положил и руки за голову закинул…Точно, как Сергей когда-то. Издалека в сумраке так похож, что дух захватывает, и руки снова дрожать начинают. Боже, что, если я ошиблась? Что, если это он… а я его вот так швыряю. Смогу ли простить себя…а он…он простит? И Тошка…вдруг когда-нибудь станет все с ним по-другому. Узнает, как я отца его не приняла…
– Иди ложись. Утром понятнее станет все. Говорят, при дневном свете черные кошки становятся серыми.
Даже эта фразочка его любимая. И куда мне ложиться? С ним на одну постель?
– Не трону. Ложись. – словно мысли мои прочел и в потолок уставился. – Может, я и перестал там быть человеком…но насильником еще никогда не был.
Я встала с ковра, положила фотографию на стол и обошла кровать с другой стороны. Села на краешек, потом прилегла спиной к нему. На стене размеренно тикают часы, гаснет пламя в романтических свечах, и в комнате становится все темнее. Мы молчали. Потом его дыхание стало размеренным и спокойным, я тоже прикрыла глаза. Мне не спалось, но пошевелиться и разбудить его не хотелось. Какое-то время лежала, боясь даже громче вздохнуть. Думала о том, как приедем домой, как все отреагируют на него…, узнают ли другие? Что скажет моя мама?
Внезапно послышалось бормотание, потом оно перешло в хрип и в дикий крик. Я подскочила, обернулась и увидела, как он мечется по подушке и кричит…на чужом языке. Воздух хватает. Я включила ночник и склонилась над ним. Весь потный, лицо перекошено, как от боли. Выгибается, стонет.
– Сергей! – я схватила его за руки, и он резко открыл глаза, вздернулся вверх. Тяжело дыша, долго смотрел на меня, как будто пытаясь понять, кто я и где он. Мои руки сдавливали его плечи. Я перевела взгляд на правое, туда, где должна была быть татуировка, и чуть не закричала во все горло…
Она была там. Точно на своем месте. Ласточка со смазанным крылом, волны и кусочек солнца. Как на детском рисунке. Примитив. Все линии синие, простые. Не такие, как сейчас бьют в модных салонах. Ведь все можно повторить…такие же татухи могут быть у многих военных. Но разве у многих может смазаться крыло?
Посмотрела ему в глаза – они сильно блестят вблизи, и я вижу в них тоску. Ту самую, которую так хотелось бы видеть. Ту, что сжирала меня саму все эти годы.
Вижу, как он переводит взгляд на мои губы, спускаясь ниже к моей шее, к груди, сильнее сжимая мои плечи, подаваясь вперед. Как судорожно глотает слюну. Голодный взгляд. Так зверь смотрит на свою жертву, мечтая ее разорвать. Он красив, по-животному, грубо. У меня сильно колотится сердце, и захватывает дух. Как никогда раньше…И это пугает, заставляет отпрянуть назад. Я разжала пальцы и снова легла рядом, спиной к нему.
Не помню, когда мой муж смотрел на меня так же. Очень хочу вспомнить и не могу…Но ведь смотрел, в начале отношений.
Так и не смогла уснуть до самого утра, только на рассвете задремала, а когда проснулась, то заметила, что меня укрыли одеялом, а рядом никого нет.
Осторожно встала с постели, прошла на носочках к ванной, прислушалась, но там никого не оказалось. Юркнула за дверь, быстро умылась, прополоскала рот, потерла зубы краешком полотенца и снова прополоскала. Зубной пасты и одноразовых щеток в номере не оказалось. Гостиница была довольно бедной. Это ночью. Украшенная свечами и лепестками, она показалась мне шикарной, сейчас я видела старую мебель, отсутствие ремонта и потертый ковер. Отечество разоряться не торопилось.
Послышался шум открывающейся двери. И я снова посмотрела на себя в зеркало. Изможденная, вымученная, без капли косметики я походила на привидение. Покусала губы, пощипала себя за щеки. Волосы закрутила в узел и заколола заколкой. Платье после сна кое-где примялось, и я искренне надеялась, что все эти допросы журналистами пройдут очень быстро.
Закрутила кран и вышла из ванной. Сергей сидел за столом с подносом, на котором красовались одноразовые картонные стаканчики и пакеты с жирной коричневой надписью: «Кондитерская Пейзаж».
– Доброе утро! – поприветствовал он. – Я тут похозяйничал, в чудо-гостинице нет даже ресторана, только буфет. Я взял тебе мятный чай, бутерброд с «докторской», как ты любишь, и пирожок с яблоками.
Он сидел за этим столом как-то так по-домашнему, по-родному, как-то так….щемяще по-близкому, что у меня задрожал подбородок и захотелось что-то сказать, а голос пропал. Эта его рука большая, сильная на стаканчике, обхватил его всей своей мощной пятерней. Он всегда так чашки держал. Не за ручку, а полностью ладонью, даже если там был кипяток. Сколько раз я заходила на кухню и представляла себе, что вот сейчас он окажется там за столом, повернется ко мне…Но на кухне никого не было. Его место всегда оставалось пустым.
Прислонилась головой к косяку двери, чувствуя, как меня знобит, как мурашки снова бегут по коже, как больно сжимается сердце.
– Вкусы изменились?
Отрицательно качнула головой, и по щекам покатились слезы…Он резко встал из-за стола, зацепил ножку так, что стол весь дернулся, стаканчики упали, а он шагнул ко мне и рывком прижал к себе. Чай полился по столешнице на красный ковер, а я изо всех сил прижалась к нему.
Лицо у него на груди спрятала и разрыдалась. Громко. Настолько громко, что кажется, меня всю сотрясало от этих рыданий. А он по голове меня гладил. Сильно прижимая волосы и тыкаясь в них губами.
– Тшш…тихо, Катенок*1, тихо…
Как будто понял, что именно сейчас я вдруг его узнала. И я не знаю, узнала ли до конца…но что-то хрустнуло и надломилось, что-то перевернулось, и у моего погибшего мужа вдруг появилось лицо. Именно это. Именно с этим носом, с этими цепкими ястребиными глазами, с этими взъерошенными светлыми волосами. От него даже пахло…по-родному, по-Огневски. Мужиком, войной, сигаретами, мылом.
– Все хорошо теперь будет. Вот увидишь. Все хорошо…
Шепчет очень страстно, глухо, целуя мою голову, сдавливая плечи, пока не обхватил лицо двумя руками и не прижался губами к моим губам.
Соленые у него губы, мягкие, наглые. Я забыла их вкус…но я так изголодалась по ним. Не просто впился в мой рот, а сожрал его, смял с гортанным стоном, вызывая дрожь, заражая этим исступлением. С такой силой целовал, что у меня в глазах потемнело и подогнулись колени. Все годы дикой тоски, все годы опустошающей скорби сжались внутри меня в сгусток сумасшествия, Сергей жадно, задыхаясь терзал мой рот, врываясь в него языком, сплетаясь с моим. Никакой красоты. Глубоко, страстно, голодно, захватывая широко открытым ртом и мой подбородок, выбиваясь из ритма на щеки, на скулы, и снова впиваясь в мой рот. Его дыхание рваное, резкое.
– Моя девочка…все годы только о тебе. Все годы только тобой.
Ерошит мои волосы, путаясь и дергая их, зарываясь всеми ладонями. И никогда так не было раньше…ни с кем. Никогда меня так не подбрасывало и не лихорадило, так, чтобы дрожа впиваться в его затылок и отвечать невпопад, захлебываясь, сходя с ума, вжимаясь всем телом в него всего…пока не пронизывает осознанием…что никогда раньше ОН так меня не целовал. НИКОГДА. И никогда я… вот так не отвечала.
Наглые руки легли мне на грудь, и я оттолкнула его изо всех сил. Мы остановились друг напротив друга, тяжело дыша.
В дверь постучали.
