Не прощаюсь

А потом небо рассекла молния, от чего мир сделался страшен, но еще более прекрасен.

Но по порядку, по порядку, вслед за кистью.



Перед тем как Маса отправился на одиночную охоту, госпожа спросила его, с чего он думает начать.

– Буду ждать сатори, – ответил Маса. – Больше надеяться не на что.

Но это он поинтересничал, чтобы потом произвести больший эффект. На самом деле отлично знал, с чего начнет. С того же, на чем они с господином закончили в августе.

Тогда, расследуя дело о злодейском взрыве на городской улице, они быстро установили, что убийцам помогали китайские торговцы, торговавшие вразнос всякой мелочью. Это они, вечно торчавшие на перекрестках, передали по цепочке сигнал, что автомобиль казначейства приближается к месту нападения.

Китайцев в Харькове было много. Они нахлынули во время мировой войны, когда были эвакуированы оружейные заводы из Польши и там требовалось много рабочих рук – свои мужчины ведь ушли в армию. На окраине города образовался целый квартал, всё население которого, две или три тысячи человек, лопотало на певучем, непонятном нормальным людям языке.





Красные китайцы на белой листовке



После революции, когда заводы встали, многие азиаты уехали, но многие и остались. У чекиста Заенко в комендатуре был целый китайский взвод, во имя Третьего Интернационала беспощадно истреблявший врагов Советской власти. Из этого взвода наверняка были и помогавшие диверсантам разносчики.

Агенты полковника Козловского на них выйти не надеялись, все китайцы для русских выглядели на одно лицо, да и чужим в эту среду было не проникнуть.

– Иное дело ты, – сказал Фандорин.

– Уж от вас я этого не ожидал, господин, – обиделся вначале Маса. – Только невежественные акахигэ могут спутать японца с китайцем. Для китайцев мы такие же чужаки, как белые.

Но господин ответил цитатой из коана:

– Думающая голова подобна кочану капусты.

Маса стал думать и, конечно, придумал. Под многими листьями поверхностных рассуждений нашлась кочерыжка правильного решения.

Отличная вышла работа, приятно вспомнить. Маса очень давно так не развлекался.

Он выдал себя за природного китайца, которого ребенком увезли в Иокогаму, где он почти забыл родной язык. «Почти» – потому что в своей бандитской юности Маса научился немного болтать с шанхайскими контрабандистами на их южном диалекте, а много лет спустя, во время расследования шумного «Дела сиамских близнецов», три месяца проработал вышибалой в сан-францисском Чайнатауне и кое-как стал объясняться на северном наречии, которое называют мандаринским. Легкий язык, не то что русский.

«Иокогамский китаец» быстро освоился среди желтокожих харьковчан, нашел среди них одного, причастного к красной сети, а там уже ничего не стоило выйти и на бомбистов. Эти плохие люди сполна заплатили за свое злодейство, но китайца господин велел не трогать, поскольку тот крови не проливал. К этому-то Ченгу японец теперь и отправился. Человечек был так себе, выражаясь по-китайски – сяожэнь, но в Поднебесной, как и в Стране Восходящего Солнца, долг благодарности считается священным.

На второй день Маса отыскал Ченга, который сменил жилье, но, слава предкам, остался в Харькове.

Старый знакомец очень удивился нежданному гостю.

– Ма Ся? Где ты пропадал? Как ты меня нашел?

Это Маса подобрал себе китайские иероглифы, которые читаются похоже на его настоящее имя:

– Как где пропадал? – удивился он, предпочтя не расслышать второго вопроса. – Предупредил тебя, чтобы ты спасался, и сам тоже спрятался. А теперь услуга за услугу. Помнишь, ты говорил, что сведешь меня с вашим лаода, а я отказался. Теперь хочу. Сведи. Буду вместе с вами!

Умом Ченг не блистал, с ним можно было особенно не мудрить. «Лаода» значит «начальник», «командир». Наверно, Маса по-китайски выразился коряво, что-нибудь вроде «твоя предупредить бежать и моя тоже прятаться», но Ченг понял.

– Почему тогда не захотел, а сейчас хочешь? – помедлив, спросил он.

– Для белых мы, китайцы, полулюди. Они называют меня косоглазый! – (Это слово Маса произнес на русском.) – Я теперь за Интернационал. За красных. За пролетарии всех стран. Ты отведи меня к лаода. Я сам ему всё расскажу.

– Раньше было можно, теперь нельзя. Называется конспилация. Чужих приводить нельзя. Я поговорю про тебя с лаода.

– А он откажется или начнет меня долго проверять? Это было бы правильно, если бы ты меня не знал. Но ты меня знаешь. Я уже проверенный. Веди меня прямо к лаода!

– Не могу. У нас строгие правила. Чужих запрещается.

– Эх ты… – Маса сделал жест, которым шанхайские контрабандисты выражали презрение: покачал мизинцем. – Когда я спасал тебе жизнь, чужим не был. Что ж, я ухожу, и пусть тебе будет стыдно десять тысяч лет.

