Не прощаюсь

Эраст Петрович промолчал. Он пока не понял, зачем его пригласили к командующему, да еще настоятельно и срочно. О вчерашних событиях в Чугуеве Скукину было сообщено вчера же (за исключением некоторых деталей, о которых полковнику знать необязательно). Зачем тогда вызвали? Снова излагать ту же историю?

– Дядя, разве не втолковывал я вам, что от Макольцева надо избавиться? Бог знает, сколько неудач на фронте произошло из-за этого шпиона! – продолжал свое Скукин.

– Я думал, Аркадий, ты просто ревнуешь, что я провожу с ним больше времени, чем с тобой, – пытался оправдываться генерал. – Но ты ведь трезвенник и всё время нудишь о делах, а бывает нужно и расслабиться…

– Дорасслаблялись, поздравляю.

Гай-Гаевский упрямо насупился:

– И все-таки я уверен, что Павлик тронулся рассудком.

– Нет, ваше превосходительство, – сказал Фандорин, которому начинало надоедать это родственное препирательство. – Макольцев был красный агент. Попытка подрыва бронепоезда и побег Заенко – несомненно дело рук вашего адъютанта.

– Вы еще забыли покушение на главкома, – добавил Скукин. – Макольцев сообщил подполью расписание визита, и двое красных подпольщиков, пробравшиеся в конвойную полусотню Особого отдела, подложили бомбу.

– Да-да, ты докладывал, – кивнул его превосходительство. – Потом одного из них нашли мертвым, а второй исчез.

– Несомненно второй был главным и убрал помощника, чтобы замести следы. У красных волчьи законы, дядя.

Командующий, кажется, придумал повод рассердиться на племянника.

– Если бы ты не уговорил меня назначить начальником контрразведки дурака Черепова, мы бы раскрыли вражескую сеть раньше. Мои танки остались бы целы, и сейчас победа не висела бы на волоске!





Владимир Зенонович



Он обернулся к Фандорину, удивленно приподнявшему бровь, – известие о том, что Черепова сделали начальником по настоянию Скукина, было для него новостью.

– Об этом, собственно, я и хочу с вами поговорить, Эраст Петрович, – продолжил генерал. – Без танкового клина наступление может захлебнуться. Людей мало, фланги растянуты. И это еще полбеды. Я верю в своих солдат. Если им не мешать, они прорвут фронт вшивых красных дивизий. Но в том-то и дело, что им мешают! Не позднее чем завтра мне придется снимать с передовой крупные силы и затыкать ими прореху в тылу. Вы слышали о наступлении банд Махно?

– Да. Газеты пишут, что Повстанческая армия напирает с востока, – наклонил голову Фандорин. Военные события его интересовали мало. Эраста Петровича сейчас занимали другие мысли. Пальцы скользнули в карман, коснулись там нефритовых четок. Прикосновение холодных, гладких бусин, как обычно, ускорило дедукцию.

– Газеты не пишут и одной десятой правды! Махно, которого мы загнали на самый край Украины, каким-то чудом собрал новые полчища, разметал наш заслон и теперь катится по степям на тачанках прямо на Таганрог. Он уже взял Мелитополь и Бердянск. Если мы не перебросим на то направление минимум две дивизии, произойдет катастрофа! А без двух дивизий я не смогу прорвать красный фронт!

– Зачем мне всё это знать? – холодно спросил Эраст Петрович.

Командующий посмотрел на полковника.

– Аркадий говорит, что вы можете остановить батьку Махно…

Сказано это было неуверенно. Кажется, Гай-Гаевский сам не очень верил в такую вероятность.

Но в беседу снова включился Скукин.

– Главный советник и идеолог у батьки – анархист Арон Воля. Говорят, для Махно это высший авторитет. Я помню, как его бумага спасла нас всех в Зеленой Школе. Вы хорошо знакомы с Волей. Он прислушается к вашему мнению. Махно ненавидит и белых, и красных, а для Воли главный враг – большевизм. Мы знаем, что несколько дней назад на съезде крестьянских делегатов Воля объявил, что Повстанческая армия должна сражаться против диктатуры пролетариата и коммунистов. А когда красное командование отправило к Махно своих эмиссаров, Воля убедил батьку выгнать их взашей. Если б вы поговорили с вашим знакомцем и объяснили ему, что, воюя с нами, анархисты помогают красным… Если бы удалось договориться о перемирии и совместных действиях… Красные повернуты к Махно незащищенным флангом, как и мы. Батька вонзится туда, как нож в масло. А мы готовы снабжать его оружием, боеприпасами, обмундированием, медикаментами.

Фандорин, морщась, поднялся.

– Не тратьте зря п-порох. Мое участие в этой войне окончено.

«Почти окончено», мысленно прибавил он и вышел. На душе было неспокойно. Опять предстоял тяжелый разговор с женой.



В вестибюле «Метрополя» Фандорина поджидал японец. По лицу с застывшей бодрой улыбкой сразу стало ясно: что-то не так. А Маса еще и начал со слов:

– Господин, вы только не волнуйтесь…

И Эраст Петрович немедленно заволновался так, что у него затряслись руки, которые обычно не дрожали, даже поднимая гири в шесть пудов весом.