– Товарищ майор, за вами приехала машина! __________________________________________________________________________________
*1 Катенок (намеренно с А., прим. автора)
Глава 6
– Расскажи мне о сыне. На кого похож? Какого цвета у него глаза?
Мы уже час ехали в машине обратно домой. Его долго держали в штабе, потом я краем уха услышала, что опять допрашивали. Голос Сергея из-за дверей донесся прежде, чем она захлопнулась и стало тихо:
– Вы меня после плена три дня держали в карцере. Три долбаных дня меня, как преступника, в наручниках и на баланде, с допросами, как собаку последнюю…
Сердце болезненно сжалось, когда представила его заросшего, в рваной одежде на допросе в каком-то подвале. И вспомнились слова генерала о тщательной проверке. Так вот значит, как они проверяют.
После конференции с прессой, на которой я смотрела на своего мужа в красивом парадном костюме, принимающего какие-то грамоты из рук генерала, нас наконец-то отпустили домой. Я все еще не верила, что это он…не просто не верила, а не могла поверить. Но постепенно яростный протест превращался в странный непередаваемый тихий шепот отрицания…но его уже заглушали доводы рассудка, всеобщая реакция и…своя собственная. Со мой произошло нечто необъяснимое. Нечто совершенно не похожее на меня саму, нечто пугающее своей новизной, потому что я никогда ничего подобного не испытывала – внутри меня порхали бабочки. Впервые в жизни. Даже когда я встретила Огнева впервые, со мной этого не произошло, а сейчас…
Когда вам семнадцать, когда жизнь еще не пинала вас под ребра, не трепала так, что потом сшить лоскуты не представлялось возможным, вот это чувство…вы его помните? От первой встречи с НИМ. Когда увидели, и внутри что-то вспорхнуло и полетело быстро-быстро вместе с вашим сердцем куда-то вверх, а в животе поднялся ошеломительный трепет. И…стало радостно. Очень и по-глупому радостно. Все вокруг засияло, изменило краски, стало ярче, сочнее. Только в семнадцать это естественно и правильно…а вот почти в тридцать весьма странно. Особенно если память не рисует картинки из прошлого, в которых к этому же человеку ты испытываешь нечто подобное. Память подбрасывает совсем иное…серое, беспросветное, с мыслями о расставании, с мыслями о том, что никогда вот такого радостного в нас не будет. И его подбрасывает…другим. И почему-то жутко становится. Вот приедем домой, Ларка дверь откроет и как заорет, как испугается чужого человека, и мама моя не узнает, и никто другой. Соседи там, знакомые. И что тогда? Что мне с этими дурацкими бабочками делать придется?
И я смотрела на Сергея, отдающего честь генералу, с гордостью, с каким-то героическим великолепием, и у меня замирало сердце. И вспоминалось, как вот эти губы, произносящие слова благодарности, жадно терзали мои в обшарпанном номере гостиницы, и я чуть с ума не сошла от этого поцелуя. Как девчонка хватала его рот своими губами и хотела еще и еще, до изнеможения, так, чтоб губы опухли. У меня ведь никогда не опухали губы от поцелуев, как в книгах. Я даже не верила, что так бывает.
– Расскажи мне о сыне. На кого похож? Какого цвета у него глаза?
И бабочки тут же сдохли. Их крылья скукожились, иссохли, и они пеплом с тяжестью осели на сердце. Ну вот и все. Радостное очень быстро закончилось.
– Антон – аутист. У него расстройство аутического спектра.
И замерла. Ожидая реакции. Пусть сразу знает. Может, вот машину попросит остановить и уйдет вместе с сумкой своей.
– Разве я спросил о диагнозах? Я спросил – какой он, наш сын?
Удивленно посмотрела на Сергея, а он на меня, и наши взгляды встретились. У него очень прямой и открытый взгляд, пробирающийся прямо в душу. Не поверхностный, сильный, властный. Он подавляет своей пристальностью и остротой.
– Красивый…у него серо-зеленые глаза, как…
– Как у меня?
– Да…как у тебя.
