Не прощаюсь
Часть 63 из 73 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ты совсем расклеился, – укоризненно сказал он. – Даже не заметил, что я за тобой иду. Стыдно.
А Маса нисколько не обрадовался. Он закрыл лицо ладонями и затрясся от рыданий.
– Она меня не любила, я ошибся… Но я… я полюбил ее. Я думал, мы будем вместе. Как вы с госпожой… Я думал, у нас тоже родится ребенок. Думал, пускай у вас девочка, а у нас мальчик, и когда они вырастут…
Не мог продолжать. Рвалось сердце.
Господин взял плачущего за шиворот, грубо подволок к трупу.
– Ну, дети-то навряд ли.
– Что вы делаете?! – в ужасе закричал Маса, видя, что Фандорин стаскивает с убитой штаны.
– Полюбуйся. Это никакая не женщина. Твоя Шуша – евнух.
Маса смотрел на оголенное место, хлопал глазами.
– Когда я вычислил, что твоя избранница служила в охране императрицы Лунъюй, сразу это понял. Если бы речь шла про Цыси – иное дело. Старая императрица правила сама, славилась вздорным нравом и непочтением к т-традициям. Вот она вполне могла держать подле себя женщин-телохранительниц. А Лунъюй-тайхо никакой власти не имела и ни за что не посмела бы нарушить правила Запретного Города. Разве ты не знаешь, что личные покои государей и государынь там могли охранять только евнухи? Нужно читать больше к-книжек.
– Если вы догадались, что Шуша меня обманывает, почему не сказали? – спросил Маса, сжимая виски. Радужные круги не исчезли, а вертелись всё быстрее. – Это жестоко. Я никогда еще не чувствовал себя настолько униженным…
– Ты бы мне не поверил. Любовь – она такая. – Господин потрепал Масу по затылку. – Бедняга. Тебе, наверное, тяжело смотреть на нас с Моной?
Императрица Цыси и придворные евнухи
Ссутулившийся, постаревший лет на сто, Маса с трудом поднялся.
– Мне очень стыдно, господин, – безжизненно сказал он. – Я думал, что только вы глупеете от любви. Но таким дураком, как я, вы никогда не были. Простите меня. Я всё испортил. Теперь мы не найдем злодея Заенко. Шуша, конечно, его предупредила.
Фандорин щелкнул его по лбу.
– Эй, приди в себя! Ты ведь меня знаешь. Когда это я обрывал нить? Разве стал бы я убивать эту ошибку п-природы, если б Заенко уже не был у нас в руках?
– А? – спросил Маса, что, конечно, было ужасно невежливо.
– Пока вы тут ворковали, я внимательно осмотрелся. И заметил, что в окошке будки посверкивают блики. Там зритель с биноклем. Для кого, по-твоему, могла Шуша устроить этот с-спектакль? Заенко пришел полюбоваться, как умирает человек, который расправился с бомбистами. Сейчас товарищ ч-чекист сидит тихонько, ждет, когда мы уйдем. Пойди, возьми его. Тебе полезно в-взбодриться.
Круги вертеться сразу перестали.
– Мне уже гораздо лучше, – сказал Маса.
Средство от зубной боли
Судьба революции висела на волоске, стальные челюсти белых армий смыкались на горле истекающей кровью Республики, а большевик Романов глядел в окно и думал о любви.
Надя вчера сказала: «Ты не понимаешь. Проблема не в тебе, проблема во мне. Мужчина способен любить что-то больше, чем кого-то. У женщины так не получается». Алексей злился. Они наконец были вдвоем, наедине, а Надежда упиралась кулачком ему в грудь, отодвигала лицо, и всё говорила, говорила.
«А можно попонятней?» – спросил он. «Можно. Если случится то, чего ты хочешь… и про что я стараюсь не думать, потому что сразу темнеет в глазах… Если это произойдет, тогда ты совсем заслонишь мне остальной мир. Я смогу думать только о тебе, жить только тобой. А революцию сейчас нельзя бросать. Без любого из нас, даже без крошечной меня она может погибнуть. Давай дождемся победы. Тогда я смогу быть твоей целиком, до донышка». Алексей перестал ее обнимать, сложил руки на груди, усмехнулся. «Красивые слова. А на самом деле ты просто маленькая девочка, которая хочет, но боится. Сама пришла ко мне в номер, потом испугалась и теперь, как положено интеллигентке, заворачиваешь свой страх в блестящий фантик». Он, правда, ужасно рассердился. Потому что хотел ее до дрожи в коленях. Нарочно сказал такое, на что Надя не могла не обидеться. Она вспыхнула, выбежала вон. А сейчас Романов, вместо того чтобы думать о деле, пялился в окно на дождливую улицу и говорил себе: Надя права. В России сейчас не время для любви. В России времени для любви вообще никогда не бывает.
Взять его первую любовь, пускай мальчишескую, глупую, но тогда она такой не казалась – сломана войной.
Вторая, обманная, была химерой войны. Наваждением.
Третью война просто убила…
Он зажмурился, отогнал страшное воспоминание о мертвом поле. Раньше не получалось, а теперь – почти без усилия.
Любовь к Наде – последняя. Другой уже не будет, этот хвост у ящерицы больше не отрастет. Ждать победы? Но когда мы победим – если победим – опять сыщется какая-нибудь очередная российская чума-холера, которая окажется важнее любви и несовместима с нею…
Он тряхнул головой. Хватит ныть, товарищ Романов. Давай сначала победим, а там будет видно.
И наконец стал думать про дела. Они были, культурно выражаясь, дерьмовые. Девочка сказала верно: Советская республика находилась на пороге гибели.
Наступление Добровольческой армии. Октябрь 1919 г.
Генерал Юденич уже дошел до Царского Села, и падение Петрограда, колыбели революции, ожидалось со дня на день. Армия Гай-Гаевского подходила к Туле. Красный фронт там дрожал и гнулся. Алексей знал, что скоро он рассыплется вдребезги – из Новороссийска отправлен эшелон с новейшими английскими танками, идеально приспособленными для маневренной войны. Бронированные чудища посекут своими мощными пулеметами красную конницу, передавят обескровленную рабочую пехоту стальными гусеницами. И потом в два-три перехода докатят по беззащитным тылам до Москвы…
Самое гнусное, что Романов ничего не мог сделать. У него теперь не было доступа ни к каким секретным сведениям. Новый начальник освободил его из-под ареста, но к серьезной работе не подпускал. Дал совершенно издевательское задание: сидеть в гостинице и, никуда не отлучаясь, составлять штатное расписание Всероссийского Управления Безопасности, в которое преобразуется Особый отдел после взятия Москвы. Фактически капитан Романов находился под домашним арестом, а значит, агентурная сеть РВС была парализована.
Вся надежда, что второе подполье не бездействует. Из двух пропавших казаков конвоя отыскался только Филимонов – в речке Лопани, с пулей в затылке. Второй, Теслюк, бесследно исчез. Он-то наверняка был из людей Заенко. У них имеется какой-то хороший источник в штабе армии. Заенко отвратительный мерзавец и убийца Лавра Козловского, но, кроме как на чекистов, рассчитывать сейчас не на кого.
А тем временем в городе шли повальные аресты. На заводах, в мастерских и в депо забирали профсоюзных активистов, взяли целиком всю редакцию единственной либеральной газеты «Голос Юга», на улицах хватали всех мало-мальски подозрительных.
Особый отдел снова стали называть «Черным Домом», потому что из окон неслись вопли допрашиваемых, а во дворе грохотали выстрелы. На рыночной площади бригада плотников спешно сколачивала виселицы. План Скукина править через страх воплощался в жизнь.
Через Скукина и надо действовать – к такому решению пришел Романов, как следует поработав мозгами.
Хватит киснуть под «домашним арестом». Нужно, не дожидаясь вызова, отправиться на службу и закатить Черепову скандал, после которого совместная служба станет невозможной. Когда-то, еще в самом начале, Скукин предлагал устроить боевого товарища к себе в штаб. Многозначительно говорил: я нуждаюсь в людях, которым могу доверять. Прийти к нему и сказать: так, мол, и так, Аркаша, я ваша. Бери меня под свое крыло. Буду служить тебе, как японец Фандорину. В такое горячее время находиться в штабе всяко полезней, чем в контрразведке.
Повеселев, Романов надел шинель, фуражку, подхватил портупею – и вперед.
Перед Особым отделом, как всегда в последние дни, происходила кутерьма. По крыльцу взбегали люди, другие выскакивали, из ворот с урчанием выехал грузовик – будто еж, ощетинившийся штыками, кавалерист бешеной рысью поскакал в сторону центра. С тех пор как Алексей был здесь в последний раз, суматохи стало еще больше.
– Из-за чего переполох, Миша? – спросил он дежурного офицера.
– Не слыхал еще? – У подпоручика от возбуждения прыгало лицо. – Заенко взяли! Вон он лежит, сволочь. Фандоринский японец только что приволок! Начальник находится в штабе армии. Ему уже позвонили.