– Что с ней?! – крикнул он.

– Госпоже стало больно. Вот здесь, – показал Маса. – Я позвонил Либкинду-сенсею. Он сказал, что сейчас приехать не может. Я сказал, что если он через четверть часа не явится, я сам к нему приеду. И сказал, что я с ним сделаю. Сенсей явился. Сейчас он спасает госпожу и ребенка. Я ушел, чтобы сенсей не боялся. Когда врач боится, он может сделать ошибку.

– Ты поступил п-правильно. Пойдем, мы будем ждать в гостиной.

Они взбежали по лестнице, тихонько вошли в номер и некоторое время метались по комнате: Эраст Петрович ходил туда-сюда вдоль одной стены, японец вдоль другой.


Из-за прикрытой двери иногда доносились легкие стоны. Всякий раз, когда это происходило, оба замирали на месте и в панике переглядывались.

Наконец профессор вышел из спальни.

– Хорошо, что меня сразу вызвали, иначе случился бы выкидыш, – сказал он Фандорину, не смотря на Масу. – Истмико-цервикальная недостаточность штука опасная.

– Что это такое? – обмер Эраст Петрович. Диагноз звучал устрашающе.

– Постоянная готовность шейки к спонтанному раскрытию, – не очень понятно объяснил акушер. – Вы не беспокойтесь, я поставил пессарий. Однако в течение двух недель извольте соблюдать строгий постельный режим, так что никаких отъездов-переездов. И, разумеется, не нервничать. Даже по пустякам.

Только теперь он покосился на японца, державшегося за фандоринской спиной.

– Почтеннейший, неужели вы действительно… мммм… сделали бы то, чем грозились?

– Мне нет прощения, – низко поклонился Маса.

– Феноменально, – пробормотал Либкинд. – Знаете, господин Фандорин, отныне мой гонорар увеличивается вдвое.

– Да-да, – поспешно согласился Эраст Петрович. Ему хотелось скорей попасть к жене.

Мона лежала в кровати бледная, но вполне спокойная, даже веселая.

– Ребенку таких непоседливых родителей тоже не сидится на месте, – сказала она, – но теперь он никуда не денется. Две недели так две недели. Я научу вас играть в канасту. Денег у вас, правда, не осталось, будете играть в долг. И еще я хочу попрактиковаться в английском. А сейчас я проголодалась. Маса, закажите в ресторане обед. Вы знаете, что́ я люблю.

Ела она с аппетитом, всё время оживленно болтала, но перед десертом вздохнула и обреченно спросила:

– В чем дело, Эраст? Я знаю этот взгляд. Что тебя терзает?

– Ничего, – соврал Фандорин. – Просто я немножко переволновался.

Потом она полулежала в кресле, а он читал вслух последний сборник Конан Дойля «His Last Bow. The War Service of Sherlock Holmes»[4]. Мона шепотом повторяла незнакомые слова. Внезапно она протянула руку и закрыла книгу.

– От тебя исходит вибрация. Говори правду, иначе я начну нервничать, а мне нельзя.

Пришлось сознаваться.

– У меня осталось два дела. Одно небольшое, второе и вовсе м-маленькое.

Брови будущей матери угрожающе сдвинулись.

– Опять?

– Нет-нет, ничего рискованного. Просто две б-беседы, которые необходимы мне для душевного спокойствия. Единственное – одна из них потребует на денек отлучиться из Харькова.

– Куда это?

Брови нахмурились сильней.

– В Таганрог.

– В ставку главнокомандующего? – спросила Мона, успокаиваясь. Поездка в глубокий тыл ее не напугала. – Ладно. Съезди. И больше не вибрируй.

– Скину с души груз и вернусь в полной безмятежности, как Будда, – пообещал Эраст Петрович.

Он уже испытывал огромное облегчение. Древняя максима гласит: «Не покаравший зло не лучше сотворившего зло». А в буддийском аду за неисполненный моральный долг на грешника навешивают камень весом в сто каммэ. Приятно было чувствовать, как эта махина скатывается с души.



На следующий день Эраст Петрович снова сидел перед генералом и полковником, но первый был много степенней вечно пьяноватого Гай-Гаевского, а второй несравненно представительней субтильного Скукина. Разговор происходил в штабном вагоне главнокомандующего Вооруженными силами Юга России.

– Заговор? – переспросил генерал, теребя седую профессорскую бородку, и с сомнением посмотрел на своего адъютанта. – В это трудно поверить. Честно говоря, я полагал, что мы встречаемся совсем по иному поводу…

– Выслушайте господина Фандорина, Антон Иванович, – сказал полковник. – Поверьте, это не менее важно.

По обмену этими не вполне понятными репликами Эраст Петрович догадался, что молниеносная скорость, с которой адъютант провел его к начальнику, объяснялась не только привезенным известием, но и какой-то другой причиной. Афанасий Иванович Шредер (тот самый офицер, к которому Фандорин в свое время ездил по делу о взрыве) обрадовался харьковскому гостю, как дорогому родственнику – когда Фандорин даже еще не успел изложить суть дела.





Антон Иванович



Загадка, вне сомнения, в свое время разъяснится, сказал себе Эраст Петрович, и продолжил про главное: