Не прощаюсь

Следовало признать, что чекистская организация работает лучше, чем эрвээсовская, которая, по правде сказать, совсем застопорилась. Может быть, конкуренция – это не так и плохо? Да и Заенко, надо отдать ему должное, хоть мерзавец, но мужик крепкий.

И вдруг стукнула идея, перспективная. Романов пообещал себе завтра же ее осуществить.

Он влетел в комнату, запыхавшись. Не включая света, остановился перед аппаратом: звонили или еще нет?

– Я уже думала, ты не придешь, – прошелестела темнота.

С кровати поднялся маленький, тонкий силуэт.

– Только молчи. Молчи…



Утром он брился перед зеркалом и пел привязавшийся романс про кончившееся счастье и про то, что всё было сном, но не жалобно, а весело. Когда-то у Алексея был красивый голос, пропавший после ранения в горло, но музыкальный слух никуда не делся.

Надя полчаса как ушла. На прощанье сказала: «Всё, Романов. Случилось непоправимое. Я люблю тебя больше, чем революцию». И тихонько засмеялась.

Он ответил серьезно: «Ну, а я люблю только тебя. Революция – всего лишь работа. И любить ее не за что. Закончить бы поскорее и забыть».

Из контрразведки ночью так и не позвонили. Должно быть, обнаружив убитого фельдфебеля, доложили Черепову, а тот запретил сообщать помощнику. Понадеялся, что сам догонит беглеца по горячим следам. Ну, это навряд ли.

– В Монастырский переулок, – велел Романов извозчику.

Там, в особняке Дворянского собрания, располагалась штаб-квартира генерала Гай-Гаевского.



Перед скукинским кабинетом Алексей остановился. Изнутри лились звуки флейты. Это значило, что полковник один и предается каким-то трудным размышлениям. Скукин рассказывал, что музыка помогает ему выстраивать мысль своей стройной гармонией.

Сейчас я тебе спою, а ты мне будешь аккомпанировать, усмехнулся Романов и нервно, требовательно постучал.

– Я только сейчас узнал! – закричал он с порога. – Фандорин со своим японцем принесли нам Заенко на блюдечке, а Черепов дал чекисту сбежать! Мало того – мне, своему заместителю, даже ничего об этом не сказал! Я только здесь, в канцелярии, узнал. Это, по-твоему, нормально?

В штабе действительно все говорили о ночном «ЧП». Новое слово, возникшее во время германской войны на волне всеобщего увлечения аббревиатурами, стало в России одним из самых частоупотребимых, остроумцы даже предлагали переименовать страну в «Чепеляндию», потому что она сама – чрезвычайное происшествие.

– Я не знал, что Заенко взял Фандорин, – нахмурился Скукин. – Черепов говорил…

– Аркадий, в контрразведке бардак! – перебил Романов. – И виноват в этом даже не Черепов! Идиот не виноват, что он идиот. А виноват тот, кто протащил идиота на ответственную должность! Почему ты это сделал? Только потому, что он тебе лично предан? Ты же умный человек. Можно сказать, гений управления. Разве ты не знаешь, что для руководства контрразведкой одной преданности мало? Скажи, ты ляжешь на операцию к криворукому хирургу только из-за того, что он тебя обожает?

От романовского напора полковник опешил. Именно так с ним следовало разговаривать: перемежая наскок с лестью.

– Послушай, ты меня хорошо знаешь, мы побывали вместе в ого-го каких переделках, – перешел Алексей на задушевность. – Помнишь, как я, спасая тебя, застрелил товарища Кандыбу? Как вернулся за тобой в Зеленой Школе? Как мы вдвоем пробивались к нашим под Харьковом? Это я, я тебе лично предан, а не кретин Черепов! Потому что я давно понял: ты птица высокого полета. Давай лететь вместе. Как говорят авиаторы, ты – ведущий, я – ведомый. Гони Черепова в шею, пускай командует карательным отрядом. Поставь на контрразведку меня. Я профессионал!

Скукин слушал хорошо и смотрел правильно, с прищуром.

– Значит, я могу тебе доверять? – медленно сказал он. – Полностью? Во всем?

– Считай, что я – твоя флейта, – торжественно ответил Романов. – Как задуешь, так и сыграю.

Полковник подошел к двери, которую взволнованный посетитель неплотно прикрыл, и захлопнул ее как следует.

– Как ты расцениваешь ситуацию в руководстве Белого движения? Черепову я подобных вопросов не задаю, он в таких категориях не мыслит. Ты – иное дело. И я должен понимать, како ты веруеши. Говори с предельной откровенностью, без утайки.

Это экзамен, от которого всё будет зависеть, догадался Алексей.

– С предельной откровенностью? Изволь. Руководство наше так себе. Главнокомандующий слаб. Никакой полководец, никакой администратор, в политике вообще болван. Имея такую армию, наступая на Москву, признал верховенство адмирала Колчака, которого красные треплют в хвост и гриву! Ну не глупость? Что касается твоего дяди, то в оперативном смысле он, конечно, орел, но в гражданском управлении ничего не смыслит. Ему, извини, нужна хорошая нянька.

По довольной улыбке, тронувшей сухие губы Скукина, стало ясно, что экзамен сдан на «отлично». Следующий вопрос это подтвердил:

– Как бы ты стал действовать, если бы возглавил Особый отдел? Конкретная задача: как найти Заенко и уничтожить красное подполье?

Ответ у Романова был приготовлен заранее.

– Во-первых, нашел бы шпиона, которого прошляпил Черепов и который помог Заенко сбежать. Это кто-то свой. Во-вторых…

Требовательно зазвенел телефон.

– Скукин, – сказал полковник в трубку – и Алексею, шепотом: – Черепов. Легок на помине.

Потом долго слушал, всё больше оживляясь.

– Так… Так… Так… – повторял он, и каждое следующее «так» было экспрессивнее предыдущего. – Откуда узнали? Ясно… Как это – застрелился?…А вот это отлично!.. Конечно. Работайте, как вы умеете. – Закончил строго: – Только глядите, Черепов, это ваш последний шанс реабилитироваться. Другого не будет.


Разъединившись, полковник сказал:

– Ты вот его ругаешь, а он накрыл большевистскую явку.

– Заенковскую?

– Пока неясно. На рассвете ему позвонили прямо в кабинет. Неустановленный человек шепотом сообщил, что в коммерческой читальне на Ивановской улице находится центр большевистской агентуры.

Алексей замер.

– По адресу отправился наряд. Там был какой-то старик, живьем его не взяли, застрелился. Но Черепов сообразил оставить засаду. И час назад залетела птичка, некая юная девица. Пробовала убежать – догнали. Слава богу, стреляться ей было не из чего. Сейчас Черепов с ней поработает, как он умеет… Эй, куда ты?



Зарядил тоскливый октябрьский дождь. Извозчика было не найти. Прохожие из-под зонтов пялились на офицера, несшегося по лужам огромными скачками, придерживая шашку.

Романов не знал, что он сделает, даже не задумывался об этом. Нужно было успеть, успеть!

Наконец из-за угла выплыл знакомый дом. Он был не черный и не белый, а серый от влаги.

Вдруг на третьем этаже лопнуло окно. Оттуда, в брызгах стеклянных осколков, вылетела белая, какая-то неестественно узкая фигурка, перевернулась в воздухе, глухо ударилась о булыжную мостовую. Где-то неподалеку истерически завизжала женщина, с крыльца сбежал часовой, сверху из окна кто-то свесился – кажется, Черепов в кожаном переднике, но Алексей смотрел только вниз.

Ноги бежали по инерции, словно сами по себе.

Надежда лежала ничком, точь-в-точь как утром, когда он любовался ею, прежде чем разбудить: обнаженная, с разметавшимися волосами.

– Капитан? – вопил сверху грубый голос. – Поглядите, жива или нет? Вот зараза! Представляете, вырвалась и с разбегу, головой в стекло…

Романов механически присел. Поискал пульс на шее. Шея была теплая. А пульса не было.

Странно, но Алексей совсем ничего не чувствовал.

Он и потом оставался таким же каменным. Стоял, смотрел, как ее уносят, как болтается худенькая рука. Послушал, как оправдывается и матерится войсковой старшина.

Романов совершенно ни о чем не думал. Дыхание было ровное, сердце билось размеренно, даже медленней обычного. При этом оно ныло, но как-то вяло, будто еще не разгулявшаяся зубная боль. У кого это было, про зубную боль в сердце? Читал где-то. А, Максим Горький.

Боль в сердце – ерунда. Алексей знал, как от нее избавиться. Нужно просто остаться с Череповым наедине. Именно поэтому он не только кивал начальнику, но и отвечал на какие-то вопросы, а в конце сказал:

– Давайте обсудим тет-а-тет, как докладывать полковнику Скукину.

– Да-да, – кивнул Черепов, оглянувшись на толпящихся вокруг сотрудников. – Идемте.

Сейчас, сейчас, еще немножко потерпеть, уговаривал себя Романов на лестнице, глядя в широкую спину с тесемками от фартука на шее.

В кабинете Черепов первым делом достал из стола водку, плеснул в стакан.

– Поди, рады? – хрипло сказал он. – Думаете, не знаю, куда вы с утра бегали? Знаю. Аркадий Сергеевич мне сразу позвонил, как только вы побежали примазываться к моему успеху. Мы с Аркадием Сергеевичем вот так. – Сдвинул два пальца. – Нас столько всякого связывает, что никто промеж не влезет. И эта история нас тоже не рассорит. Так что не стройте иллюзий… Э, зачем вам мой «браунинг»?

Это он увидел, как Романов берет со стола кобуру.

Алексей молча спустил предохранитель, навел дуло на попятившегося начальника и выстрелил в единственный вытаращенный глаз. С интересом посмотрел на красное пятно, откуда-то появившееся на обоях. Оно всё состояло из отдельных точек разного размера. Красота.

Наклонился над упавшим, сунул в вялые пальцы пистолет.

Зубная боль в сердце сразу исчезла, и как-то вдруг с исчерпывающей очевидностью стало ясно, что сердце вообще больше никогда болеть не будет. Что бы ни произошло.

– Эй, сюда! – истошно заорал Романов, повернувшись к двери. – Беда! Начальник застрелился!





Адъютант его превосходительства




– Вскрываю.

Мона-сан прихлопнула трех валетов господина королевским флешем. Маса со своими двумя парами благоразумно спасовал.

– А он еще хвастался, что всегда выигрывает и нам будет скучно!

Алчно захохотав, победительница придвинула к себе ворох зеленых бумажек.