Ответила и вдруг поняла, что так и есть. У Тошки похожий цвет глаз. Чуть более яркий, скорее, серый, но очень похож, и сейчас кажется похожим еще больше. Сергей улыбнулся уголком рта.
– А волосы?
– Светлые, непослушные…
– Покажи фото. У тебя же есть.
Я кивнула, схватилась за сотовый, полистала, нашла один из самых удачных снимков и протянула Сергею. Он взял телефон, долго рассматривал.
– У него еще и волосы, как у деда. Вьются на концах. Вылитый Антон Сергеевич, аааа, и отчество такое же. Вырастет настоящим полковником!
Впервые кто-то говорил об Антоне, как о здоровом человеке, нормальном человеке, восторгался им. Обычно я видела взгляды, полные сочувствия и сожаления, даже стыда. Мамочки торопились увести своих чад, как будто я вот-вот начну истерить от того, что их дети более развиты чем мой, а отцы отводили глаза и так же пытались оградиться от моего мальчика.
– Он…может воспринять тебя не так, как обычные дети и…
– Ничего. Мы поладим. Мы же Огневы. Разберемся, не боИсь, Катенок.
Пролистал несколько фотографий и вдруг резко изменился в лице. И я сама насторожилась, выпрямилась, как струна.
Поднял фото и провел по нему большим пальцем. Я даже слегка вздрогнула, как будто он лица моего коснулся.
– Однажды нас из ямы вытащили. Велели все вещи снять и им отдать. Чтобы в руках ничего не было, иначе пристрелят. Я снял и твою фотку в зубах держал, это ж не руки. Голый, босой на земле мерзлой стою и смотрю, как падлы эти вещи наши перебирают, чтобы себе забрать. Они меня тогда били ремнем по спине, чтоб зубы разжал. Не разжал…но фотку испортил.
Мне протянул, и я инстинктивно взяла. На краю фото три потертости-вмятины. Следы от зубов. Спустила взгляд в пол. А он полотенце снял, переоделся в чистое белье и к окну отошел, распахнул форточку, закурил.
– Что, так сильно не похож на себя?
– Не похож… – ответила очень тихо и прокрутила фото, придерживая большим и указательным пальцами.
– И что делать будем?
– Не знаю.
– Ладно. Спать пошли. Завтра тяжелый день будет. Меня снова по допросам, а тебя прессе на растерзание.
Я все еще на фото свое смотрю, сидя на гостиничном красном ковре возле сумки.
– И что я им скажу?
– Правду. Что так, мол, и так. Вернулся супруг мой на себя после семи лет плена не похожий, я его не признала и обратно не приму. На хер он мне такой сдался.
Вскинула голову, посмотрела, как лежит поверх покрывала, ногу на ногу положил и руки за голову закинул…Точно, как Сергей когда-то. Издалека в сумраке так похож, что дух захватывает, и руки снова дрожать начинают. Боже, что, если я ошиблась? Что, если это он… а я его вот так швыряю. Смогу ли простить себя…а он…он простит? И Тошка…вдруг когда-нибудь станет все с ним по-другому. Узнает, как я отца его не приняла…
– Иди ложись. Утром понятнее станет все. Говорят, при дневном свете черные кошки становятся серыми.
Даже эта фразочка его любимая. И куда мне ложиться? С ним на одну постель?
– Не трону. Ложись. – словно мысли мои прочел и в потолок уставился. – Может, я и перестал там быть человеком…но насильником еще никогда не был.
Я встала с ковра, положила фотографию на стол и обошла кровать с другой стороны. Села на краешек, потом прилегла спиной к нему. На стене размеренно тикают часы, гаснет пламя в романтических свечах, и в комнате становится все темнее. Мы молчали. Потом его дыхание стало размеренным и спокойным, я тоже прикрыла глаза. Мне не спалось, но пошевелиться и разбудить его не хотелось. Какое-то время лежала, боясь даже громче вздохнуть. Думала о том, как приедем домой, как все отреагируют на него…, узнают ли другие? Что скажет моя мама?