Отказать в просьбе тому, кому ты обязан, – это совсем потерять лицо. Ни один мало-мальски приличный китаец так не поступит. Не смог и Ченг.

– Хорошо, – со вздохом молвил он. – Завтра синъчисан. Пойдем со мной.


– Что завтра? – не сразу понял Маса. – А, среда.

– По средам лаода собирает нас. Раздает недельное жалованье и задания.

– Вам платят жалованье? – заинтересовался Маса.

Ченг приосанился:

– И наградные бывают. Мне на прошлой неделе дали новую куртку, потому что я хорошо сосчитал на дороге машины с белыми солдатами. Но учти: лаода шутить не любит. И я очень сильно рискую, что приведу тебя без разрешения. Это большое одолжение с моей стороны, очень большое. Рассердится – беда.

– Я всё ему объясню, – пообещал Маса. – Я очень полезный. Лаода сразу это поймет, он еще тебя и наградит.

– Не он, а она, – хихикнул Ченг.

– Ваш лаода – женщина?!

– Да, но не простая. Ее зовут Шуша-тунчжи. – Он написал на листке имя Шу-Ша: – Шуша-тунчжи была телохранительницей в Пекине, в Запретном городе, оберегала ее величество императрицу. А сейчас оберегает самого Зае-тунчжи! Слышал про такого?

– Кто же не слышал, – почтительно проговорил Маса, поняв, что речь идет о Заенко. – Сведи меня с Шуша-тунчжи. И мы будем квиты.



Вечером в среду они отправились в «Порт-Артур», так в городе называли скопление дощатых сараев, где обитали рабочие остановившегося патронного завода. Слава у трущобного квартала была паршивая, местные туда не ходили. Здесь пахло жареным чесноком, гниющими отбросами, стираным бельем, а откуда-то сладко потягивало и опиумом – один Будда ведает, где китайцы его добывали в это скудное время.

С каждым шагом Ченг всё больше нервничал, несколько раз пытался отговорить спутника от затеи, а у самой двери встал намертво, но Маса взял его за шиворот и затолкнул в барак насильно.

За столом, под свешивавшейся с потолка керосиновой лампой сидели человек десять. У торца, на стуле с высокой спинкой – женщина, в которую японец сразу впился взглядом.

Лицо, как у монахини – бесстрастное. Возраст неопределенный. Волосы коротко стрижены. Глаза тусклые. В руке длинный-предлинный бамбуковый мундштук, в нем дымится папироса. Черная куртка со стоячим воротником.

Пытаясь понять, что представляет собой та или иная женщина, Маса всегда воображал, какой она будет в минуту страсти – нежно-податливая, как косуля, требовательно-цепкая, как осьминог, или щедрая, как сочный арбуз. Но вообразить Шушу в мужских объятьях было совершенно невозможно, а это очень плохой признак. Маса насторожился.

Поклонившись, он поприветствовал честную компанию:

– Да цзя хао!

Все глядели на незнакомого человека, но никто даже не кивнул. На лицах (частью молодых, частью не очень, но ни одного старого) было одно и то же выражение, которое Масе не понравилось: так обычно смотрят на залетевшую муху, прежде чем ее прихлопнуть.

Ченг, дрожа голосом, стал говорить – так быстро, что Маса половины не понимал, только общий смысл. Это-де тот самый Ма Ся, который спас его в августе от белой контрразведки, товарищ Шуша наверняка помнит. Ма Ся родом из Шанхая, но с детства жил в Японии. Очень просил привести сюда. Хочет быть с нами…

Сбился, умолк. Маса еще раз поклонился, сложив руки перед собой, по-китайски.

Лица повернулись к начальнице – что она скажет?

Выдрессированные, будто мартышки в цирке, подумал Маса. Он по-прежнему следил только за Шушей, прочие, ясно, значения не имели.

Женщина вынула из мундштука папиросу, аккуратно отложила в пепельницу.





Фукия



Тихо, очень тихо (все вытянули шеи, чтобы расслышать), произнесла:

– Товарищ Ченг, я говорила – чужих не приводить?

– Он не чужой, я же объяснил… Он меня спас! Он за Интернационал, он хочет сражаться с нами против белых чертей!

– Кто чужой, а кто нет, решаю я, а приказ есть приказ. Ты знаешь, что бывает за нарушение приказа?

Шуша вынула что-то из маленькой коробочки, положила в рот. Наверное, коричную или мятную пастилку. Китайцы любят.

– Так что бывает за нарушение моего приказа? – повторила она сквозь стиснутые зубы.

Ченг затрясся.

– Выслушай меня, почтенный товарищ Шуша, – сказал Маса. – И ты увидишь, что я не чужой.

Женщина поднесла пустой мундштук к губам, раздался тихий звук, и Ченг схватился за горло, его глаза полезли из орбит. Сидевшие за столом съежились.

Несколько секунд похрипев, Ченг уронил руки. Глаза у него остекленели. Прямой, как палка, он с деревянным стуком бухнулся на пол. Из шеи, сбоку от кадыка, торчала иголка.