– Лежит? – переспросил Романов, обернувшись. Увидел в коридоре плотно сдвинутые спины. Все смотрели куда-то вниз. – Убит?
– Живехонек. Да ты пойди, полюбуйся, – хохотнул подпоручик.
Алексей раздвинул людей.
У стены на скамейке в неподвижной позе сидел японец, опершись ладонями на колени, и важно смотрел перед собой. Под ногами у него лежал человек, весь опутанный веревками, будто его засунули в сетчатую кошелку. Даже лицо было перетянуто: меж зубов торчал кусок дерева, с двух сторон прикрученный шнурком от ботинка. Глаза пленника яростно пучились, сверкая белками. Остановились на Алексее, ненавидяще прищурились. Узнал.
Как пойманный волк из сцены охоты в «Войне и мире», подумал Романов.
– Как вам это удалось, господин Сибата? – спросил он.
Японец вежливо ему поклонился.
– Очень просто. Он стрелял, я прыгал. Когда я прыгаю, попасть очень трудно. Он не попал. Потом у него кончились патроны. Тогда я ударил его по уху вот этой ногой.
Он показал на свой ботинок, в котором отсутствовал шнурок.
– А зачем у него во рту деревяшка?
– Чтоб не откусил себе язык. Это серьезный акунин, от него всего можно ожидать. Когда я его уже свалил и взял за горло, он укусил меня за руку.
Японец показал кисть со следами зубов.
– Серьезный кто? – переспросил Романов, лихорадочно думая, как быть. Он охотно прикончил бы скотину Заенко собственными руками – но чекистское подполье, но ситуация на фронте…
– Это долго объяснять. – Сибата поднялся. – Вы пришли, и теперь я могу уйти. Передаю этого плохого человека в ваши руки. Делайте с ним что хотите. Господин велел передать, что на этом его участие в войне между белыми и красными заканчивается. Обещание, которое он дал вам и вашим начальникам, исполнено. Шнурок оставляю.
Японец чопорно поклонился. Перед ним расступились. Ушел.
– Вынуть кляп, – приказал Романов. – Нет, я сам…
Наклонившись вплотную к лежащему, шепнул:
– Спокойно. Я что-нибудь придумаю.
Тот, едва лишь смог говорить, прошипел:
– Поквитаться решил, иуда? Я тебя на тот свет за собой заберу…
– Дорогу, дорогу! – раздался громкий голос.
А Маса нисколько не обрадовался. Он закрыл лицо ладонями и затрясся от рыданий.
– Она меня не любила, я ошибся… Но я… я полюбил ее. Я думал, мы будем вместе. Как вы с госпожой… Я думал, у нас тоже родится ребенок. Думал, пускай у вас девочка, а у нас мальчик, и когда они вырастут…
Не мог продолжать. Рвалось сердце.
Господин взял плачущего за шиворот, грубо подволок к трупу.
– Ну, дети-то навряд ли.
– Что вы делаете?! – в ужасе закричал Маса, видя, что Фандорин стаскивает с убитой штаны.
– Полюбуйся. Это никакая не женщина. Твоя Шуша – евнух.
Маса смотрел на оголенное место, хлопал глазами.
– Когда я вычислил, что твоя избранница служила в охране императрицы Лунъюй, сразу это понял. Если бы речь шла про Цыси – иное дело. Старая императрица правила сама, славилась вздорным нравом и непочтением к т-традициям. Вот она вполне могла держать подле себя женщин-телохранительниц. А Лунъюй-тайхо никакой власти не имела и ни за что не посмела бы нарушить правила Запретного Города. Разве ты не знаешь, что личные покои государей и государынь там могли охранять только евнухи? Нужно читать больше к-книжек.
– Если вы догадались, что Шуша меня обманывает, почему не сказали? – спросил Маса, сжимая виски. Радужные круги не исчезли, а вертелись всё быстрее. – Это жестоко. Я никогда еще не чувствовал себя настолько униженным…
– Ты бы мне не поверил. Любовь – она такая. – Господин потрепал Масу по затылку. – Бедняга. Тебе, наверное, тяжело смотреть на нас с Моной?
Императрица Цыси и придворные евнухи
Ссутулившийся, постаревший лет на сто, Маса с трудом поднялся.
– Мне очень стыдно, господин, – безжизненно сказал он. – Я думал, что только вы глупеете от любви. Но таким дураком, как я, вы никогда не были. Простите меня. Я всё испортил. Теперь мы не найдем злодея Заенко. Шуша, конечно, его предупредила.
Фандорин щелкнул его по лбу.