Внезапно послышалось бормотание, потом оно перешло в хрип и в дикий крик. Я подскочила, обернулась и увидела, как он мечется по подушке и кричит…на чужом языке. Воздух хватает. Я включила ночник и склонилась над ним. Весь потный, лицо перекошено, как от боли. Выгибается, стонет.
– Сергей! – я схватила его за руки, и он резко открыл глаза, вздернулся вверх. Тяжело дыша, долго смотрел на меня, как будто пытаясь понять, кто я и где он. Мои руки сдавливали его плечи. Я перевела взгляд на правое, туда, где должна была быть татуировка, и чуть не закричала во все горло…
Она была там. Точно на своем месте. Ласточка со смазанным крылом, волны и кусочек солнца. Как на детском рисунке. Примитив. Все линии синие, простые. Не такие, как сейчас бьют в модных салонах. Ведь все можно повторить…такие же татухи могут быть у многих военных. Но разве у многих может смазаться крыло?
Посмотрела ему в глаза – они сильно блестят вблизи, и я вижу в них тоску. Ту самую, которую так хотелось бы видеть. Ту, что сжирала меня саму все эти годы.
Вижу, как он переводит взгляд на мои губы, спускаясь ниже к моей шее, к груди, сильнее сжимая мои плечи, подаваясь вперед. Как судорожно глотает слюну. Голодный взгляд. Так зверь смотрит на свою жертву, мечтая ее разорвать. Он красив, по-животному, грубо. У меня сильно колотится сердце, и захватывает дух. Как никогда раньше…И это пугает, заставляет отпрянуть назад. Я разжала пальцы и снова легла рядом, спиной к нему.
Не помню, когда мой муж смотрел на меня так же. Очень хочу вспомнить и не могу…Но ведь смотрел, в начале отношений.
Так и не смогла уснуть до самого утра, только на рассвете задремала, а когда проснулась, то заметила, что меня укрыли одеялом, а рядом никого нет.
Осторожно встала с постели, прошла на носочках к ванной, прислушалась, но там никого не оказалось. Юркнула за дверь, быстро умылась, прополоскала рот, потерла зубы краешком полотенца и снова прополоскала. Зубной пасты и одноразовых щеток в номере не оказалось. Гостиница была довольно бедной. Это ночью. Украшенная свечами и лепестками, она показалась мне шикарной, сейчас я видела старую мебель, отсутствие ремонта и потертый ковер. Отечество разоряться не торопилось.
Послышался шум открывающейся двери. И я снова посмотрела на себя в зеркало. Изможденная, вымученная, без капли косметики я походила на привидение. Покусала губы, пощипала себя за щеки. Волосы закрутила в узел и заколола заколкой. Платье после сна кое-где примялось, и я искренне надеялась, что все эти допросы журналистами пройдут очень быстро.
Закрутила кран и вышла из ванной. Сергей сидел за столом с подносом, на котором красовались одноразовые картонные стаканчики и пакеты с жирной коричневой надписью: «Кондитерская Пейзаж».
– Доброе утро! – поприветствовал он. – Я тут похозяйничал, в чудо-гостинице нет даже ресторана, только буфет. Я взял тебе мятный чай, бутерброд с «докторской», как ты любишь, и пирожок с яблоками.
Он сидел за этим столом как-то так по-домашнему, по-родному, как-то так….щемяще по-близкому, что у меня задрожал подбородок и захотелось что-то сказать, а голос пропал. Эта его рука большая, сильная на стаканчике, обхватил его всей своей мощной пятерней. Он всегда так чашки держал. Не за ручку, а полностью ладонью, даже если там был кипяток. Сколько раз я заходила на кухню и представляла себе, что вот сейчас он окажется там за столом, повернется ко мне…Но на кухне никого не было. Его место всегда оставалось пустым.
Прислонилась головой к косяку двери, чувствуя, как меня знобит, как мурашки снова бегут по коже, как больно сжимается сердце.
– Вкусы изменились?
Отрицательно качнула головой, и по щекам покатились слезы…Он резко встал из-за стола, зацепил ножку так, что стол весь дернулся, стаканчики упали, а он шагнул ко мне и рывком прижал к себе. Чай полился по столешнице на красный ковер, а я изо всех сил прижалась к нему.
Лицо у него на груди спрятала и разрыдалась. Громко. Настолько громко, что кажется, меня всю сотрясало от этих рыданий. А он по голове меня гладил. Сильно прижимая волосы и тыкаясь в них губами.
– Тшш…тихо, Катенок*1, тихо…
Как будто понял, что именно сейчас я вдруг его узнала. И я не знаю, узнала ли до конца…но что-то хрустнуло и надломилось, что-то перевернулось, и у моего погибшего мужа вдруг появилось лицо. Именно это. Именно с этим носом, с этими цепкими ястребиными глазами, с этими взъерошенными светлыми волосами. От него даже пахло…по-родному, по-Огневски. Мужиком, войной, сигаретами, мылом.
– Все хорошо теперь будет. Вот увидишь. Все хорошо…
Шепчет очень страстно, глухо, целуя мою голову, сдавливая плечи, пока не обхватил лицо двумя руками и не прижался губами к моим губам.
Соленые у него губы, мягкие, наглые. Я забыла их вкус…но я так изголодалась по ним. Не просто впился в мой рот, а сожрал его, смял с гортанным стоном, вызывая дрожь, заражая этим исступлением. С такой силой целовал, что у меня в глазах потемнело и подогнулись колени. Все годы дикой тоски, все годы опустошающей скорби сжались внутри меня в сгусток сумасшествия, Сергей жадно, задыхаясь терзал мой рот, врываясь в него языком, сплетаясь с моим. Никакой красоты. Глубоко, страстно, голодно, захватывая широко открытым ртом и мой подбородок, выбиваясь из ритма на щеки, на скулы, и снова впиваясь в мой рот. Его дыхание рваное, резкое.
– Моя девочка…все годы только о тебе. Все годы только тобой.
Ерошит мои волосы, путаясь и дергая их, зарываясь всеми ладонями. И никогда так не было раньше…ни с кем. Никогда меня так не подбрасывало и не лихорадило, так, чтобы дрожа впиваться в его затылок и отвечать невпопад, захлебываясь, сходя с ума, вжимаясь всем телом в него всего…пока не пронизывает осознанием…что никогда раньше ОН так меня не целовал. НИКОГДА. И никогда я… вот так не отвечала.
Наглые руки легли мне на грудь, и я оттолкнула его изо всех сил. Мы остановились друг напротив друга, тяжело дыша.
В дверь постучали.
– Товарищ майор, за вами приехала машина! __________________________________________________________________________________
*1 Катенок (намеренно с А., прим. автора)
Глава 6
– Расскажи мне о сыне. На кого похож? Какого цвета у него глаза?
Мы уже час ехали в машине обратно домой. Его долго держали в штабе, потом я краем уха услышала, что опять допрашивали. Голос Сергея из-за дверей донесся прежде, чем она захлопнулась и стало тихо:
– Вы меня после плена три дня держали в карцере. Три долбаных дня меня, как преступника, в наручниках и на баланде, с допросами, как собаку последнюю…
Сердце болезненно сжалось, когда представила его заросшего, в рваной одежде на допросе в каком-то подвале. И вспомнились слова генерала о тщательной проверке. Так вот значит, как они проверяют.