– Эй, приди в себя! Ты ведь меня знаешь. Когда это я обрывал нить? Разве стал бы я убивать эту ошибку п-природы, если б Заенко уже не был у нас в руках?
– А? – спросил Маса, что, конечно, было ужасно невежливо.
– Пока вы тут ворковали, я внимательно осмотрелся. И заметил, что в окошке будки посверкивают блики. Там зритель с биноклем. Для кого, по-твоему, могла Шуша устроить этот с-спектакль? Заенко пришел полюбоваться, как умирает человек, который расправился с бомбистами. Сейчас товарищ ч-чекист сидит тихонько, ждет, когда мы уйдем. Пойди, возьми его. Тебе полезно в-взбодриться.
Круги вертеться сразу перестали.
– Мне уже гораздо лучше, – сказал Маса.
Средство от зубной боли
Судьба революции висела на волоске, стальные челюсти белых армий смыкались на горле истекающей кровью Республики, а большевик Романов глядел в окно и думал о любви.
Надя вчера сказала: «Ты не понимаешь. Проблема не в тебе, проблема во мне. Мужчина способен любить что-то больше, чем кого-то. У женщины так не получается». Алексей злился. Они наконец были вдвоем, наедине, а Надежда упиралась кулачком ему в грудь, отодвигала лицо, и всё говорила, говорила.
«А можно попонятней?» – спросил он. «Можно. Если случится то, чего ты хочешь… и про что я стараюсь не думать, потому что сразу темнеет в глазах… Если это произойдет, тогда ты совсем заслонишь мне остальной мир. Я смогу думать только о тебе, жить только тобой. А революцию сейчас нельзя бросать. Без любого из нас, даже без крошечной меня она может погибнуть. Давай дождемся победы. Тогда я смогу быть твоей целиком, до донышка». Алексей перестал ее обнимать, сложил руки на груди, усмехнулся. «Красивые слова. А на самом деле ты просто маленькая девочка, которая хочет, но боится. Сама пришла ко мне в номер, потом испугалась и теперь, как положено интеллигентке, заворачиваешь свой страх в блестящий фантик». Он, правда, ужасно рассердился. Потому что хотел ее до дрожи в коленях. Нарочно сказал такое, на что Надя не могла не обидеться. Она вспыхнула, выбежала вон. А сейчас Романов, вместо того чтобы думать о деле, пялился в окно на дождливую улицу и говорил себе: Надя права. В России сейчас не время для любви. В России времени для любви вообще никогда не бывает.
Взять его первую любовь, пускай мальчишескую, глупую, но тогда она такой не казалась – сломана войной.
Вторая, обманная, была химерой войны. Наваждением.
Третью война просто убила…
Он зажмурился, отогнал страшное воспоминание о мертвом поле. Раньше не получалось, а теперь – почти без усилия.
Любовь к Наде – последняя. Другой уже не будет, этот хвост у ящерицы больше не отрастет. Ждать победы? Но когда мы победим – если победим – опять сыщется какая-нибудь очередная российская чума-холера, которая окажется важнее любви и несовместима с нею…
Он тряхнул головой. Хватит ныть, товарищ Романов. Давай сначала победим, а там будет видно.
И наконец стал думать про дела. Они были, культурно выражаясь, дерьмовые. Девочка сказала верно: Советская республика находилась на пороге гибели.
Наступление Добровольческой армии. Октябрь 1919 г.
Генерал Юденич уже дошел до Царского Села, и падение Петрограда, колыбели революции, ожидалось со дня на день. Армия Гай-Гаевского подходила к Туле. Красный фронт там дрожал и гнулся. Алексей знал, что скоро он рассыплется вдребезги – из Новороссийска отправлен эшелон с новейшими английскими танками, идеально приспособленными для маневренной войны. Бронированные чудища посекут своими мощными пулеметами красную конницу, передавят обескровленную рабочую пехоту стальными гусеницами. И потом в два-три перехода докатят по беззащитным тылам до Москвы…
Самое гнусное, что Романов ничего не мог сделать. У него теперь не было доступа ни к каким секретным сведениям. Новый начальник освободил его из-под ареста, но к серьезной работе не подпускал. Дал совершенно издевательское задание: сидеть в гостинице и, никуда не отлучаясь, составлять штатное расписание Всероссийского Управления Безопасности, в которое преобразуется Особый отдел после взятия Москвы. Фактически капитан Романов находился под домашним арестом, а значит, агентурная сеть РВС была парализована.