После конференции с прессой, на которой я смотрела на своего мужа в красивом парадном костюме, принимающего какие-то грамоты из рук генерала, нас наконец-то отпустили домой. Я все еще не верила, что это он…не просто не верила, а не могла поверить. Но постепенно яростный протест превращался в странный непередаваемый тихий шепот отрицания…но его уже заглушали доводы рассудка, всеобщая реакция и…своя собственная. Со мой произошло нечто необъяснимое. Нечто совершенно не похожее на меня саму, нечто пугающее своей новизной, потому что я никогда ничего подобного не испытывала – внутри меня порхали бабочки. Впервые в жизни. Даже когда я встретила Огнева впервые, со мной этого не произошло, а сейчас…
Когда вам семнадцать, когда жизнь еще не пинала вас под ребра, не трепала так, что потом сшить лоскуты не представлялось возможным, вот это чувство…вы его помните? От первой встречи с НИМ. Когда увидели, и внутри что-то вспорхнуло и полетело быстро-быстро вместе с вашим сердцем куда-то вверх, а в животе поднялся ошеломительный трепет. И…стало радостно. Очень и по-глупому радостно. Все вокруг засияло, изменило краски, стало ярче, сочнее. Только в семнадцать это естественно и правильно…а вот почти в тридцать весьма странно. Особенно если память не рисует картинки из прошлого, в которых к этому же человеку ты испытываешь нечто подобное. Память подбрасывает совсем иное…серое, беспросветное, с мыслями о расставании, с мыслями о том, что никогда вот такого радостного в нас не будет. И его подбрасывает…другим. И почему-то жутко становится. Вот приедем домой, Ларка дверь откроет и как заорет, как испугается чужого человека, и мама моя не узнает, и никто другой. Соседи там, знакомые. И что тогда? Что мне с этими дурацкими бабочками делать придется?
И я смотрела на Сергея, отдающего честь генералу, с гордостью, с каким-то героическим великолепием, и у меня замирало сердце. И вспоминалось, как вот эти губы, произносящие слова благодарности, жадно терзали мои в обшарпанном номере гостиницы, и я чуть с ума не сошла от этого поцелуя. Как девчонка хватала его рот своими губами и хотела еще и еще, до изнеможения, так, чтоб губы опухли. У меня ведь никогда не опухали губы от поцелуев, как в книгах. Я даже не верила, что так бывает.
– Расскажи мне о сыне. На кого похож? Какого цвета у него глаза?
И бабочки тут же сдохли. Их крылья скукожились, иссохли, и они пеплом с тяжестью осели на сердце. Ну вот и все. Радостное очень быстро закончилось.
– Антон – аутист. У него расстройство аутического спектра.
И замерла. Ожидая реакции. Пусть сразу знает. Может, вот машину попросит остановить и уйдет вместе с сумкой своей.
– Разве я спросил о диагнозах? Я спросил – какой он, наш сын?
Удивленно посмотрела на Сергея, а он на меня, и наши взгляды встретились. У него очень прямой и открытый взгляд, пробирающийся прямо в душу. Не поверхностный, сильный, властный. Он подавляет своей пристальностью и остротой.
– Красивый…у него серо-зеленые глаза, как…
– Как у меня?
– Да…как у тебя.
Ответила и вдруг поняла, что так и есть. У Тошки похожий цвет глаз. Чуть более яркий, скорее, серый, но очень похож, и сейчас кажется похожим еще больше. Сергей улыбнулся уголком рта.
– А волосы?
– Светлые, непослушные…
– Покажи фото. У тебя же есть.
Я кивнула, схватилась за сотовый, полистала, нашла один из самых удачных снимков и протянула Сергею. Он взял телефон, долго рассматривал.
– У него еще и волосы, как у деда. Вьются на концах. Вылитый Антон Сергеевич, аааа, и отчество такое же. Вырастет настоящим полковником!
Впервые кто-то говорил об Антоне, как о здоровом человеке, нормальном человеке, восторгался им. Обычно я видела взгляды, полные сочувствия и сожаления, даже стыда. Мамочки торопились увести своих чад, как будто я вот-вот начну истерить от того, что их дети более развиты чем мой, а отцы отводили глаза и так же пытались оградиться от моего мальчика.
– Он…может воспринять тебя не так, как обычные дети и…
– Ничего. Мы поладим. Мы же Огневы. Разберемся, не боИсь, Катенок.
Пролистал несколько фотографий и вдруг резко изменился в лице. И я сама насторожилась, выпрямилась, как струна.