Вся надежда, что второе подполье не бездействует. Из двух пропавших казаков конвоя отыскался только Филимонов – в речке Лопани, с пулей в затылке. Второй, Теслюк, бесследно исчез. Он-то наверняка был из людей Заенко. У них имеется какой-то хороший источник в штабе армии. Заенко отвратительный мерзавец и убийца Лавра Козловского, но, кроме как на чекистов, рассчитывать сейчас не на кого.
А тем временем в городе шли повальные аресты. На заводах, в мастерских и в депо забирали профсоюзных активистов, взяли целиком всю редакцию единственной либеральной газеты «Голос Юга», на улицах хватали всех мало-мальски подозрительных.
Особый отдел снова стали называть «Черным Домом», потому что из окон неслись вопли допрашиваемых, а во дворе грохотали выстрелы. На рыночной площади бригада плотников спешно сколачивала виселицы. План Скукина править через страх воплощался в жизнь.
Через Скукина и надо действовать – к такому решению пришел Романов, как следует поработав мозгами.
Хватит киснуть под «домашним арестом». Нужно, не дожидаясь вызова, отправиться на службу и закатить Черепову скандал, после которого совместная служба станет невозможной. Когда-то, еще в самом начале, Скукин предлагал устроить боевого товарища к себе в штаб. Многозначительно говорил: я нуждаюсь в людях, которым могу доверять. Прийти к нему и сказать: так, мол, и так, Аркаша, я ваша. Бери меня под свое крыло. Буду служить тебе, как японец Фандорину. В такое горячее время находиться в штабе всяко полезней, чем в контрразведке.
Повеселев, Романов надел шинель, фуражку, подхватил портупею – и вперед.
Перед Особым отделом, как всегда в последние дни, происходила кутерьма. По крыльцу взбегали люди, другие выскакивали, из ворот с урчанием выехал грузовик – будто еж, ощетинившийся штыками, кавалерист бешеной рысью поскакал в сторону центра. С тех пор как Алексей был здесь в последний раз, суматохи стало еще больше.
– Из-за чего переполох, Миша? – спросил он дежурного офицера.
– Не слыхал еще? – У подпоручика от возбуждения прыгало лицо. – Заенко взяли! Вон он лежит, сволочь. Фандоринский японец только что приволок! Начальник находится в штабе армии. Ему уже позвонили.
– Лежит? – переспросил Романов, обернувшись. Увидел в коридоре плотно сдвинутые спины. Все смотрели куда-то вниз. – Убит?
– Живехонек. Да ты пойди, полюбуйся, – хохотнул подпоручик.
Алексей раздвинул людей.
У стены на скамейке в неподвижной позе сидел японец, опершись ладонями на колени, и важно смотрел перед собой. Под ногами у него лежал человек, весь опутанный веревками, будто его засунули в сетчатую кошелку. Даже лицо было перетянуто: меж зубов торчал кусок дерева, с двух сторон прикрученный шнурком от ботинка. Глаза пленника яростно пучились, сверкая белками. Остановились на Алексее, ненавидяще прищурились. Узнал.
Как пойманный волк из сцены охоты в «Войне и мире», подумал Романов.
– Как вам это удалось, господин Сибата? – спросил он.
Японец вежливо ему поклонился.
– Очень просто. Он стрелял, я прыгал. Когда я прыгаю, попасть очень трудно. Он не попал. Потом у него кончились патроны. Тогда я ударил его по уху вот этой ногой.
Он показал на свой ботинок, в котором отсутствовал шнурок.
– А зачем у него во рту деревяшка?
– Чтоб не откусил себе язык. Это серьезный акунин, от него всего можно ожидать. Когда я его уже свалил и взял за горло, он укусил меня за руку.
Японец показал кисть со следами зубов.
– Серьезный кто? – переспросил Романов, лихорадочно думая, как быть. Он охотно прикончил бы скотину Заенко собственными руками – но чекистское подполье, но ситуация на фронте…
– Это долго объяснять. – Сибата поднялся. – Вы пришли, и теперь я могу уйти. Передаю этого плохого человека в ваши руки. Делайте с ним что хотите. Господин велел передать, что на этом его участие в войне между белыми и красными заканчивается. Обещание, которое он дал вам и вашим начальникам, исполнено. Шнурок оставляю.
Японец чопорно поклонился. Перед ним расступились. Ушел.
– Вынуть кляп, – приказал Романов. – Нет, я сам…
Наклонившись вплотную к лежащему, шепнул:
– Спокойно. Я что-нибудь придумаю.
Тот, едва лишь смог говорить, прошипел:
– Поквитаться решил, иуда? Я тебя на тот свет за собой заберу…
– Дорогу, дорогу! – раздался громкий голос.